В классе все опять на меня уставились, кроме мисс Даннинг. Она улыбнулась и сказала: — Ага, Ровена, ты как раз вовремя.
Я подошла к ее столу и написала в блокноте: «Можно мне что-то сказать ребятам?»
Она вроде бы удивилась, но разрешила.
Руки у меня так дрожали, что я чуть не выронила мел, но все-таки справилась.
«Извините за вчерашнее, — написала я на доске. — Я заплачу за лягушку».
Я повернулась к классу. Руки все еще дрожали.
Никто от меня не шарахнулся. Некоторые даже улыбались.
— Все в порядке, Ровена, — сказала мисс Даннинг. — Лягушка выжила.
Ребята засмеялись, только Дэррин Пек на последней парте скорчил мрачную рожу.
— Спасибо, Ровена, — кивнула мне мисс Даннинг.
Я повернулась к доске и написала: «Друзья называют меня просто Ро». А потом пошла и села на свое место.
Моя соседка улыбнулась, и мне стало совсем хорошо. Тут, правда, оказалось, что улыбается она кому-то за моей спиной.
— Итак, Ро, — сказала мисс Даннинг, — ты пришла как раз вовремя, потому что сейчас мы составим списки участников завтрашних соревнований.
И она объяснила, что завтра — спортивный праздник и, поскольку школа у нас небольшая, участвовать должны все.
— Метание копья, — объявила мисс Даннинг. — Поднимите руки, кто хочет записаться…
Я никуда не записалась: как-то не хотелось показаться выскочкой, пусть сперва хоть подзабудут несчастную лягушку. Да и потом, на соревнованиях все равно ни с кем не подружишься. Придешь первой — скажут, воображала, последней — рохля, а если где-то посередке, никто тебя и не заметит.
— Бег на сто метров — мальчики! — объявила мисс Даннинг, и почти все мальчишки в классе подняли руки, только успевай записывать.
Потом она сказала:
— Бег на сто метров — девочки!
Ни одной руки.
И все почему-то повернулись и уставились на девочку, сидевшую в противоположном от меня углу класса.
И как это я раньше не обратила на нее внимания? В жизни не видела таких кудрявых волос. Цвет-то у них обыкновенный, коричневый, как шашлычный соус, но вот кудри — вся голова в колечках! Да над ней, похоже, трудилась целая парикмахерская.
Девочка покраснела и медленно подняла руку.
— Аманда Косгроув, — кивнула мисс Даннинг и записала ее фамилию на листке. — Кто еще?
Никто не пошевелился.
— Ну, смелее! — воскликнула мисс Даннинг. — Не может же Аманда бежать стометровку одна.
Бедная Аманда совсем сконфузилась.
Да она, наверное, тоже новенькая, подумала я. Что же она такого натворила, что никто не хочет с ней бежать? Интересно. Может, тоже засунула что-нибудь Дэррину в рот?
Вид у нее был такой несчастный, что мне стало ее жалко.
Должно быть, поэтому я и подняла руку.
— Ровена Бэтс! — обрадовалась мисс Даннинг и записала меня в свой список. — Молодец, Ро! Кто следующий?
Никого.
— Ну что ж, — вздохнула мисс Даннинг, — придется назначить добровольцев.
Пока она выкликала «добровольцев», а те стонали и закатывали глаза, моя соседка по парте нацарапала что-то на бумажке и придвинула ее ко мне. Я сперва подумала, что она все перепутала, я ведь не глухая, но потом вспомнила, что в обычной школе на уроках разговаривать не разрешается.
Я прочла записку.
Все оказалось просто. «Аманда Косгроув — чемпионка всей школы по бегу на 100 метров!»
Ну и ладно, подумала я, хоть воображалой не назовут. И еще вон сколько народу побежит, уж кого-нибудь из этих нытиков я точно обгоню и сумею прийти не последней.
И лишь несколько минут спустя у меня по-настоящему упало сердце.
Это случилось, когда мисс Даннинг всем напомнила, что школьный праздник — он и семейный праздник и чтоб мы не забыли пригласить своих родных. Чем больше, тем лучше.
Я и сейчас еще не пришла в себя. Нет, ничего серьезного, коленки у меня нормального цвета, но в животе опять ком — Тасмания не Тасмания, а так себе, остров Лорд-Хау.
И ребята на меня как-то странно посматривают, заметили, наверное.
Мисс Даннинг даже спросила, хорошо ли я себя чувствую.
Я потянулась было за блокнотом, но раздумала, просто улыбнулась и кивнула.
Не могу же я сказать ей правду.
Что перед глазами у меня — страшная картина. Школьный стадион, посередине мой папа. Он поет, а все от него пятятся.
Не хотела я ему говорить.
В грузовике по дороге домой — не сказала.
И когда приехали, не сказала, но чувствовала себя ужасной дрянью.
Человек ради меня из кожи вон лезет: переезжает в другой город, ремонтирует дом, приводит в порядок чужой запущенный сад — и все только для того, чтоб я могла ходить в нормальную школу и жить дома, не в интернате. А я его даже на праздник не зову, лишаю первой же возможности пообщаться с новыми соседями.
Ну, положим, второй. Была же у него возможность пообщаться с владельцем молочного бара. Папа его еще тогда спросил: если, мол, ему не нравится, когда люди кричат «ура!» и дубасят по стенке, то какого черта он завел у себя видеоприставку?
Но папе ведь тоже бывает одиноко.
Он об этом не говорит, но я-то знаю.
Он ведь тоже, переехав сюда, остался и без друзей, и без подруг.
И все ради меня.
Я у него всегда была на первом месте. Ни одну из своих подружек он не пригласил в гости с ночевкой, когда я приезжала домой на выходные. Не хотел, чтоб я к кому-нибудь привыкла, а этот кто-то вдруг исчезнет. Очень предусмотрительно с его стороны, потому что они и вправду исчезали. Папины подруги обычно бросают его недели через две после знакомства. Может, они вообще все замужем и просто хотят поразвлечься.
В общем, он для меня все делает, а я о нем так плохо думаю.
Воображаю себе, как он распугает полный стадион народу, а сама-то?
Я же целый класс могу распугать за три секунды!
Даже за две, если у меня в руках лягушка.
Просто папа — необычный человек, который немного необычно одевается и не совсем обычно себя ведет.
А я? Психопатка и мучительница лягушек!
И если он узнает, что я не сказала ему о празднике, то ужасно обидится.
И я ему сказала.
Пошла в сад, где он опрыскивал деревья, и залезла прямо на трактор.
— Завтра у нас спортивный праздник, — сообщила я, — и можно прийти с родителями. Если они не слишком заняты. Но если заняты, тоже ничего страшного, учителя не обидятся, а ребята тем более.
Говорить руками — большое удобство: даже если над самым ухом работает трактор, тебя все равно услышат.
Неудобство в том, что тебя услышат, даже если ты этого не очень хочешь.
Папа выключил мотор, сдвинул шляпу на затылок и сделал задумчивое лицо.
— Понимаешь, амиго, — сказал он, по-особому отставив большой палец, что у нас с ним означает мексиканский акцент, — здесь как на границе. Кругом враги.
Он убрал мексиканский акцент и перешел на знаки, которые мы с ним сами изобрели на прошлой неделе.
— Долгоносики! — пояснил он, зорко поглядывая по сторонам, как часовой с автоматом, — сорняки! клещи! грибки! мучнистая роса! плесень!
Он резко обернулся и пальнул из распылителя по кустику пырея. Прежние хозяева сада были просто разгильдяи.
— Нам, пограничникам, отдыхать некогда, — сказал папа.
Я затаила дыхание. Значит, не придет?
— Только одна вещь на свете, — продолжал папа, — может заставить пограничника покинуть пост. И это — спортивный праздник в школе у дочки. Тут уж его ничто не удержит, даже если вокруг него обовьется яблочный червяк вышиной с дом. Когда приходить, Тонто?
Все будет хорошо.
Все будет в порядке.
Буду повторять это, пока не засну.
Завтра — обычная школьная спартакиада, все родители придут, и мой папа придет, и это совершенно нормально.
Все будет хорошо.
Все было хорошо.
Ну, неплохо.
В основном.
По крайней мере, папа не пел.
А что он запустил руку под платье миссис Косгроув — так он же хотел помочь.
Начну-ка я с самого начала.
Я встала пораньше и погладила папе рубашку. Без бахромы. И без девушек в ковбойских штанах, укрощающих диких мустангов. Правда, у этой рубашки воротник с металлическими уголками, но, может, это не для красоты, а чтобы швы не обтрепались. Пусть думают, что папа аккуратный.
Одеваясь, папа заявил, что сегодня на нем будет ремень с особой пряжкой — она, мол, принесет мне удачу в соревнованиях. Я занервничала, но пряжка оказалась новая, я ее еще не видела: кенгуру, застывший в прыжке.
На радостях я обняла папу: как трогательно, что он надел ее специально для меня, а я-то боялась, что он выберет другую, с улыбающимся скелетом на мотоцикле «Харлей Дэвидсон».
В грузовике по дороге в школу он поставил для меня кассету Карлы Тэмуорт. С песней про марафонского бегуна, который в самом конце дистанции вспоминает, что забыл в мотеле фотографию своей любимой. И бежит за ней обратно.
Папа очень старался вдохновить меня на подвиг.
Лучше бы он поменьше старался.
— Пап, — сказала я ему, — я всего-навсего бегу стометровку. В одном забеге с чемпионкой школы.
Папа усмехнулся, перемотал кассету и опять поставил ту же песню.
— Тонто, — сказал он, — тут поется о том, что мы иногда способны на такое, чего и сами от себя не ждали.
Тогда, подумала я, это должна была быть песня про девочку, которой неожиданно удается уговорить своего отца не привлекать к себе всеобщего внимания на школьном празднике.
Когда мы пришли на стадион, соревнования вот-вот должны были начаться. Ребята и их родители стояли группками, негромко переговариваясь, учителя бегали туда-сюда с блокнотами и хронометрами, а мисс Даннинг отчитывала Дэррина Пека за метание копья в мужском туалете.
— Эй, Тонто, — позвал меня папа, — мы что, так и будем тут стоять, как два трусливых саженца, или ты наконец познакомишь меня с одноклассниками?
Я попробовала было объяснить, что сейчас не время: вот-вот начнется бег в мешках и вообще все нервничают.