– Так поэтому я и говорю: мы едем завтра, папа и я. У Дирка все будет прекрасно. И мы об этом позаботимся.
– В том-то и дело, – возразила Селина. – Я хочу все сделать для него сама. Я могу. Я хочу дать ему все сама.
– Но это эгоистично.
– Вовсе нет. Просто я хочу дать ему все самое лучшее.
Вскоре после полудня Верхняя Прерия, услышав непривычный рев мотора, бросилась к окнам или выбежала на веранду, чтобы лицезреть, как Селина де Йонг в мятой фетровой шляпе и Дирк, бешено размахивающий своей соломенной шляпой, едут по Холстед-роуд к ферме де Йонгов в ярко-красном автомобиле, насмерть перепугавшем все встреченные по дороге фермерские упряжки. И при этом никаких следов двух кобыл, собаки Пома и телеги с овощами. В следующие сутки Верхняя Прерия так и не смогла вернуться к работе.
Идея принадлежала Джули. Селина скорее подчинилась, чем согласилась, ибо слишком устала, чтобы противиться чему-то или кому-то. Если бы Джули предложила, чтобы подруга въехала в Верхнюю Прерию на слоне и между слоновьих ушей еще восседал погонщик, Селина пошла бы и на это – вернее, не нашла бы в себе сил возражать.
– Я домчу тебя домой в один момент, – решительно сказала Джули. – Ты похожа на привидение, а мальчик спит на ходу. Позвоню папочке, и он велит какому-нибудь работнику с конюшен отвезти твою упряжку домой к шести часам. Предоставь все мне. Неужели ты никогда не каталась на автомобиле? Учти: бояться нечего. Хотя я все равно больше люблю лошадей. Я как папа. Он говорит, что если ехать на лошадях, то точно доедешь.
Дирк отнесся к новому способу передвижения с готовностью, свойственной всем детям, и даже заявил с важным видом:
– У меня тоже такой будет, когда я вырасту, и он будет ездить еще быстрее.
– Быстрее не надо, Дирк! – задыхаясь от волнения, попросила Селина, когда они мчались вперед с устрашающей скоростью почти пятнадцать миль в час.
Ян Стен потерял дар речи. Пока телега де Йонгов, запряженная кобылками, не прибыла в шесть, он считал, что вся упряжка таинственно исчезла, а вдова явно лишилась рассудка. Появление Огаста Хемпеля на следующий день в сопровождении Джули, сидевшей рядом с ним в легком фаэтоне типа «паук», который везли два поджарых серых рысака с горящим взглядом и подрагивающими боками, не произвели особого впечатления на оцепенелый ум Яна, более не способного воспринимать новые удивительные события.
За те двенадцать лет, которые понадобились Огу Хемпелю, чтобы из мясника стать заводчиком и экспортером продуктов, он приобрел определенный авторитет и известность. Сейчас, в пятьдесят пять, его поседевшие волосы подчеркивали слишком красное загорелое лицо. Говорил он почти без акцента, и речь его была пересыпана американскими разговорными словечками, почерпнутыми на складах при консервном заводе. Иногда только он произносил «д» как «т», и звук «дж» у него больше походил на «ч». В последние несколько лет он почти совсем оглох на одно ухо и поэтому привык во время разговора внимательно смотреть на собеседника. Благодаря чему приобрел репутацию человека прозорливого и знатока человеческого характера, хотя на самом деле он так делал просто потому, что не желал признаваться в тугоухости. Он носил ботинки с тупыми и мягкими носами, серую прямоугольного кроя одежду и большую серую шляпу с внутренней лентой не по размеру. Прямоугольные ботинки, прямоугольного кроя серая одежда и большая серая шляпа – все его облачение стоило недешево, однако неизменно создавалось впечатление, что Огаст надел вещи, которые не подошли кому-то более крупному. Владения Селины он осматривал с любопытством и пониманием.
– Думаете продавать?
– Нет.
– Это хорошо. Через несколько лет земля здесь будет стоить дорого.
Ему потребовалось пятнадцать минут, чтобы дать исчерпывающую оценку всего имущества Селины: от полей до сарая и от сарая до дома.
– Ну так что же вы собираетесь делать, Селина?
Они сидели в прохладной, на удивление милой небольшой гостиной с тремя полками книг и со старой голландской лампой на комоде, освещавшей комнату мягким светом, в атмосфере домашнего уюта.
Дирк остался во дворе с одним из сыновей Ван Рюйсов, где с хозяйским видом рассматривал рысаков. Ян возился в поле. Селина крепко сжала лежавшие на коленях руки – искореженные руки, которые от постоянного копания в земле стали чем-то похожи на выращенные ими овощи. Сломанные ногти, короткие и бесцветные. Ладони грубые и заскорузлые. По этим рукам можно было прочесть всю историю ее жизни за последние двенадцать лет.
– Я хочу остаться здесь и работать на ферме, чтобы она приносила доход. Весной начнет хорошо продаваться моя спаржа. Больше я не собираюсь выращивать обычные овощи, а если буду, то немного. Я стану специализироваться на изысканных продуктах – таких, какие готов приобретать перекупщик с Саут-Уотер-стрит. Я хочу осушить низину, сделать гончарный дренаж. На этой земле много лет ничего не сажали. Она могла бы уже давно давать богатый урожай, если бы ее как следует осушили. Я хочу, чтобы Дирк пошел в школу. В одну из лучших. И я не хочу, чтобы мой сын торговал овощами на рынке. Ни за что. Ни за что.
Джули шевельнулась, зашуршав шелками и звякнув бусами. Нежная и дружелюбная, она слегка встревожилась, услышав железную решимость в тоне своей подруги.
– Понятно, но что вы хотите для себя, Селина?
– Для себя?
– Конечно. Вы говорите так, как будто вас вообще не интересует ваша жизнь. И то, как сделать ее радостнее.
– Моя жизнь не имеет значения. Она нужна только для Дирка. Все остальное не важно. Нет, я не хочу сказать, что у меня опустились руки или что я разочарована в жизни, ничего подобного. Просто я начала не с того. Теперь мне это ясно. Я нужна, чтобы удержать Дирка от ошибок, которые сама совершила.
При этих словах Ог Хемпель, с удобством развалившийся в кресле и до сих пор внимательно смотревший на Селину, рассеянно перевел свой взгляд за окно – там перед домом стояли его рысаки, красивые, словно конные статуи. Он заговорил скорее задумчиво, чем поучительно:
– Ничего у вас не получится, я думаю. Про ошибки просто смешно. Человек должен совершать ошибки. И дело не только в этом. Когда пытаешься удержать от ошибок других людей, они на вас злятся – и все.
Сказав это, он тихонько засвистел и постучал ногтями по сиденью кресла.
– Все дело в красоте! – почти с жаром сказала Селина.
Ог Хемпель и Джули явно ее не поняли, поэтому Селина попробовала объяснить:
– Раньше мне казалось, что, если ты стремишься к красоте – если желаешь ее и достаточно сильно надеешься ее достичь, – она сама к тебе придет. Ты просто ее ждешь и живешь своей жизнью, стараешься, чтобы было лучше, зная, что красота, возможно, совсем рядом, за поворотом. Ты ждешь, и она приходит.
– Красота! – тихо воскликнула Джули.
Глядя на Селину, она искренне полагала, что эта измученная работой, осунувшаяся женщина оплакивает утрату своей внешней привлекательности.
– Да. Все, что есть ценного в жизни. Самые разные вещи. Свечи в комнатах. Отдых. Цвет. Путешествия. Книги. Музыка. Картины. Люди… всякие люди. Любимая работа. И рост. Когда ты сама растешь и смотришь, как растут другие. Когда принимаешь что-то близко к сердцу, и потом это чувство помогает тебе добиться чего-то прекрасного.
Тогда еще слово «самовыражение» было не в ходу, и Селина, объясняя свою мысль, не могла его использовать. Да если бы и могла, ее бы все равно не поняли. Она раскинула руки, хотя жест этот тоже ничего не прояснял:
– Вот что я называю красотой. И хочу, чтобы Дирк ее добился.
Джули, похлопав глазами, кивнула с дружелюбным и важным видом, какой бывает у человека, который не понял из сказанного ни единого слова. Огаст Хемпель прочистил горло:
– Кажется, я понимаю, что ты хочешь сказать, Селина. Я так же относился к Джули. Дать ей все самое лучшее. Я хотел, чтобы у нее было все. Так и вышло. Хочешь луну с неба – пожалуйста!
– У меня никогда не было луны, папочка. Ничего подобного!
– Насколько я знаю, ты никогда и не просила.
– Ради бога, – взмолилась буквалистка Джули, – давайте перестанем разговаривать и начнем действовать. Да у любого человека с небольшими деньгами будут и книги, и свечи, и путешествия, и картины в музеях, если это все, что ему нужно. Поэтому перейдем к делу. Папа, ты уже, наверное, все давно придумал. Пора тебе нам рассказать. Селина была одной из самых заметных девушек в школе мисс Фистер, и многие считали ее самой хорошенькой. А сейчас посмотри на нее!
Огонек былого пламени вспыхнул в Селине.
– Умеешь ты делать комплименты! – пробормотала она.
Ог Хемпель встал.
– Если вы думаете, что посвятить всю свою жизнь тому, чтобы сделать мальчишку счастливым, значит, и правда сделать его счастливым, то вы не так умны, как я полагал. Вы пытаетесь прожить чужую жизнь.
– Я не собираюсь проживать его жизнь. Я хочу показать ему, как надо жить, чтобы получить все, что в ней есть ценного.
– Но не пускать его на рынок, если рынок ему на роду написан, – дело бессмысленное. Откуда вам знать? Зачем вмешиваться в чье-то будущее? Я каждый божий день торчу на складах, хожу туда-сюда по загонам для скота. Разговариваю со скотопромышленниками и пастухами, толкусь среди покупателей. Я могу на глаз определить вес борова и назвать его цену. И вола тоже. А мой зять Майкл Арнольд весь день сидит в конторе на нашем заводе и диктует письма. Его костюм никогда не воняет скотиной, как мой… Нет, я про него ничего плохого не скажу, Джули. Но не сомневаюсь, что мой внук Юджин, – он повторил это имя, и сразу стало ясно, что оно ему не нравится, – Юджин, если он вообще продолжит наше дело, когда вырастет, к складам и на пушечный выстрел не подойдет. Контору свою он наверняка откроет в новом здании, к примеру, на Мэдисон-стрит, чтоб еще и с видом на озеро. Жизнь! Вы ее испоганите и сами не заметите.
– Не обращай внимания, – вставила Джули. – Он любит поворчать. Все про свои склады!