– Ах, вот как! Да-да. Понимаю. Очень интересно.
Богатый чернозем Верхней Прерии. Еле-еле проклевываются свежие, зеленые росточки. Теплицы. Ферма. Ферма очень аккуратная и ухоженная. Белый дом с зелеными ставнями (мечта Селины сбылась) улыбался им сквозь ивы, на которых заботами ранней и влажной весны уже набухли видные сквозь дымку почки.
– Но мне казалось, вы говорили, что ферма небольшая! – воскликнул генерал Гоге, когда они вылезли из машины.
Он оглядел раскинувшиеся поля.
– Она и есть маленькая, – уверил его Дирк. – Всего около сорока акров.
– Это для вас, американцев. На маленьких полях сажаем мы, французы. У нас не хватает земли. Какая же у вас огромная страна!
Он взмахнул правой рукой. Чувствовалось, что, если бы левый рукав не был пуст, он широко раскинул бы обе руки.
В тихом чистом доме Селины не оказалось. На веранде и в саду тоже. Из кухни вышла Мена Брас, флегматичная, невозмутимая. Миссис де Йонг в поле. Она ее позовет. Для этого Мена сняла с крюка на стене рожок и громко прогудела в него три раза, потом еще три. Мена стояла в дверях кухни, повернувшись в сторону полей, и с каждым разом ее раскрасневшиеся щеки раздувались вовсю.
– Она услышит и придет, – уверила их Мена и вернулась к работе.
Гости вышли на веранду и стали ждать Селину. Она была на западном шестнадцатом участке – том самом, некогда неплодородном, глинистом и полузатопленном. Дирку стало немного неловко и вместе с тем стыдно своей неловкости.
Но вот на фоне солнца, неба и полей они увидели направляющуюся к ним маленькую темную фигурку. Селина шла быстро, ступая, однако, тяжело, потому что почва липла к ногам. Все четверо стояли и смотрели на нее. Когда она подошла чуть ближе, они заметили, что ее темная юбка заколота над щиколотками, чтобы не запачкалась во влажной весенней земле. Но все равно по подолу виднелись пятна грязи. Плотная кофта грубой вязки на стройном, изящном теле была наглухо застегнута. На голове – поношенная мягкая черная шляпа. Ноги в удобных сапогах с широкими носами она поднимала высоко над лепившейся землей. Селина сняла шляпу и, держа ее немного сбоку, прикрывала от солнца глаза. На легком весеннем ветерке ее волосы чуть разметались. Щеки порозовели. Теперь она уже шла по тропинке. И могла различить их лица. Увидев Дирка, она улыбнулась и помахала ему рукой. Ее взгляд с интересом перешел на других – на бородатого человека в форме, высокую девушку, мужчину со смуглым, живым лицом. Вдруг она остановилась и схватилась за сердце, словно оно собиралось выскочить из груди. Ее рот полуоткрылся, глаза стали огромными. Когда Рульф ринулся вперед, она, как юная девушка, пробежала несколько шагов навстречу. И он обнял ее тоненькую фигурку в испачканной юбке, грубой серой кофте и поношенной старой шляпе.
Они пили чай в гостиной, и Даллас поахала, отметив красоту покрытого глазурью голландского сервиза. Селина принимала их с блеском, словно сама была в шелках и кружевах. С генералом они подружились с самого начала, обнаружив общий интерес к выращиванию спаржи.
– Но какой толщины? – спрашивал он, ибо у него на ферме в Бретани тоже были любимые грядки со спаржей. – Какой толщины у основания?
Селина сложила в кружок большой и указательный пальцы. Генерал застонал от зависти и отчаяния. С ним, с генералом, было очень легко. Он с удовольствием поглощал чай с кексами и глазами давал понять Селине, какая она чудесная хозяйка. А она, как девочка, краснела и смеялась, и на ее щеках играли ямочки. Но Селина все время поворачивалась к Рульфу, на Рульфа смотрели ее глаза. Рядом с ним она пребывала в молчании, когда другие говорили. Как будто это он был ее единственным сыном и этот сын приехал домой. Ее красивое лицо светилось. Сидя рядом с Дирком, Даллас тихо сказала:
– Вот о чем я вам говорила. Вот что я имела в виду, когда говорила, что хочу писать портреты. Не дамочек с ниткой жемчуга, у которых белоснежная рука полускрыта в складках атласного платья. Я хочу писать мужчин и женщин с особым характером – тех, кто обладает незаурядной внешностью. Например, таких незаурядных представителей Америки, как ваша мама.
Дирк с легкой улыбкой взглянул на нее, словно ожидал, что она улыбнется в ответ. Но Даллас не улыбалась.
– Моя мама?
– Да, если она разрешит. Ее прекрасное лицо все озарено идущим изнутри светом, а линия подбородка напоминает о тех женщинах, которые прибыли сюда на «Мейфлауэре» [20] или пересекли весь американский континент в крытом фургоне. А глаза! И эта великолепная потертая, смешная и дешевая шляпа, белая английская блузка – и руки! Она красавица. Вот увидите, ваша мама одним махом сделает меня знаменитой!
Дирк смотрел на Даллас, ничего не понимая. Потом повернулся и стал разглядывать мать. Селина тем временем обратилась к Рульфу:
– Ты лепил всех европейских знаменитостей, да, Рульф? Подумать только! Ты видел весь мир, и весь мир теперь у тебя в руках. Маленький Рульф Пол! И ты все сделал сам, несмотря ни на что.
Рульф наклонился к ней и положил свою ладонь на ее грубую руку.
– Капуста красивая! – сказал он, и они оба засмеялись, словно это была исключительно тонкая шутка. Потом он добавил серьезно: – Какая хорошая у тебя жизнь, Селина! Полная, богатая и успешная.
– У меня? – воскликнула Селина. – Что ты, Рульф! Все эти годы я провела здесь – в том самом месте, где ты меня оставил еще мальчиком. Может, даже шляпа и платье на мне те же, что и тогда. Я нигде не бывала, ничего не сделала, ничего не видела. Как подумаю, сколько мест мне когда-то хотелось увидеть! И сколько всего хотелось сделать!
– Ты побывала везде, – сказал Рульф. – Ты видела все места, исполненные красоты и света. Помнишь, ты рассказывала, как в детстве отец объяснял тебе, что в нашем мире значение имеют только два вида людей. Один вид – это «хлеб», а другой – «изумруды». Вот ты, Селина, хлеб.
– А ты изумруд, – быстро продолжила Селина.
Генерал слушал с интересом, но не понимал. Он перевел взгляд на свои карманные часы и тихонько воскликнул:
– Как же наш ужин! И приглашение мадам Шторм! Удрать всегда хорошо, но надо и возвращаться. К нашей очень красивой хозяйке.
Он вскочил.
– Она красивая, правда? – подхватила Селина.
– Нет, – отрезал Рульф. – У нее рот меньше, чем глаза. У миссис Шторм отсюда досюда, – повернувшись к Даллас, он коснулся тонкими сильными загорелыми пальцами ее губ и глаз, – расстояние меньше, чем отсюда досюда. Если рот меньше глаз, о настоящей красоте не может быть и речи. А вот у Даллас…
– У меня-то, конечно! – фыркнула Даллас, широко улыбнувшись. – Вот тебе большой рот. Раз уж большой рот – это твое представление о красоте, то я Прекрасная Елена.
– Так и есть, – просто ответил Рульф.
Внутренний голос снова и снова говорил Дирку: «А ты канцелярская крыса, Дирк де Йонг. Ты всего лишь канцелярская крыса». Снова и снова.
– Ох уж эти ужины! – проговорил генерал. – Не хочу показаться неблагодарным, но зачем они нужны? Я бы гораздо охотнее остался здесь, на этой тихой, чудесной ферме.
На веранде он развернулся, звонко щелкнул каблуками и, низко наклонившись, взял шершавую натруженную руку Селины и поцеловал. Потом, когда Селина неуверенно улыбнулась, покраснев и прижав левую руку к груди, Рульф тоже нежно поцеловал ей руку.
– Надо же! – сказала Селина и негромко рассмеялась дрожащим смехом. – Мне никто никогда не целовал руку.
Она стояла на ступеньках веранды и махала им, а они, все четверо, быстро мчались назад, в город. Изящная, прямая фигурка в простой белой блузке и юбке, испачканной землей с полей. Перед отъездом она спросила Даллас, приедет ли та еще. И Даллас ответила: «Да», – правда, скоро она отправляется в Париж учиться и работать.
– Когда я вернусь, вы позволите мне написать ваш портрет?
– Мой портрет? – с удивлением воскликнула Селина.
Теперь, мчась в Чикаго по асфальтированной Холстед-роуд, они сидели раскрепощенные и немного уставшие, поддавшись разлитому в воздухе дурману весны. Рульф Пол снял шляпу. В беспощадном весеннем солнечном свете было видно, что его черные волосы кое-где серебрит седина.
– В такие дни я отказываюсь верить, что мне сорок пять. Даллас, скажи, что мне не сорок пять.
– Тебе не сорок пять, – ответила Даллас своим протяжным, ласковым голосом.
Худой загорелой рукой Рульф, не скрываясь, потянулся к ней и cжал ее сильную белую руку.
– Когда ты так говоришь, Даллас, тебе невозможно не верить.
– Потому что это правда.
Сначала Рульф и генерал завезли Даллас в ее невзрачную старую студию на Онтарио-стрит, затем Дирка в его элегантную квартирку, после чего отправились дальше.
Дирк повернул ключ в замке. В прихожую тихо проскользнул Саки, слуга японец, в качестве приветствия издавая еле слышные свистящие звуки. На маленькой элегантной полочке лежала маленькая элегантная пачка писем и приглашений. Дирк прошел через итальянскую гостиную в спальню. Японец проследовал за ним. Элегантный вечерний костюм Дирка (сшитый английским портным Пилом с Мичиган-бульвара) был элегантно разложен на кровати – брюки, жилет, рубашка и смокинг в безукоризненном виде.
– Мне что-нибудь просили передать, Саки?
– Мисси Сторм свонила.
– И что сказала?
– Скасала, сто посвонит иссё.
– Хорошо, Саки.
Дирк махнул, чтобы тот вышел. Уходя, слуга тихо закрыл за собой дверь, как делает истинный японский слуга. Дирк снял пиджак и жилет и бросил их на стул. Стоя над кроватью, он смотрел на свой вечерний наряд от Пила, на блестящую манишку, которая всегда лежит ровно. «Теперь ванна», – отрешенно подумал он. Потом неожиданно бросился лицом вниз на прекрасную, покрытую шелком кровать и остался так лежать, схватившись за голову и не двигаясь. Через полчаса, когда он все еще лежал, послышался резкий настойчивый звонок телефона и следом негромкий почтительный стук Саки в дверь спальни.