к вовсе не испытывал. Они не понимали, что эффект этот достигается всего лишь пигментацией и строением глаза. Кроме того, взгляд мужчины, который говорит мало, всегда действеннее, чем у болтуна.
Селина в своем черном шелковом платье, простой черной шляпе и удобных туфлях выделялась на фоне прочих мамаш, разодетых в яркие наряды с вуалями и ленточками. Но в этой маленькой фигурке была особая стать. Дирку не пришлось стыдиться матери. Она смотрела на дородных, процветающих отцов средних лет и со щемящим сердцем думала, насколько красивее выглядел бы рядом с ними Первюс, если бы дожил до этого дня. А потом сам собой возникал вопрос: но если бы Первюс был жив, наступил бы вообще этот день? И она укоряла себя за такие мысли.
Вернувшись в Чикаго, Дирк начал работать в архитектурной компании «Холлис и Спрейг». Он считал, что ему повезло, потому что эта фирма делала многое, чтобы исправить вкусы чикагцев и отучить их от жизни в «товарных вагонах». Уже очертания верхушек зданий на Мичиган-бульваре начали подниматься над мрачной городской горизонталью. Но Дирку приходилось в основном выполнять работу чертежника, и его еженедельное жалованье оставалось более чем скромным. Однако у него в голове крутилось много идей о том, какой должна быть архитектура, и подавляемые на работе чувства он выражал на выходных, приезжая на ферму к Селине. «Прибрежный», новый отель на севере, Дирк отвергал, заклеймив его стиль как «барочный». Полагал, что новая эстрада для оркестра в Линкольн-парке похожа на иґглу – эскимосскую хижину из снега. Утверждал, что городской совет должен издать приказ о сносе особняка Поттера Палмера как позорного пятна на карте города, и на чем свет стоит ругал восточный фасад здания публичной библиотеки в центре.
– Не обращай внимания, – уговаривала его счастливая Селина, – все это нагородили слишком быстро. Не забудь, что еще вчера или позавчера Чикаго был фортом, в котором жили индейцы. Там, где сейчас мы видим башни, стояли вигвамы, а где некогда плескались лужи грязи, сегодня положен асфальт. Красота создается не сразу. Быть может, все эти годы мы ждали как раз такого молодого человека, как ты. Не исключено, что однажды я буду проезжать по Мичиган-бульвару с каким-нибудь важным гостем – например с Рульфом Полом. Почему бы и нет? Рульф Пол – знаменитый скульптор. И он спросит меня: «Кто спроектировал это здание – такое мощное, но вместе с тем легкое? Такое нарядное и элегантное, но в то же время сдержанное». А я отвечу: «Ах, это! Это одна из ранних работ моего сына Дирка де Йонга».
Но Дирк покачал головой, печально попыхивая трубкой:
– Ты не понимаешь, мама. Все идет чертовски медленно. Ты и не заметишь, как мне уже стукнет тридцать. А кто я такой? Занимаю у Холлиса должность чуть выше мальчика на побегушках.
В университетские годы Дирк часто общался с Арнольдами – Юджином и Паулой, но Селине иногда казалось, что он неохотно участвует в их вечеринках и веселых уикендах. И она была довольна, что их отношения складываются именно так, догадываясь, что сына останавливают деньги. Это хорошо, что он начал понимать разницу их положения. Юджин имел собственную машину – одну из пяти в гараже Арнольдов. Паула тоже. Она была одной из первых девушек в Чикаго, водивших автомобиль на бензине. Носилась по городским бульварам, будучи еще почти совсем девчонкой в коротенькой юбке. Но водила умело, рискованно и совершенно спокойно. Пауле очень нравился Дирк. И Селина это тоже знала. Правда, в последние год-два он мало говорил о ней, а это означало, как догадывалась Селина, что сын о чем-то сильно переживает.
Иногда Паула и Юджин приезжали на ферму, за поразительно ничтожное время преодолевая расстояние от своего нового дома на северном побережье до жилища де Йонгов далеко на юге. Юджин появлялся в щегольском кепи, лондонском плаще свободного покроя, бриджах, странных громоздких башмаках явно английского производства и в пиджаке, сидевшем на нем с тщательно продуманной небрежностью. Пауле не нравилась спортивная одежда. Не ее стиль, говорила она. Худенькая, смуглая и жизнерадостная, она любила элегантные наряды из крепа и шифона. На изящных ножках носила шелковые чулки и туфельки с пряжками. Томные глаза были прекрасны. Она не скрывала, что обожает роскошь.
– Придется мне выйти замуж за мешок с деньгами, – заявила она. – Ведь теперь, когда бедного дедушку перестали называть мясным бароном и отобрали у него невесть сколько миллионов, нас практически выставили на улицу.
– По тебе сразу видно! – отвечал Дирк, и в его голосе звучала горечь.
– Но так и есть. Ты же знаешь про все эти дурацкие разоблачения за последние десять лет или даже больше. Бедный папа! Конечно, дедушка действовал весьма жестко, тут не поспоришь. Я прочла некоторые сообщения о его последнем обвинительном заключении – тысяча девятьсот десятого года – и должна сказать, по-моему, рядом со стариной Огом Джесси Джеймс [18] просто филантроп. Думаю, дорогой дедушка – в его-то возрасте! – должен был бы немного бояться, ведь когда тебе за семьдесят, наверняка возникают сомнения и страхи, касающиеся наказания в загробном мире. Но только не у нашего старого пирата! Этот будет грабить, жечь и делить добычу, пока не потонет вместе с кораблем. Хотя мне кажется, старый корабль сейчас дал сильный крен. Отец тоже говорит, что, если не начнется война или не случится какой-нибудь другой катаклизм, что маловероятно, в консервной промышленности откроется течь.
– Какая изысканная метафора, – пробормотал Юджин.
Вчетвером – Паула, Дирк, Юджин и Селина – они сидели на просторной закрытой веранде, которую Селина пристроила к юго-западному углу дома. Паула, конечно, на качалке. Время от времени она дотрагивалась ленивой изящной ножкой до пола, придавая качалке вялое ускорение.
– Метафора и правда изысканная. Значит, можно ее продолжить. Дорогой Ог всегда был великолепным старым капитаном. А папа не более чем довольно посредственным вторым помощником. А для тебя, видишь ли, мой любимый братец, быть каютным юнгой – и то слишком много.
Юджин занялся семейным бизнесом год назад.
– А чего ты ожидала от человека, – рассердился он, – который ненавидит соленую свинину? Да и вообще любую свинину.
Юджин презирал консервный завод и все, что с ним связано.
Селина поднялась и подошла к краю веранды. Прикрыв рукой глаза, она посмотрела на поля.
– Вон Адам идет с последним грузом на сегодня. В город поедет. Корнелиус уехал час назад.
С фермы де Йонгов теперь ежедневно отправляли в город две большие груженые телеги. Селина подумывала о покупке грузовика – он не будет плестись, как лошади, и она сэкономит несколько часов. Спустившись на ступеньку, она собралась проследить, как Адам Брас загружает овощи. В конце лесенки Селина обернулась:
– Почему бы вам не остаться у нас на ужин? Поспорить вы можете за едой и поехать домой вечером, когда станет прохладнее.
– Я остаюсь, – сказала Паула. – Спасибо. Если у вас есть всякие овощи – приготовленные и сырые. Под приготовленными я имею в виду тушеные в сливках и сдобренные сливочным маслом. Позвольте мне пойти в поле и самой их собрать, как Мод Мюллер [19], Мария-Антуанетта или еще какая-нибудь поэтическая селянка.
В туфлях на высоком французском каблуке и в тонких, как паутинка, шелковых чулках Паула отправилась на грядки жирных, черноземных полей, а за ней Дирк с корзиной.
– Спаржа! – для начала потребовала она, а потом спросила: – Да где же она? Вот это и есть спаржа?
– Спаржу надо выкапывать, дурочка, – сказал Дирк, наклоняясь и вынимая из корзины острый, странно изогнутый нож, который используется для выкапывания и отрезания стебля спаржи от корня. – Стебель отрезается в земле на глубине трех или четырех дюймов.
– Дай я сама попробую!
Паула встала на колени, невзирая на грязь, испортила хорошую грядку прекрасных, нежных стеблей, поняла, что у нее ничего не получается, села и стала смотреть, как мастерски орудует ножом Дирк.
– Давай соберем еще редиску, кукурузу, помидоры, салат, горох, артишоки…
– Артишоки растут в Калифорнии, не в Иллинойсе.
Дирк был еще менее разговорчив, чем обычно, и явно в дурном расположении духа. Паула это заметила.
– Чего хмуришься, как Отелло?
– Ты серьезно сморозила эту глупость, что выйдешь замуж за богатого?
– Конечно, серьезно. За кого же, по-твоему, мне выходить?
Он молча посмотрел на нее, и она улыбнулась:
– Да уж, конечно. Разве я не стала бы идеальной женой фермера?
– Я не фермер.
– Ну, значит, архитектора. На своей работе чертежником в «Холлис и Спрейг» ты небось получаешь целых двадцать пять долларов в неделю.
– Тридцать пять, – хмуро отозвался Дирк.
– Не важно, дорогой мой. – Она вытянула вперед ногу: – Эти туфли стоят тридцать.
– Я не собираюсь всю жизнь получать тридцать пять долларов в неделю. У тебя вполне хватает мозгов, чтобы это понимать. Юджин не получал бы столько, если бы не был сыном своего отца.
– Внуком своего дедушки, – поправила его Паула. – Кстати, я не так уж уверена, что не получал бы. Юджин – прирожденный механик, если бы ему только позволили заниматься любимым делом. Он обожает всякие двигатели и прочие железяки. Но нет… «Сын миллионера Пэкера изучает бизнес, начиная с нижней ступеньки лестницы». Представь себе Юджина в рабочем комбинезоне и кепке на обложке воскресных газет. Он ездит в контору на озере Мичиган в десять и уезжает оттуда в четыре. И не может отличить корову от быка.
– Меня не Юджин сейчас волнует. Я, черт возьми, говорю о тебе. Ты ведь пошутила, да?
– Вовсе нет. Не хочу быть бедной или даже просто состоятельной. Я привыкла к деньгам – огромным. Мне двадцать четыре года. И я осматриваюсь.
Дирк пнул сапогом ни в чем не повинную свеклу.
– Я нравлюсь тебе больше всех твоих знакомых.
– Конечно, нравишься. Просто такова моя везучесть.