а теперь как будто бы облинял. Его фигура ещё сохраняла молодцеватость, но лицо уже начало оплывать, буйные чёрные кудри подёрнула седина, и лишь усы казались по-прежнему щегольскими, да темные глаза смотрели так же остро, как и прежде.
– Рад вас видеть, дорогая кузина, – заулыбался Чернышёв. – Добро пожаловать. Мой дом всегда открыт для вас.
Он сжал руку Софьи Алексеевны жесткими холодными пальцами, провел её в гостиную и усадил на диван, а сам опустился в кресло, напротив. Александр Иванович по-прежнему улыбался, но глаза его оставались строгими. Не было сомнений, что на самом деле хозяин дома не слишком-то рад гостье. Но графине терять было нечего. Пару раз кашлянув, чтобы голос звучал твёрже, она перешла к делу:
– Благодарю за радушие, Александр Иванович, но позвольте мне обратиться к вам с другой просьбой. Вы знаете, что мой сын Владимир арестован по делу о восстании на Сенатской площади. Я этого не понимаю: он в столичном противостоянии не участвовал – был со мной в Москве. Тем не менее, когда Боб захотел вернуться в полк и выехал в Петербург, по приезде его арестовали. Где он сейчас, мне неведомо. Вы – член комиссии по этому делу, объясните, пожалуйста, как такое могло случиться.
Чернышёв посуровел. Лицо его, и прежде не слишком радушное, стало подчеркнуто-строгим.
– Не всё так просто, как кажется на первый взгляд, дорогая кузина, – отчеканил он. – Среди арестованных нет ни одного человека, не принадлежавшего к тайному обществу, а его организовали с целью свержения Божьей милостью данной власти. Заговорщики планировали цареубийство, а это ужасающее преступление!
– Мой сын не мог помышлять о таких вещах. Это для него исключено, даю вам слово! – сжав руки так, что побелели костяшки пальцев, воскликнула Софья Алексеевна.
– Дорогая моя, вы – мать. Беспокоясь о вас, сын мог и не сообщить о своём вступлении в это преступное сообщество. Его могли втянуть обманом, поэтому вы ничего и не знали. Как говорят, самые близкие всегда узнают последними.
Разговор складывался из рук вон плохо. Надо было хоть как-то его исправить, и графиня уступила:
– Возможно, в том, что касается меня, вы и правы, но Владимир – другое дело. Он – благородный человек, гвардейский офицер, и я уверена, что, разобравшись, комиссия оправдает его. Однако сейчас я прошу только об одном: помогите мне увидеть сына.
Чернышёв возвел очи к небу, что, видимо, означало: «В моей ли это власти?»
– Я не всесилен, но постараюсь помочь. Надеюсь выхлопотать для вас свидание, – тоном страдальца сообщил он. – Я напишу, если это станет возможным. Куда мне прислать письмо?
Софья Алексеевна вдруг заметила, что в тёмных глазах кузена мелькнули смешинки. Он показался ей большим жирным котом, играющим с полузадушенной птичкой, и этой ощипанной бедняжкой была она сама. Похоже, что все её подозрения оправдались. С деланым равнодушием, чтобы собеседник не прочитал ее мысли по лицу, графиня объяснила:
– На имущество моего сына наложен арест. Мы с дочками переезжаем к моей тёте, графине Румянцевой. У неё есть собственный дом на набережной Мойки.
– Арест имущества? Я и не знал!.. Наверное, канцелярия подготовила предписания, минуя нашу комиссию, – удивился Чернышёв и сочувственно вздохнул: – Как жаль, кузина. Возможно, что в доме тёти вам с девочками будет не очень удобно. Вы можете переехать сюда. Мы с женой пока одни, а места у нас много. Я думаю, вам здесь понравится.
Может, со стороны это и выглядело неучтивым, но графиня так испугалась, что отказала сразу.
– Благодарю за заботу, но мне не хотелось бы стеснять вас, – быстро сказала она и уже спокойнее добавила: – Тётушка живёт одна, а особняк у неё огромный. Я – её наследница, поэтому мы с дочерьми будем у себя дома.
– Что ж, неволить не стану, – вздохнул Чернышёв, – но помните, что вы и ваши девочки мне не чужие, эти двери для вас открыты в любой час дня и ночи, а я целиком нахожусь в вашем распоряжении.
Софья Алексеевна всё поняла. Засобиралась. Чернышёв лично проводил её до кареты. Только в экипаже графиня вздохнула свободней. Задумалась. Подтвердились ли её подозрения? Теперь она уже не могла ответить на этот вопрос однозначно. Пригласив их свой дом, Александр Иванович продемонстрировал несвойственное ему радушие. Но если бы она согласилась, он выступал бы покровителем её дочерей, а там и до опекунства недалеко. Имущество Чернышёвых из-под ареста никуда не убежит, а подготовить мнение света не помешает, и кто это сделает лучше, чем сами барышни, встречающие гостей своего дальнего родственника в гостиной его дома.
«Да, похоже, что именно дорогой кузен и арестовал собственность Чернышёвых, – признала наконец графиня. – И что же теперь со всем этим делать? Не ошибиться бы, не наломать бы дров…» Решив попросить совета у Марии Григорьевны и Загряжской, графиня велела кучеру возвращаться обратно в дом тётки.
Тётка и дочери ждали графиню в гостиной. Комнату эту (вернее сказать, небольшой зал) обустроили ещё в те времена, когда на престол только-только взошла императрица Екатерина Алексеевна. С тех пор в доме ничего не обновлялось, и сейчас всё здесь рассыпалось от ветхости. Софье Алексеевне вдруг показалось, что присутствие юных и прекрасных существ среди этих руин совершенно неуместно.
«Зачем девочкам жить среди этой разрухи? Это несправедливо, – сказала она себе, но тут же устыдилась. – Тётя дала им кров – нечего теперь нос воротить».
Дочери окружили её.
– Ну так что там, мама? – выскочила вперёд Надин. – Чернышёв согласился помочь?
– Он пообещал устроить мне свидание с Бобом. А ещё он пригласил нас жить в свой дом.
– С какой стати? – удивилась Вера. – Мы не нуждаемся ни в чьей милостыне.
– Я сказала ему об этом, только не столь грубо, как ты. Мы сейчас не в том положении, чтобы настраивать против себя людей.
Вера заметно смутилась.
– Вы правы, мама, – повинилась она, – нужно выбирать выражения, но я не сдержалась, ведь пока вас не было, мы тут пришли к выводу, что именно этот душка-родственник и наложил арест на наше имущество, а теперь выжидает момент, чтобы его присвоить.
– Я тоже так думаю, но мне интересно, почему вы пришли к такому выводу?
К удивлению матери, заговорила Надин:
– Я передала всем слова графини Кочубей. Вчера Мари рассказала, что слышала, как императрица Александра Федоровна плакала. Оказывается, она попросила у государя милосердия к арестованным, а тот разгневался. Он накричал на жену. Сказал, что она, как видно, забыла, чьих детей хотели убить, раз просит за злоумышленников.
– Бедняжка, – посочувствовала Софья Алексеевна. – Но я не пойму, при чём тут Чернышёв.
– Вы не дослушали! Мари сказала, что при дворе все уже сходятся во мнении о поведении Николая Павловича. Тот разительно переменился. Императрица-мать намекнула невестке, что дело отнюдь не в потрясении из-за восстания, а в чужеродном влиянии. В окружении государя усилились два человека: Чернышёв и Бенкендорф.
– Надин хочет сказать, что только эти двое могли добиться приказа об аресте нашего имущества, – подсказала Вера. – Бенкендорфу нет от этого никакой выгоды, а вот Чернышёву есть. Он уже просил у государя титул и право наследования майората графа Захара. То, что он приглашает нас в свой дом, это не просто так. Сначала он прикинется нашим благодетелем, потом станет опекуном, а там и хозяином!..
Старая графиня восторженно охнула и воззрилась на внучку с нескрываемым восхищением, а потом и вовсе – простодушно, будто о давно решенном – сообщила:
– Девочка необычайно умна! Я не сомневаюсь, что с такими способностями она быстро поправит семейные дела.
– Как поправит? – поразилась Софья Алексеевна. – Тётя, о чём вы?
– Я подарила Верочке Солиту. Пусть она туда съездит, разберётся. Поглядит, как идут дела. Имение станет её приданым, а младшие получат деньги.
Софья Алексеевна рухнула в кресло. Она так привыкла к поддержке своей старшей дочери, что даже не представляла, как сможет её отпустить. Но если бы имение стало приносить доход – они слезли бы с тёткиной шеи, а значит, смогли бы сохранить московский дом, где были так счастливы… Но как они будут жить без Веры?.. Софья Алексеевна глотала слёзы. Молчание затягивалось и стало наконец убийственным. Никто не решался прервать его.
– Спасибо вам, тётя, за великодушие и любовь, – почти прошептала наконец Софья Алексеевна. – Наверное, нам придётся отпустить Велл. Быстро теперь ничего делаться не будет, пока мы здесь станем обивать пороги, она успеет съездить в Солиту и вернуться. – Графиня явственно всхлипнула, но всё-таки смогла договорить: – Только, пожалуйста, дорогая, подожди до свидания с Бобом…
На большее её не хватило: слёзы брызнули из глаз, и Софья Алексеевна выбежала из гостиной. За ней поспешили дочери. В комнате осталась одна Мария Григорьевна.
Сказать по правде, одиночество было кстати – слишком уж тяжело дались Марии Григорьевне последние дни. Вчера – объяснение с Горчаковым, нынче – драматический разговор с близкими. Если бы не Вера, сердце у старой графини, наверное, сдало бы, а так – ничего, всё-таки обошлось. Молодец, девочка! Вот ведь повезло семье! Бог послал опору. И с Солитой Вера обязательно справится. Мария Григорьевна раскладывала пасьянс на столике под окном, но мыслями была далеко.
«Надо бы помочь внучке. Найти ей защитников и покровителей», – размышляла она.
Старая графиня переложила «даму» на новое место и протянула руку за «десяткой червей», когда благословенную тишину разрушил стук каблуков. Кто это так некстати? Раздражение полыхнуло огнем – сейчас Мария Григорьевна никого не хотела видеть. В дверях возникла широкоплечая фигура Бунича.
– Гадаете, драгоценнейшая? – осведомился он. – Поглядите, не видно ли там моей «дальней дороги»? Я ведь свою тяжбу в пух и прах проиграл, так что возвращаюсь домой не солоно хлебавши.
– Жаль… – отозвалась Румянцева. К своему стыду, она даже не сочувствовала гостю. Уж больно много собственных бед накопилось. Но Буничу – что с гуся вода. Заулыбался, махнул рукой.