Было бы приятно сообщить, что за прошедшие восемь или девять лет Селине удалось совершить на ферме чудо, что дом ее засиял красотой, урожай собирался богатый, в хлеву стоял холеный скот. Но это было бы неправдой. Да, ей удалось добиться некоторых изменений, но ценой невероятных усилий. Менее упорная женщина намного раньше махнула бы на все рукой. Дом все же покрасили – свинцово-серой краской, потому что эта была самая дешевая. Появилась в упряжке и вторая лошадь – еле живая, старая кобыла, слепая на один глаз, которую купили за пять долларов, после того как ее отправили на выпас для последующей продажи в виде туши. Пит Пон, хозяин кобылы, развозивший молоко, надеялся получить за мертвое животное три доллара. Месяц отдыха и подножный корм придали кобыле сил, и она вновь смогла приносить пользу. Селина договорилась о сделке, за что ее сурово отчитал Первюс. Однако теперь по дороге на рынок он замечал, что эта кобыла тащит телегу более уверенно, чем другая лошадь, но слов своих назад не взял. И дело здесь было не в злонамеренности. Просто такой он был человек.
Но западный шестнадцатый участок! Это можно назвать самым героическим достижением Селины. План, предложенный Первюсу в первый месяц их совместной жизни, несколько лет ждал своего воплощения. Даже сейчас он стал удачей лишь наполовину. Селине пришлось опуститься до того, что она начала пилить супруга.
– Почему мы не посадим спаржу?
– Спаржу!
Это растение фермеры Верхней Прерии считали роскошью и редко включали в число тех овощей, что выращивались на продажу.
– И потом ждать урожая три года!
– Да, но она вырастет. И плантация после этого будет давать хороший урожай целых десять лет.
– Плантация! Что это еще такое? Плантация спаржи? Все говорят, что ее надо растить на небольших грядках.
– Это раньше так делали. Я много читала про спаржу. Сейчас ее принято сажать рядами в поле, как ревень или кукурузу. На расстоянии шести футов на площади в четыре акра.
Ее слова были ему настолько неинтересны, что даже не рассмешили.
– Да? И где эти четыре акра? Может, на нашей глине?
Тут он все же рассмеялся, если краткое горькое хмыканье можно принять за проявление веселья.
– Ты про это в книге прочла?
– Да, на нашей глине, – подтвердила Селина. – И да, в книге. В Верхней Прерии все фермеры выращивают капусту, брюкву, морковь, свеклу, фасоль и лук. И качество у их овощей лучше, чем у наших. Западный шестнадцатый участок не приносит тебе никакого дохода, так какая разница, ошибаюсь я или нет! Дай мне вложить туда свои деньги. Я уже все продумала, Первюс. Пожалуйста! Мы проложим дренажную трубу под глинистой почвой. Для начала всего на пяти-шести акрах. Удобрим как следует навозом – возьмем, сколько получится, и потом два года будем сажать там картофель. А спаржу посадим на третий год весной – однолетнюю рассаду. Я обещаю, что сама буду пропалывать – вместе с Дирком. Он к тому времени будет большим мальчиком.
– Сколько надо навоза?
– Ну от двадцати до сорока тонн на акр…
Первюс медленно и неодобрительно покачал головой, как сделал бы всякий голландец.
– …Но если ты разрешишь мне взять гумус, то столько навоза не потребуется. Первюс, дай мне попробовать. Дай мне попробовать!
В конце концов она его уговорила отчасти потому, что Первюс был слишком занят собственными бесконечными делами и у него не было сил спорить, а отчасти потому, что по-своему, особо не выказывая нежных чувств, все еще был влюблен в свою жизнерадостную, сообразительную, увлекающуюся жену, притом что к ее яростным приставаниям и убеждениям он был совершенно нечувствителен, словно слон к уколам булавки. Год за годом он шел по жизни, не торопясь, делая в точности все то, что делал до него его отец, и совершенно не волнуясь, что другие фермеры Верхней Прерии обгоняют его на этом пути. Он редко выходил из себя. И часто Селине даже хотелось, чтобы он разозлился. Иногда почти в истерике от собственной беспомощности она бросалась к нему, ворошила его густые жесткие волосы, теперь уже с проседью, и трясла за широкие неподвижные плечи.
– Первюс! Первюс! Ты бы хоть раз пришел в ярость! По-настоящему. Ну разозлись! Сломай что-нибудь! Побей меня! Продай ферму! Убеги отсюда!
Конечно, она вовсе не ожидала от него ничего подобного. Просто ее жизненная созидательная сила противилась его апатичности, нежеланию менять ход вещей.
– Что за глупости ты говоришь! – смотрел он на нее спокойно, сквозь дым, с сонным удовольствием попыхивая трубкой.
Хотя труд Селины был таким же тяжким, как у любой женщины в Верхней Прерии, хотя у нее, как и у них, почти ничего не было, да и одевалась она ничуть не лучше, муж все равно считал ее драгоценностью, изысканной игрушкой, которую он приобрел в тот час, когда потерял голову от любви. «Маленькая Лина» звучало в его устах терпеливо и ласково. Можно было подумать, что он ее лелеет и балует. Не исключено, что он и сам так думал.
Когда она рассуждала о современном земледелии, о книгах про овощеводство, Первюс все-таки не поддавался закипавшему раздражению, поскольку вся картина казалась ему довольно забавной. Сельскохозяйственные курсы в колледже он считал глупостью. О Линнее слыхом не слыхивал. Бёрбанк [11] для него не существовал. А кочанный салат латук он называл недолгой и дурацкой модой. Иногда Селина заговаривала о том, чтобы разводить эту зелень и продавать на рынке подороже. Но всем же известно, что нормальный латук – это листовой латук и едят его с уксусом, слегка посыпав сахаром, или же с горячим беконом, когда жир пропитывает листья!
Еще он говорил, что жена балует сына. За этим, возможно, скрывалась ревность. «На первом месте у тебя мальчик, всегда мальчик, – ворчал он, когда Селина что-то планировала для Дирка, защищала его, вставала на его сторону (иногда незаслуженно). – Ты так над ним трясешься, что он вырастет тряпкой». Поэтому время от времени Первюс старался закалять характер мальчика. Результат обычно оказывался катастрофическим. В одном случае отцовское воспитание закончилось почти трагедией. Дело было в середине лета, во время каникул. Дирку исполнилось восемь лет. Лесистые косогоры вокруг Верхней Прерии и песчаные холмы за ней стояли усыпанные черникой. Ягоды давно поспели, и одного хорошего ливня хватило бы, чтобы они пропали. Гертье и Йозина Пол собрались по ягоды и согласились взять с собой Дирка – серьезная уступка с их стороны, потому что они были много старше и мальчишка казался им обузой. Но последние помидоры на поле де Йонгов тоже созрели, и их тоже следовало собрать. Крепкие, сочные, алые шары висели и ждали, когда их повезут на чикагский рынок. В тот день Первюс планировал отправиться с ними в город. И в сборе урожая Дирк как раз мог бы ему помочь. На просьбу сына: «Можно мне за ягодами? Черника созрела. Герт и Йозина тоже идут», – отец покачал головой.
– Да, но помидоры тоже созрели. А помидоры важнее черники. Сегодня до четырех нужно собрать целую полосу.
Селина подняла взгляд, посмотрела на Первюса, потом на мальчика, но ничего не сказала. Однако весь ее вид говорил: «Он ребенок. Отпусти его, Первюс».
От расстройства Дирк покраснел. Семья сидела за завтраком. День только начинался. Мальчик уставился в тарелку, губы его задрожали, длинные ресницы тяжело опустились. Поднявшись, Первюс вытер рот тыльной стороной ладони. Ему предстоял трудный день.
– В твоем возрасте, Большущий, мне казалось, что собрать помидоры с одной полосы – это очень легкая работа.
Дирк быстро посмотрел на отца:
– А если я все соберу, можно пойти?
– Это работа на весь день.
– Но если я все-таки соберу и если у меня еще останется время, можно пойти?
Представив себе полосу с помидорами, скорее красную, чем зеленую, так плотно росли плоды на кустах, Первюс улыбнулся:
– Да. Соберешь помидоры, тогда можешь идти. Только не кидай их в корзины. Да смотри, чтоб не помялись.
Селина втайне решила, что поможет сыну, но понимала, что время у нее появится только после полудня. От их фермы до ягодных полян целых три мили. Дирку надо будет управиться самое позднее к трем часам. А у Селины все утро полно домашней работы.
Дирк вышел собирать помидоры, когда еще не было шести, и сразу же лихорадочно принялся за работу. Он срывал их и складывал в кучки. Грядки горели на солнце кроваво-красным цветом. Ребенок работал, как автомат, экономно расходуя силы и выверяя каждое свое движение до мельчайших долей дюйма. Он срывал, наклонялся и клал помидоры в кучу в душном зное августовского утра. Пот градом катился по лбу, делал его светлую шевелюру темнее, капал со щек, которые сначала порозовели, потом покраснели, а потом и вовсе приобрели лиловатый оттенок под летним загаром. Когда пришло время есть, Дирк с опасной торопливостью впихнул в себя с десяток ложек обеда и снова выскочил на испепеляющий полуденный жар. Селина, оставив на столе немытую посуду, бросилась ему помогать, но тут вмешался Первюс.
– Парень должен справиться сам, – настаивал он.
– Но он не сумеет, Первюс. Ему только восемь лет.
– Когда мне было восемь лет…
К трем часам Дирк все же собрал помидоры. Потом, подойдя к колодцу, принялся с жадностью пить: захлебываясь и расплескивая, выпил два ковша, точно жеребенок. Вода была холодная и невероятно вкусная. Потом третьим и четвертым ковшом он облил разгоряченные голову и шею, взял под ягоды пустое ведерко из-под топленого сала и помчался по пыльной дороге через поля, не замечая дрожащие волны летнего жара, как будто плясавшие между огненным небом и опаленной землей. Селина на мгновение остановилась в дверях и посмотрела ему вслед. Он казался совсем маленьким и полным решимости.
Дирк нашел Гертье и Йозину в лесу Кейпера. Они медленно бродили, успев объесться черникой, перемазаться ягодами и изорвать одежду о кусты ежевики. Дирк тоже начал собирать толстенькие синие шарики, но ел их равнодушно, хотя и с хозяйской рассудительностью, потому что и