Но ни разу, во время этих инструктажей не заходила речь о том, как им вести себя по отношению к нему, к хозяину. Что, если он захочет пойти прогуляться, особенно вот так, по вечерней поре.
Что это, моцион или самоубийство?
Спросить никто не решался, не таков был характер профессора, чтобы у него переспрашивали: в самом ли деле, он задумал совершить, то, что в данный момент совершает.
Одним словом (а на самом деле без единого) ворота отворились. Профессор вышел наружу и продолжил путь по асфальтовой дорожке меж деревьями и деревянными заборами соседних дач. Человек шесть охранников, на бегу пряча под одежду громоздкие свои игрушки, последовали за ним в некотором отдалении.
Скоро стало ясно, куда он направляется. Не больше, не меньше, как на танцы. Посреди дачного поселка имелся старинный пруд, обрамленный не менее старинными ветлами. Меж ветлами горел фонарь летнего ресторана, рядом с рестораном был устроен над водою деревянный настил, служивший местом плясок и тусовок местной молодежи. Под живую музыку. Летними вечерами было здесь романтично. Можно было свешиваться через перила, следить за поведением лунной дорожки в воде или блевать.
Давила не стал делать ни того, ни другого. Стоял как раз перерыва между двумя плясками. Молодежь отдувалась, покуривала по углам, немного сквернословила. Бросали бутылки «кто дальше», дробя лунную линию. В общем, вела себя, как молодежь. Профессор подошел к первому попавшему парню и, чуть толкнув его в потную спинку, сказал:
— Остров Бегуин, Аврилакский архипелаг.
Потревоженный обернулся.
— Че? Че?
— Остров Бегуин, Аврилакский архипелаг.
— Те че надо, дед?!
Профессор уже проскользнул дальше. Парни в плащах с оттопыренными карманами ломились вслед за ним, к центру поплавка.
— Бегуин, Бегуин, запомни, Бегуин, в центре Аврилакского архипелага, — настоятельно сообщал профессор высокой кобылице с прыщавым лбом.
— Чего, чего? — честно силилась она понять.
— Удивительный остров, климатический феномен, не климактерический, а климатический, девушка. Там дожди выпадают всего лишь несколько раз в году. Бе–гу–ин!
Пока девица соображала, как ей поаккуратнее отшить по–спортивному одетого психа, он сам двинулся дальше. Теперь он не задерживался подолгу у каждого. Бросал одно слово.
— Бегуин, — или два, — Аврилакский архипелаг.
Охранники рассредоточились по танцплощадке, которая начала догадываться, что стала центром какого–то странного события. Парни в плащах сильно толкались, это всех злило, но пока еще никто не решался возмутиться открыто. Солист здешней группы, кажется Толик по имени, произнес в микрофон:
— Эй там, дорогие гости…
Эти слова решили его судьбу. Профессор бросился на голос микрофона и стал вырывать его у Толика, тот сдуру не отдавал, он даже толкнул агрессора.
— Нажрался дед, вали отсюда. — Страшный профессиональный удар прервал его речь и началась речь «деда».
— Бегуин, Бегуин, Бегуин, Аврилакский архипелаг. По слогам: Бе–гу–ин, Ав–ри–лак-ский.
Местные парни стали гудя, обступать танцплощадку, свирепея и разогревая друг друга. Плащи окружили безумного диктора и вытащили на свет электрический и лунный содержимое карманов. Вид оружия подействовал на толпу отрезвляюще. Стало тихо–тихо. Только профессора продолжал нести свою галиматью, а Толик, скуля, собирал зубы под барабанами. Речь профессора явно угасала, распадалась на слоги, буквы.
Растолкав охранников — толпа сама расступилась — Давила подошел к ограждению и уставился на ночное светило.
— Он что у вас, лунатик? — осторожно спросила одна девушка охранников и в глазах у них зажглось «Е-мое». Они не успели ничего сделать, потому что профессор, сам все понял и с омерзительным хохотом перевалившись через перила, рухнул в черную воду.
9
Секретарь подал султану длинный узкий листок бумаги, на котором было изображено несколько иероглифов. Хозяин острова довольно долго смотрел на них совершенно неотрывно. Руми осторожнейшим, внешне неуловимым движением, сместился чуть вправо, чтобы предельно, до мучительного состояния скосив взгляд, увидеть выражение султанского лица. Глаза султана были закрыты. МОгло показаться, что он тихо скончался и остается в стоячем положении только благодаря тому, что центр тяжести его фигуры, расположен почти на поверхности пола.
Руми не успел ни удивиться, ни испугаться, ни обрадоваться. Глаза султана открылись.
— Послушай, Руми, а ведь тебе ведь тоже интересно узнать, что я шепчу на ухо этим ничтожным, когда отправляю их беседовать с принцем.
Секретарь помялся. Сказав нет, он слишком явно соврал бы, сказав да, проявил бы недопустимое свободомыслие.
— Впрочем, — султан достал из кармана зажигалку и поджег шифрованный листок, — думаю, ты догадался.
— Нет, высочайший, нет и нет! — искренний испуг вспыхнул в голосе Руми.
— Да? А я, мне кажется, догадался бы. Сопоставив кое–какие вещи. Но это — так. Тебя наверное, сильнее всего занимает, зачем я столь лет измываюсь над своим младшим и любимым сыном.
— Меня это не занимает, ибо вам не угодно, чтобы меня это занимало.
— Не лги. Власть моя велика, поэтому не нужно ее преувеличивать. Иногда она проникает даже в души людей, было бы безумием и подавлять их волю. Но было бы безумием считать, что какая бы то власть может помешать возникновению мыслей.
— Воистину так. Вы правы.
— В чем именно?
— Да, я задумывался, отчего такая неспра… такая странность: своим старшим сыновьям вы позволили все, разрешили жить так, как они пожелают. А младшего, самого любимого, заточили на этом плоскогорье, вдали от всех развлечений, удалив от него всех женщин, истребив самый дух женщины.
Султан усмехнулся.
— Ты имеешь в виду, что тут во дворце все до единого кастраты? Правильно. Настоящий мужчина всегда носит с собой не только мысли о женщине, но и ее дух. Ты умно сказал, Руми.
Секретарь поклонился. Султан продолжал размышлять вслух.
— Мужчина говорит самые обычные слова, но на них ложится женская тень, а раз она есть на словах, она рано или поздно проникнет в душу.
— Вы как всегда правы и любую, самую глубокую мысль, думаете еще глубже.
— Это правильно, что ты мне льстишь. А что касается твоего недоумения по поводу судьбы принца, то оно происходит от твоей тамильской глупости.
Руми снова поклонился и значительно ниже, чем тогда, когда его хватили.
— Вспомни, что дала моим сыновья свобода. Кишки старшего болтались по всем антеннам каирского аэропорта, средний похож на сгнивший банан. Младший, это все, что у меня есть и у него будет такое будущее, которое ты даже не в состоянии вообразить.
Секретарь стоял согнувшись в полупоклоне.
— А теперь вот что.
Руми выпрямился.
— Собери всех наших людей.
— Всех командиров?
— Всех, кто носит оружие.
— Кого нужно убить?
— Скажешь им и повторишь много раз, что убить надо большого, толстого человека, европейца. Очень толстого, очень молодого. Он будет заметен, он будет выделяться, у нас таких нет.
— Насколько он опасен?
— Этого им знать не нужно. Чем меньше они будут знать, тем легче им будет.
— В плен брать не нужно?
— В плен брать не нужно, ни в коем случае, это верный способ погибнуть. Стрелять без предупреждения. Если убьют кого–нибудь по ошибке, наказывать не стану. Стрелять в него сразу, как только он будет обнаружен. Где угодно обнаружен. В магазине, в баре, в церкви. Если он явится окруженный толпою людей, стрелять в толпу. Ты понял?
— Понял, господин.
— Теперь иди. Время у нас есть, но времени почти нет. Тех, кто охраняет дворец, я буду инструктировать сам.
— Ты полицейский, судя по одежде?
— Да.
— Ты давно служишь на острове?
— Да.
— Тебе часто приходится его видеть?
— Нет.
— Почему?
Насупленное молчание, каменные желваки на скулах, отсутствующий взгляд.
— Потому, что тебе не хочется его видеть?
— Нет.
— Потому, что он нечасто приходит?
— Да.
— Скажи, полицейский, тебе приходилось в него стрелять?
— Нет.
— А надевать на него наручники?
— Нет.
Левая щека полицейского слегка дернулась.
— Тебе мой вопрос показался смешным?
— Да.
— Понятно. А кому–нибудь из твоих друзей, сослуживцев, приходилось в него стрелять?
— Нет.
— А в камеру сажать?
— Нет.
— А он спрашивает разрешения, когда ему нужно явиться на остров?
— Нет.
— Почему же вы его пускаете?
Коп снова заиграл желваками.
— Потому, что вы не в силах сопротивляться?
— Да.
— То есть, он может придти, когда захочет и делать, что захочет?
— Д-да.
— Ты ответил неуверенно, то есть он не все может делать, не все, что захочет? Что например в его силах? Молчишь? Ладно, спросим по–другому. Он может ограбить банк?
— Нет.
— Не может, или не хочет? Или правильнее сказать, что он и не может, и не хочет?
— Да.
— А может, не может, потому что не хочет?
Полицейский задумался.
— Скажи тогда, он знает, что такое деньги?
— Нет.
— Что он будет делать, если их получит?
— Не знаю.
— А ему пытались платить?
— Не знаю. Нет.
— Чем же он питается, если он всегда без денег?
— Не знаю.
— Подаянием?
— Нет.
— Ему не подают?
— Нет.
— Но он просит?
— Нет.
— А если попросит?
— Не знаю.
— Он вообще, ест?
— Нет.
— А пьет?
Полицейский улыбнулся, показав желтые от жевательной травы зубы.
— Нет.
— В каком смысле «нет»? Не пьет воды?
— Нет.
— А чай?
— Нет.
— А кровь?
— Нет.
Кришна остановился, потом прошелся вдоль парапета, спугнул большую хищную бабочку, размером с портмоне, долго следил за ее ломаным полетом.
— А что это я все время говорю он, он, он? Он, вообще, он?
— Да.
— И есть женщины, которым он нравится?