Человек делает шаг. Он выходит из темноты. Жертва кидается прочь. За ней!.. Куда она бежит? К дверям?.. Неужто они не закрыты?.. Ну ничего, он бегает быстрее. Дверь распахивается, и жертва вылетает из дома. В два шага добегает охотник до двери и вновь толкает её. Зимняя ночь кидает ему в лицо пригоршню снега. Хорошо, что идёт снег, красотка сразу же сбавит темп. Но где же она? Чёрный бок экипажа закрывает обзор. Надо просто обогнуть карету… Впрочем, даже этого не нужно: экипаж трогается с места и отъезжает. Но улица пуста, и беглянки больше нет. Где же она? Уехала?.. Охотник кидается вслед экипажу, но серая пара летит вперёд. Она увозит жертву.
Скорее, её ещё можно догнать! Человек несётся так, что от боли разрывается сердце, уже нечем дышать. В бессилии валится он в киснущий на мостовой снег… и просыпается.
Экипаж! Это слово стучит в мозгу. Экипаж! Экипаж! Экипаж!
Человек морщится. Нужно успокоиться и все забыть. Он закрывает глаза и дышит глубже. Постепенно дыхание выравнивается, стук в ушах умолкает. Вот ведь приснилась же такая гадость, а всё потому, что завалился спать днем. Больше он ни за что не станет так поступать – надо же поберечь здоровье.
Глава восьмая. В гостях у Загряжской
«Надобно поберечь детей, хотя бы младшую, – размышляла Софья Алексеевна. – Зачем ещё и Любочку тащить с собой? Пусть остается дома – поиграет на фортепиано в своё удовольствие. А для визита хватит одной Надин».
Графиня переоделась в элегантное платье из лилового шёлка, водрузила на голову французскую шляпку, на плечи накинула соболью ротонду. Она придирчиво оглядела наряд – теперь нужно выглядеть даже лучше, чем всегда. Софья Алексеевна не хотела, чтобы её жалели. Впрочем, по-другому и не поступишь: свет жесток – беднякам и изгоям никто не помогает.
Графиня заглянула к Надин. Та уже собралась. В ярко-голубом бархатном платье и такого же цвета шляпке дочка была чудо как хороша. Горничная помогла ей надеть шубку. Надин застегнула крючки и завязала под пушистым воротником бант шёлкового шарфа.
– Я готова! – сообщила она.
– Тогда поехали, – решила Софья Алексеевна. – Тётя уже давно ждёт.
На улице хозяйничал мороз: сразу же защипал лица. Серьги через пару минут превратились в ледышки и неприятно холодили уши. Надин прижалась к матери и спрятала руки в её большой пушистой муфте.
– Мама, Велл успела ко мне заглянуть. Так что я всё знаю, – прошептала она. – Но прошу, не надо расстраиваться, мы обязательно что-нибудь придумаем. Вот увидите, мы справимся: и Бобу поможем, и мужей выберем самых лучших безо всякого приданого!
Графиня чуть не заплакала. До чего же прекрасны её храбрые дочери и как же они наивны!
– Ох, милая, жизнь – штука сложная, – голос Софьи Алексеевны задрожал. – Боюсь, что без приданого вам будет трудно рассчитывать на хорошие партии, а тем более после того, что случилось с вашим братом. По крайней мере, не в ближайшее время.
Надин фыркнула:
– Ну, уж нет! Обещаю, что сделаю блестящую партию, причем в этом сезоне. Самый богатый и знатный жених достанется именно мне.
– Я буду только рада, – вздохнула графиня.
Ей не хотелось раньше времени разочаровывать дочку. Зачем, коли жизнь разберётся сама? Вздохнув, она замолчала. Надин тоже затихла.
«Интересно, кто в этом сезоне самый богатый и знатный жених? Наверное, какой-нибудь высокомерный болван, – размышляла она. – Немного ловкости – и его можно будет поймать на крючок, вот и все дела!» На какие крючки ловятся выгодные женихи, Надин представляла смутно, но это казалось ей слишком незначительным фактом, чтобы принимать его во внимание. Она увлеклась своими мечтами и даже удивилась, обнаружив, что они прибыли к бабушкиному дому. Софья Алексеевна поднялась на крыльцо, Надин поспешила за ней. Дверь тотчас же отворилась, и в вестибюле они узрели возмущённую Марию Григорьевну. Сгибаясь под тяжестью длиннополой ротонды, та раздражённо бегала из угла в угол, покачивая в такт шагам огромным синим беретом с тремя перьями.
– Где это вы провалились, голубушки? – осведомилась она вместо приветствия. – Нас пригласили к Наталье Кирилловне, а вас всё нет и нет… Экипаж во дворе, садитесь скорее, а то совсем опоздаем.
– Извините, тётя, просто случилось непредвиденное событие, – отозвалась Софья Алексеевна.
– По дороге расскажешь, поехали, – заторопилась старая графиня и пошла впереди племянницы и внучки к выходу во двор.
Там их ожидал запряжённый парой большой экипаж. Привезённый когда-то из Франции, он прослужил, наверное, уже лет тридцать, но по-прежнему смотрелся блестящим и ухоженным. Сейчас его поставили на полозья, а кучер и лакей по-зимнему приоделись в толстые шинели.
Женщины уселись в карету и отправились с визитом к законодательнице столичных мнений Наталье Кирилловне Загряжской. По дороге графиня успела сообщить тётке о полученном документе и о том, что они с Верой надумали.
Румянцева как будто и не удивилась. Сказала, как о давно решённом:
– Переезжайте ко мне. Ты и так моя наследница, а девчонкам я кое-что приготовила к свадьбе.
– Спасибо, тётя. Но как же мы повиснем на вашей шее?.. Хотя… Вы даёте мне надежду выдать девочек замуж…
– Да что вы говорите, мама?! – вмешалась оскорблённая Надин. – Мужчины должны сами добиваться нашей руки. Без всяких денег. Я выйду замуж без приданого. Бабушка может потратить свои деньги на что-нибудь другое.
Долго копившееся раздражение старой графини наконец-то вырвалось наружу:
– Не нужно меня учить, – отрезала она. – Ты подрасти сначала, а потом станешь советы давать! …Кстати, мы уже приехали. Не болтайте лишнего в присутствии слуг…
Софья Алексеевна и Надин лишь покорно кивнули.
Мария Григорьевна Румянцева дружила с Натальей Кирилловной Загряжской ровно с тех пор, как обе они стали фрейлинами у императрицы Екатерины Великой. Эту дружбу не разрушили ни смена царствований и веяний при дворе, ни ревность, возникавшая иногда между лучшими подругами, ни взбалмошный характер Натальи Кирилловны. Может, так вышло потому, что Румянцева всё подруге прощала. Кто знает… Дружба – штука не из простых. Как бы там ни было, красавица Мария Григорьевна так и осталась в девицах, а некрасивая Наталья Кирилловна вышла замуж, удочерила племянницу, вырастила её, выдала замуж за графа Кочубея и теперь доживала свой век в этом богатом семействе. В доме зятя она имела отдельные покои, и все в столице знали, что именно в её гостиной играют по-крупному.
Софья Алексеевна, бывавшая в этом доме ещё во времена своей юности, отлично знала дорогу, поэтому отпустила лакея и осторожно повела тётку по лестнице к кабинету Загряжской. Постучав, они вошли в просторную квадратную комнату, плотно заставленную массивной старинной мебелью. Тут Загряжская принимала личных гостей. Сейчас Наталья Кирилловна сидела в кресле у окна – раскладывала пасьянс на инкрустированном перламутром столике.
– Мари, Софи! – с радостью вскричала она, поднимаясь навстречу вошедшим, и Софья Алексеевна с грустью осознала, что старушка совсем исхудала и согнулась. – Наконец-то вы ко мне приехали. А это кто? Верочка?
– Тётя Натали, позвольте представить вам мою дочь Надежду, – поправила её графиня, назвав Загряжскую так, как и тридцать лет назад.
– Надин! Бог мой, как ты выросла. Стала настоящей красавицей!
Девушка сделала изящный реверанс и лучезарно улыбнулась.
– Сонюшка, моя Мари желала посмотреть на твоих дочек, думала, ты всех привезешь, – сообщила Загряжская.
Она позвонила в серебряный колокольчик и приказала мгновенно появившейся горничной, чтобы та отвела барышню к хозяйке дома. Выждав, пока за Надин закроется дверь, Загряжская приказала:
– Ну а теперь, Софи, расскажи всё как есть. Ничего не пропускай, сейчас любая мелочь может оказаться важной.
Софья Алексеевна собралась с мыслями и начала свой рассказ с того ужасного дня, когда сын узнал о восстании, и закончила сегодняшними событиями.
– Вот так обстоят дела. У нас остался только московский дом, ну и, возможно, деньги, отданные неизвестно кому, – грустно признала она. – О сыне я ничего не знаю и даже не понимаю, к кому обратиться. Моя надежда только на вас да на Александра Чернышёва, он при покойном императоре был в большой чести.
Услышав последнюю фразу, Загряжская чуть не подпрыгнула от возмущения:
– Ну, ты даёшь, мать моя! Ты с кем меня равняешь? Да этот Чернышёв – настоящий подлец! Я вчера ему от дома отказала – написала письмо, что больше его не принимаю, посмотрим, где он теперь играть будет. Ни у кого больше таких ставок нет, как у меня.
– Но почему, Натали? – поразилась Румянцева, – ты что, поймала его на шулерстве?
– Бери выше! Вы знаете, что моя дочка – статс-дама, да к тому же в большом фаворе у императрицы-матери. Так вот, Мари вчера вернулась из Павловска вне себя от изумления. Государыня сама ей сказала, что Чернышёв подал императору прошение. Умолял пожаловать ему право наследования майората и графский титул Захара Чернышёва, арестованного за участие в восстании. Императрица дала понять, что она посоветовала сыну не принимать такого решения второпях, ну а я раздумывать не стала и тут же сообщила этому наглецу, что ноги его у меня больше не будет!
– А что, графа Захара уже осудили? – обомлела Софья Алексеевна, сразу подумав и о собственном сыне.
Загряжская проворчала:
– Никого пока не осудили, иначе я бы знала. Такой слух мимо меня не прошёл бы. Создана комиссия, где первую скрипку играет как раз этот самый Чернышёв. Ещё там заседает Бенкендорф – брат жены посланника в Лондоне, Долли Ливен, но я его почти не знаю. Туда же включили и Мишеля Сперанского. Ходит слух, что заговорщики хотели привлечь его на свою сторону, назначить в правительство, когда победят. Вот новый император и проверяет его лояльность, заставляя судить тех, кто его так высоко ценил.
– Да ведь это же настоящее иезуитство! – всплеснула руками Мария Григорьевна. – Как так можно? Какая жестокость!