на отдых перед ужином. Виктория двигалась, как во сне. Сумасшедшая мысль — остаться тут, попросить российского гражданства, преследовала её с навязчивостью бреда.
Она машинально одела платье Антонии, равнодушно отметив, что выглядит слишком роскошно — бледно-голубой шифон с рисунком из атласно-медных листьев служил прекрасным колористическим дополнением к её собственной золотисто-медной гамме. Открытые плечи и спина — лишь широкое полотно завернуто за шею и прихвачено у талии — будто и не старался никто вычерчивать этот изысканно-летящий, небрежный силуэт — просто обмотали фигурку как попало и в нужном месте подвязали. «Нино Риччи» — поняла Виктория, не глядя на этикетку. А сверху плащ голубого шелка с капюшоном ну совершенно из эпохи «Трех мушкетеров». Конечно же, её заметят, и Мейсон Хартли узнает подробно о всех приключениях сбежавшей подопечной. Увы слишком поздно. Она сделала то, что хотела.
У деда тоже придется просить прощения, но он поймет и обрадуется, услышав отчет о семейных встречах. Подумав об этом, Виктория приободрилась — какая-то тяжесть покинула её плечи и легким крылом подхватила удовлетворенность выполненного долга. «Все устроится, обязательно устроится. Хеппи энд неизбежен», — убеждала она себя заповедями неунывающей Августы… Увы, уже три года прошло с тех пор, как «засушенная маргаритка» покинула этот мир. «Все-таки, невероятно грустно, как не гипнотизируй себя оптимистическими заклинаниями», — Виктория тяжело вздохнула и с усилие встряхнулась: «Вперед! Ваш выход, артист! Ваш выход!»
«Ваш выход, артист, ваш выход, забудьте усталость и робость. Хотя не для вас ли вырыт зал, бездонный как пропасть? И вам по краю, по краю, по самой опасной грани, по краю — как по канату, с улыбкой двигаться надо», сами собой прозвучали в памяти любимые стихи отца, которые Евтушенко посвятил Аркадию Райкину, а вообще — всем, кто является из кулисной темноты в пристальный свет прожекторов.
…В ресторане «Метрополь» по-видимому собралась на какой-то праздник самая изысканная публика столицы. Виктория не выглядела разряженной — в центральном зале блистал вечерними туалетами цветник юных леди, одетых парижскими и итальянскими модельерами. Даже за столом ученых, накрытом на двадцать персон, три-четыре дамы рискнули обнажить плечи. Россия — страна контрастов. А если так, почему бы не отличиться и иностранным гостям? Тоже ведь, не из Албании прибыли.
— Вам кто-нибудь уже говорил, что вы — вылитая А. Б. — сияя от своего открытия доложил Виктории её сосед по столу — пятидесятилетний грузный аргентинец с внешностью провинциального тенора и кучей научных степеней, дипломов и премий.
— Да, кажется. Но у нас, в Америке, А. Б. не очень популярна, мимоходом заметила Вика.
— Ну что вы, милая! Такой фурор с этим магическим фильмом. В Аргентине все уши прожужжали! Я не слишком часто засиживаюсь у телевизора, но мои сыновья облепили комнаты её портретами… Чудо, честное слово, чудо! Вот если бы вас познакомить с хорошим профессионалами — могли бы сделать карьеру фотомодели! — он засмеялся шутке.
— Благодарю вас. Но у меня совсем другие интересы… — Виктория вспомнила, что забыла одеть затемненные очки и потянулась к сумочке. Вот так-то спокойнее.
— Минус три с половиной — близорукость, — объяснила она соседу.
— Отличная оптика — совершенно незаметно диоптрий, — оценил он.
«Завтра, завтра я буду дома! Привезу Жан-Полю темы для целого поэтического сборника. Правда, он весь поглощен своими дождевым червями и обезьянами. А ещё — подбором единомышленников. Уже решено — с нового года молодая семья будет жить в „Каштанах“. Лабораторию Динстлера, полностью переоборудованную, согласно его последней воле возглавит Жан-Поль.» Мейсон Хартли, скрепя сердце, отпускает любимого ученика. Ни слова не сказал против. Даже наоборот, поддержал и помогает с устройством экспериментальной базы. «Йохим лучше знал, о чем просил. Ведь это он свел всех нас и вроде не зря. Послушаемся дальновидного Пигмалиона и на этот раз, — сказал он, напутствуя Жан-Поля…»
— Можно пригласить вашу даму, мсье? — Аргентинец вопросительно посмотрел на ошарашенную Викторию и согласно кивнул. «Боже, в этом ресторане танцуют и ещё завязывают знакомства!» — сообразила Виктория, возвращаясь к реальности. Она хотела отказаться, но было поздно — молодой мужчина, обращавшийся по-французски, бережно вел её в центр зала в круг танцующих. Кто он — русский, иностранец? Виктория не могла определить, решив на всякий случай отмалчиваться. Но её спутник и не стремился к общению. Серьезно и ловко он вел свою даму по волнам старомодного танго.
Высокий, элегантный шатен — выставочный образец платного партнера из хорошего дансинга. В глаза не заглядывает и рука, лежащая на талии, ведет себя строго, без всяких намеков и попыток разведать ситуацию. Заметив, что Виктория двигается легко, он попробовал более сложные движения, и ненавязчиво перешел на «высший пилотаж».
— Вы, конечно, посещали школу бальных танцев? — серьезно спросил он.
— Конечно, и принимала участие в европейских конкурсах, — шутливо ответила Виктория.
— Ну, тогда вот так! — партнер перехватил кисть Виктории за спиной, раскрутил её и поймал в пружинистые объятия. «Как Великовский тогда, в Новый год», — вспомнила Виктория, с симпатией глянув на танцора.
— Благодарю вас, мадемуазель, о всей широкой русской души. — Он улыбнулся, возвратив её на место и простодушно объяснил аргентинцу. — Мы отмечаем сегодня юбилей нашего уважаемого коллеги. Цирковое братство! Манеж — школа мужества. Еще раз — спасибо!
Виктория оторопело посмотрела на столик, за которым сидел её партнер. Заветные слова были произнесены — «русский», «цирк», «манеж». Поразительное совпадение, подарок судьбы! Она ждала, что парень пригласит её на следующий танец, но он пропустил его, а потом все же подошел, обращаясь опять-таки к аргентинцу:
— Мои друзья просят вас и вашу даму оказать нам честь провести пять минут за нашим столиком, бокал шампанского за дружбу, цирковое искусство и процветание России!
Аргентинец вопросительно посмотрел на Викторию и она согласно кивнула.
— Меня зовут Павел, — представился новый знакомый.
— Тори, — коротко ответила девушка.
Русских было всего трое — крепкие ребята, сразу видно, цирковые. Акробаты-прыгуны, скромняги, не желавшие распространяться о своих заслугах. Правда, по-французски говорил только Павел, а другие предпочитали смущенно улыбаться и подхваливать произносимые Павлом тосты.
— Лауреаты, «звезды» манежа, профессионалы высокой квалификации, а в присутствии иностранцев теряются, — незаметно шепнул он Виктории.
«И правда же — очень, очень милые… Но совсем другие — вылощенные, богатые, не то что прежние „цирковые“», — думала Виктория, — тем «Метрополь и не снился». Ей стало весело и необыкновенно легко. Будто с этими ребятами выросла она в «опилках»… Вот так и подмывало спросить про Караевых или сказать вдруг по-русски «Я тоже ваша — российская, манежная!» Но срабатывала, ставшая привычкой за эти годы «страховка». Только странной показалась Виктории оброненная одним из «цирковых» фраза — «Пора, шеф. Готова». Голова кружилась и немного мутило. Виктория направилась в дамскую комнату, деликатно сопровождаемая Павлом. Загадочно устроены русские рестораны — к туалету надо спускаться по лестнице, а потом ещё блуждать по каким-то коридорам… темным, холодным коридорам.
…Она пришла в себя в машине, ясно услышав голос «циркового»: «Соблазнительная, стерва! Может, мы её вначале трахнем? На „жмуриков“ меня не тянет, хоть на саму Мерилин Монро». — «Можно. Она все равно в отрубе. Только в сумочку не забудь бумаги сунуть. Ограбление, да ещё с изнасилованием — заурядный случай. А чернявый мудак из её компании подробно изложит, что куколка укатила с русскими… Вовремя я про цирк вспомнил», сказал сидящий за рулем «Павел». — «Еще с десяток километров отмахаем — и в ельничек. Все по инструкции».
Диалог доносился издалека — точно «радиопьеса» из соседней квартиры. Не страшно и совершенно тебя не касается. Только вот почему-то совсем не чувствуется тело — ни ногой, ни рукой не пошевелишь. Сон. Гадкий сон.
— Смотри, у нас кажется появился «хвост». Мощно идет, падла. Шесть цилиндров… Не обгоняет, висит. Про нашу душу… Что будем делать, шеф?
— Боюсь, Лапушка, трахнуть ты её не успеешь. Значит так, — я разгоняюсь, хвост за нами. Отворяй дверцу и выкидывай куколку на шоссе. Только мигом, чтобы прямо под колеса… Она сопротивляться не будет, «Павел» хихикнул. — Если успеешь, попробуй попользоваться на лету — ты же воздушный гимнаст!
Но у «гимнаста» от страха дрожали руки, пока он торопливо подталкивал тело повалившейся на него девушки к дверце.
— Чертово платье — так и путается!
— Да оборви его.
— Крепкое!
— Тогда обмотай подолом покрепче и приткни к дверце, чтобы сразу вытолкнуть… Готово? Набираю скорость. На счет «три» — действуй!
Водитель нажал на газ и с удовлетворением отметив приклеившийся метрах в 10 «хвост», начал выписывать зигзаги, проверяя реакцию преследователей. «Хвост» притормозил, а затем начал быстро сокращать расстояние.
— Раз… два… три! — словно повинуясь команде шефа оглушительно рванула покрышка, машину бросило влево, захлопнулась уже отворенная «циркачом» дверца, прищемив подол голубого шифона.
Взвизгнули шины, голова Виктории с тупым звуком ударилась о стекло и наступила мертвая тишина. Но только для неё и «Павла», уронившего на руль простреленную голову. «Циркач» же, повинуясь команде преследователей, вылез из завалившейся на обочине машины с поднятыми руками. Его схватила за шиворот крепкая рука и ткнула носом в прыснувший обжигающим газом баллончик. Силач мешком повалился в канаву. Виктория была осторожно извлечена и положена в траву. Чье-то ухо прижалось к её груди.
— Жива. Осторожней, пожалуйста. И поскорее — она умирает!
— Благодарение Аллаху, вы успели вовремя! — доктор сделал Виктории внутривенную инъекцию и снял показатели кардиографа. — А также господина Амира, настоявшего, чтобы в сопровождающей Ваше высочество свите был врач… Еще десять минут — и мадемуазель впала бы в кому, из которой редко кого удается вытащить без специальной аппаратуры… Она получила сильную дозу паралитического препарата… Но сейчас мы подстегнули её сердечко и оно рванулось к жизни… Я думаю, можно взлетать!