Дирк был ей благодарен. Мэтти всегда составляла подробные, идеальные конспекты. И, не колеблясь, давала их списывать. Они привыкли выходить из аудитории вместе и прогуливаться по двору. Мэтти немного рассказала ему о себе.
– Так ты из семьи фермеров! – она с удивлением смотрела на его элегантно скроенный костюм, тонкие, сильные и гладкие руки, изящные ботинки и кепку. – Я тоже. Из Айовы. – Она произносила «Айовай». – Я жила на ферме до двадцати семи лет. И всегда хотела уехать учиться. Но у нас вечно не хватало денег, а отправиться в город зарабатывать я не могла, потому что была старшая. Мама болела после рождения Эммы – это младшая, – всего-то нас девять. Маме очень хотелось, чтобы я поехала, и папе тоже, но ничего не получалось. Они не виноваты. У нас бывает так, что в одно лето страшная жара, дождя почти нет с весны до осени, кукуруза сохнет прямо на корню и становится как бумага. А на другой год так дождливо, что семена гниют в земле. Мама умерла, когда мне было двадцать шесть. Ребята к тому времени уже подросли. Через год папа снова женился, а я уехала работать в Де-Мойн. Там я прожила шесть лет. Но из-за брата не смогла много скопить. Он у нас бешеный. Когда папа женился, брат тоже приехал в Де-Мойн. Они с Эгги – это его вторая жена – плохо ладили. Пять лет назад я переехала в Чикаго… Работала везде, где могла. Разве только уголь не добывала. Но если бы пришлось, то и в шахту бы полезла.
Она рассказывала честно, простодушно. Дирку Мэтти была симпатична, и он жалел ее. Парень вообще был склонен к сочувствию. Ее слова бередили что-то в его душе, но в то же время смущали.
– Ты не представляешь, что для меня значит быть здесь… Все эти годы! Как я мечтала об этом! Даже сейчас мне кажется, что так не бывает. Я, конечно, осознаю все, что вижу вокруг себя, но до сих пор не могу поверить. Знаешь, это как будто спишь и тебе снится что-то прекрасное, а потом ты просыпаешься и обнаруживаешь, что все так и есть. Меня охватывает восторг просто от того, что я здесь нахожусь. «Я иду по университетскому двору, – говорю я себе. – Я студентка университета Мидуэст. Сейчас я пересекаю двор моего университета и направляюсь в аудиторию».
У нее было лоснящееся, искреннее, прекрасное лицо.
– Ну, это же хорошо, – без особого выражения отвечал Дирк. – Конечно, хорошо.
Он рассказал о Мэтти матери. Обычно он приезжал домой вечером пятницы и оставался до утра понедельника. Первое занятие в понедельник начиналось только в десять. Селину его рассказ заинтересовал и глубоко тронул.
– Как ты думаешь, не пригласить ли ее побыть у нас на ферме в субботу и воскресенье? Она могла бы приехать с тобой в пятницу и, если захочет, уехать в воскресенье вечером. Или остаться до понедельника и уехать с тобой вместе. У нас есть пустая комната, там тихо и прохладно. Она может делать что захочет. А я угощу ее сливками, свежими фруктами и овощами, какие ей понравятся. Мена испечет свой знаменитый кокосовый кекс. Адам привезет свежий кокос с Саут-Уотер-стрит.
Мэтти приехала к ним в одну из пятниц в конце октября. Стояло бабье лето, самое красивое время на иллинойсских прериях. Казалось, все кругом пронизано нежно-золотым светом. Как будто воздух превратился в жидкое золото и целительный бальзам. Кабачки и тыквы на фоне плодородной коричневой земли отражали этот свет, как и схваченные морозом листья кленов, поймавшие солнечный луч. На мили вокруг все выглядело изобильным и щедрым, словно сбылось некое пророчество: так прекрасная женщина-мать, родив детей и зная, что они в добром здравии, теперь сидит, спокойно взирая на мир, ласковая, пышногрудая и умиротворенная.
Лицо Мэтти Швенгауэр сияло. Когда они с Селиной пожали друг другу руки, Селина взглянула на гостью с любопытством и удивлением. Потом она шепнула Дирку:
– Но ты, кажется, говорил, что она некрасивая!
– Ну да, а разве нет?
– Да ты только посмотри на нее!
Мэтти Швенгауэр разговаривала с Меной Брас, работавшей в доме. Она стояла, упершись руками в полные бока и откинув назад красивую голову. Глаза ее горели, губы улыбались, так что были видны крепкие ровные зубы. Предметом беседы был новый сепаратор для производства сливок. Что-то ее развеселило, и она смеялась смехом юной девушки – беззаботным, естественным и раскрепощенным.
Два дня Мэтти делала что хотела, то есть помогала собирать в огороде овощи, доила коров, седлала лошадей, скакала по пастбищу на коне без седла. Она бродила по дороге, пробиралась сквозь лесные заросли, носила в волосах алый кленовый лист, спала как убитая с десяти до шести, с аппетитом ела сливки, фрукты, овощи, яйца, колбасу и кекс.
– Так вышло, что у нас на ферме я все это возненавидела, – сказала она, смеясь и немного смущаясь. – Наверное, потому что там у меня не было выбора. Но сейчас прошлые ощущения вернулись, и мне они приятны, потому что для меня такая жизнь вроде бы естественна. Так или иначе я прекрасно провожу у вас время, миссис де Йонг. Лучше не бывает!
Ее лицо светилось и казалось почти красивым.
– Если вы хотите, чтобы я вам поверила, – сказала Селина, – приезжайте еще.
Но Мэтти Швенгауэр больше не приехала. В начале следующей недели один из студентов подошел к Дирку. Это был третьекурсник, пользовавшийся влиянием в своей группе, член студенческого братства, в которое Дирк как раз собирался вступить. Без сомнения, очень нужный парень.
– Послушай, де Йонг, можно тебя на минутку? Надо бы поговорить. Тебе следует перестать общаться с этой девицей – Свингауэр или как ее там, – иначе в братство тебя не примут.
– Как это – перестать общаться?! Что с ней не так?
– Что не так? Ведь она же вольнослушательница! Ты знаешь, что про нее рассказывают? Она сама говорила одной небогатой девушке – вроде давала совет, как можно сэкономить, – что моется в ванне в университетской форме и белых чулках, чтоб много мыла не тратить. Стирает вещи прямо на себе! Это истинная правда!
В голове у Дирка возникла картинка: крупная Мэтти в костюме плотной вязки и в белых чулках сидит в ванне, наполовину наполненной водой, и трет одновременно и себя, и свои вещи. Картина смешная, но вместе с тем омерзительная. Девушку, конечно, жалко, но разве можно такое принять!
– Ты только вообрази! – говорил ему будущий «брат». – Мы не можем допустить, чтобы кто-то из нас общался с этой девицей. Тебе надо про нее забыть, ясно? Совершенно забыть. Иначе ребята не согласятся.
Дирк представил себе, как он отвечает, проявив истинное благородство: «Ребята не согласятся? Подумаешь! Она лучше всех вас, вместе взятых. Катитесь вы к черту!» – но вместо этого промямлил:
– Э-э-э. Ладно. Хм…
В аудитории он пересел на другое место, старался не встречаться с Мэтти взглядом, выскакивал в коридор, как только звенел звонок. Однажды он заметил, что она направляется к нему по двору, и почувствовал, что она намерена остановиться и заговорить с ним – возможно, в шутку упрекнуть. Он ускорил шаг и немного отклонился в сторону. Проходя мимо нее, он приподнял кепку и кивнул, продолжая глядеть прямо перед собой. Краем глаза он заметил, что на мгновение Мэтти в нерешительности остановилась на дорожке.
Дирка приняли в братство. Он всем сразу понравился. Раз или два Селина спрашивала: «Почему бы тебе снова не пригласить к нам эту милую Мэтти? Такая симпатичная девушка – скорее даже женщина. Но когда была здесь, она казалась такой молодой и веселой, правда? И к тому же очень умная. Из нее выйдет толк. Вот увидишь. Пригласи ее на следующие выходные, а?» Дирк топтался, откашливался и отворачивался.
«Ох, не знаю. Давно ее не видел. Наверное, она теперь общается с другими ребятами. Или еще что-нибудь».
Он старался не думать о своем поступке, потому что ему было по-настоящему стыдно. Ужасно стыдно. И тогда, спрятав подальше свой стыд, он сказал себе: «Ну и ладно!» Прошел месяц, и Селина опять предложила:
– Хорошо бы ты пригласил Мэтти на ужин в День благодарения. Если только она не уезжает домой, в чем я сомневаюсь. У нас будет индейка, тыквенный пирог и все, что положено. Ей понравится.
– Мэтти?
Он уже забыл ее имя.
– Да, конечно. Я ошиблась? Мэтти Швенгауэр?
– Ах, ее. Э-э-э… знаешь, я в последнее время с ней совсем не вижусь.
– О Дирк, неужели ты поссорился с этой милой девушкой?
Дирк решил объясниться:
– Послушай, мама. В университете много разных групп, понимаешь? И Мэтти ни одной из них не принадлежит. Тебе не понять, но дело обстоит именно так. Она… умная, веселая и вообще… но она сама по себе. Дружба с такой девушкой ничего не дает. К тому же, если задуматься, она не девушка, а женщина средних лет.
– Ничего не дает? – голос Селины звучал холодно и ровно. Когда глаза сына забегали, она продолжила: – Так вот, Дирк де Йонг, Мэтти Швенгауэр – одна из причин, по которой я отправила тебя в университет. Это то, что я считаю частью университетского образования. Из самых обычных разговоров с Мэтти ты можешь почерпнуть важные вещи. Я вовсе не хочу сказать, что ты не должен предпочитать ей хорошеньких молодых девушек твоего возраста – пожалуйста, общайся с ними! Будет странно, если ты этого не сделаешь. Но Мэтти… Мэтти – это жизнь. Помнишь ее рассказ про то, как она мыла посуду в кошерном ресторане на Двенадцатой улице? Хозяин одалживал тарелки и приборы на проведение ирландских и итальянских свадеб в их районе. Там преспокойно ели свинину и бог знает что еще, а на следующий день он снова подавал своим посетителям кошерную еду на этих самых тарелках.
Да, Дирк помнил. Селина написала Мэтти и пригласила ее к ним на ферму на День благодарения. Мэтти поблагодарила, но отказалась. «Я всегда буду вспоминать Вас с любовью», – написала она в ответном письме.
В первый год учебы Дирку не довелось ощутить прелесть неофициальных задушевных и доброжелательных бесед у камина в уставленном книжными стеллажами кабинете профессора, чья мудрость основывалась на сочетании классических знаний и современного подхода, чем и вдохновляла слушателей. В аудиториях Мидуэста профессора читали лекции, как читали на протяжении последних десяти или двадцати лет и как будут продолжать их читать, пока смерть или решение попечителей не положат этому конец. А вот более молодые профессора и преподаватели в элегантных серых костюмах и ярких галстуках вели себя на занятиях подчеркнуто раскованно, в чем, правда, частенько перебарщивали. Их манеры почти не от