Оставалось лишь одно «но»: надо решиться и все-таки прочесть письмо. Платон в очередной раз взял со стола белый конверт и наконец-то рискнул… Мать писала:
«Дорогой мой Платон, болезнь забирает меня, как забрала уже моего мужа. Но я не ропщу, я прожила свою жизнь так, как позволила мне судьба. Бог послал мне шестерых прекрасных детей, а мой старший, самый любимый, сын простил меня. Спасибо тебе за письмо, оно сняло с моей души тяжкий камень. Прошу тебя, помни, что я любила всех вас каждую минуту своей жизни.
Я назначаю тебя опекуном моих дочерей. Теперь ты – их единственная опора. Родня второго мужа так и не приняла меня. Пока он был жив, это не имело значения, но, когда нас обоих не станет, родственники слетятся на наследство Сан-Романо, и девочки станут разменной монетой в интригах из-за банка и денег. Я знаю, что около тебя они будут счастливы. Прощай, мой дорогой. Благослови тебя Бог. Мама».
Платон закрыл глаза. Слёзы побежали из-под его век. Наконец-то он осознал, что матери больше нет, она ушла насовсем. Её так давно не было рядом, что она перестала быть для него человеком из плоти и крови, а стала образом, существом, живущим где-то вдали, а теперь не было и этого утешения. Не было больше ни отца, ни братьев, а теперь и матери, он стоял один на краю холодной чёрной пустыни, откуда не возвращаются. В душе ожил предательский страх. Теперь он стал первым, позади него были лишь младшие.
Господи, да что ж это? Платон ужаснулся: он и на войне никогда не боялся смерти, а теперь струсил. Где его разум? Какой стыд…
Он допил свой стакан и пошёл объясняться с сестрами. Хоть и неохотно, девушки согласились с его планом, и уже через три дня мисс Бекхем и две её воспитанницы отправились в Хвастовичи. Горчаков им пообещал, что и сам вырвется в Полесье ещё до конца мая.
Глава двадцать третья. Незваные гости
Ясный майский день наконец-то принёс тепло. Весна в этом году не спешила – листва пока не пробилась, и лишь вербы радовали глаз заячьими хвостиками серебристых почек. Обыватели наслаждались теплом, волокли на солнце перины с подушками, им хотелось поскорее забыть о надоевшей, бесконечной зиме. Тёплый ветерок тормошил занавески, уносил из комнат затхлость. У одного из окон, по-птичьи закрыв глаза до половины, стоял человек. Он тоже радовался весне, но об истинных причинах этой радости никто вокруг даже и не догадывался, в курсе дел был лишь его самый доверенный помощник. Его-то человек и ждал. Уличный шум заглушил шаги, и человек не сразу услышал, как его окликнули. Он повернулся на зов и по довольному виду помощника сразу всё понял. Не желая знать лишнее, человек опередил вошедшего и задал вопрос сам:
– Ну что?..
– Всё так, как вы сказали!
Человек не стал развивать тему, он лишь кивнул, отпуская помощника, и вновь подставил лицо теплому майскому ветру. Вроде бы всё складывалось неплохо, в делах осталась одна-единственная загвоздка, и у этой загвоздки были чёрные, как ночь, волосы и необычные лиловатые глаза. Он уже с месяц думал, как поступить, но жизнь сама толкала его принять окончательное решение, и человек понял, что время вышло. Загвоздка должна исчезнуть. Не позже конца мая.
Тёплые майские сумерки баюкали Солиту. В темнеющей вышине небес не скользило ни облачка, ни тучки. Огромная золотая луна уже поднялась над лесом, а следом проступили алмазные капли звёзд. Млечный Путь сиял над Полесьем, обещая весну и надежду – надо было лишь посмотреть в небо… Жаль только, смотреть было некому – все в имении оказались ужасно заняты.
Сменив свой мужской костюм на светлое бомбазиновое платье, Марфа спешила в хозяйский флигель. Еда на столе почти остыла, а увлеченная своими опытами графиня Вера так и не появилась.
Вот уже почти месяц, как Марфа ездила по полям одна, а хозяйка имения с головой ушла в дела найденной шахты. В Смоленске нашёлся отставной поручик, прежде служивший на казенных рудниках. Он согласился приехать в Солиту. Марфа сняла с работ три десятка крепких мужиков, и теперь они руководством Шапкина (так звали поручика) проверяли своды штреков и камер, сооружали лестницы и подъёмники. Весь день проводила графиня Вера на своей шахте, а по вечерам пыталась докопаться до истины – старалась понять, как же крупные соляные глыбы превращаются в тонкую белую соль с обеденного стола.
«А ведь Бунич мог бы мне многое объяснить», – часто размышляла Марфа. Поведение соседа ей откровенно не нравилось. Тот не захотел помогать, не пригласил Веру Александровну в свою солеварню и лишь посмеивался, шутливо намекая, что соль – дело неженское. Ну и графинюшка тоже хороша – как говорится, закусила удила. Могла бы и настоять, не секрет ведь, что Бунич её обхаживает, но та – гордячка, до всего сама дойти хочет.
Хозяйка выселила из кухни Осипа, а сама заставила плиту сковородками и плошками, где промывала и выпаривала соль. Сейчас из трубы её флигеля валил густой чёрный дым. Марфа постучала и толкнула дверь. Ей навстречу вышла горничная Дуняша и, привычно кивнув в сторону кухни, сообщила:
– Я барышне уже напоминала про ужин, а она только отмахивается.
– Ничего, еда ещё не остыла, – успокоила её Марфа и прошла в кухню.
Вера с большой тетрадью и пером в руках склонилась над плитой, рассматривая одну из сковородок. Услышав шаги, она подняла голову и улыбнулась Марфе.
– Лучше всего березовые дрова проложить сухой соломой, – объяснила она, как будто продолжая начатый разговор. – Тогда рассол быстро выпаривается. Но, чтобы получить солидный доход, нужно, чтобы одновременно горели с десяток печей. Значит, надо строить большой дом. Или сначала сложить печи, а потом вокруг них построить стены?.. Интересно, а как Бунич сделал?
Марфа пожала плечами. Она на соседской солеварне тоже не бывала. Вера напомнила:
– Он, кстати, никогда не говорил, что на его земле есть шахта. Одно имение нашей семьи находилось в районе большой солеварни под Петербургом. Мы с братом ездили смотреть, как получают соль, так там растворы черпали из колодцев и водой выгоняли по трубам из земли. Я считала, что и Бунич делает так же. Но если у него такая же шахта, как у нас, то он, наверное, получает соль по-другому.
– Но что же ещё можно здесь придумать? Как всегда поступали, так и он делает. Столовая соль белая и мелкая, а в шахте она отламывается от стен каменными глыбами. Всё равно её нужно растворять, промывать и выпаривать.
Вера подняла со стола кусок соляного камня размером с хороший мужской кулак.
– Не скажи! – возразила она. – Вот посмотри, я легко поскребла этот камень ножом. Ты видишь, что он сразу стал белым. А если я его залью водой, он растворится, но серого налёта на поверхности рассола не будет. Нашу соль не нужно промывать, она и так чистая. Вот если бы эти крупные куски можно было размалывать на мельнице, чтобы получать мелкую соль – нам не понадобились бы ни дрова, ни печи. Ты представляешь, какую бы это принесло прибыль?
– Но жернова не справятся с такими камнями.
– А если камни сначала размельчить, и пропускать на помол не на одной паре жерновов, а на двух или трех?
– Ну, измельчать можно и вручную, – согласилась Марфа, – а про жернова надо подумать. Наверное, сделать сначала между ними большой просвет, а на второй паре – обычный, как для муки.
– Вот видишь, ты уже со мной согласна. Надо бы это всё попробовать. Завтра нарубим побольше соли и повезём её на мельницу. Если получится, то у нас будет самая дешёвая соль, тогда мы чуть-чуть скинем цену против других и сможем продавать сколько захотим.
– Ну, так ведь это будет завтра, – усмехнулась Марфа, – а сегодня ужинать давно пора. Как бы подогревать не пришлось.
Вера засмеялась:
– Прости! Я совсем забыла. Не могу ни о чём больше думать. Коли выйдет, тогда мои испытания с разными дровами станут ненужными. Кстати, помнишь, Бунич просил у меня дрова для своей солеварни? Значит, он до такого не додумался.
– Или у него нет соляной шахты, и он выкачивает рассол из земли, как и все остальные, – парировала Марфа. Она взяла хозяйку под руку, вывела из кухни, и они наконец-то отправились ужинать.
Вот только сделать это спокойно девушкам не удалось. У флигеля управляющего их ждал сюрприз: возле крыльца топтался высокий тучный военный в уланском мундире. Завидев Веру, незваный гость расплылся в улыбке и устремился ей навстречу.
– Ваше сиятельство, – начал он, – я послан вашим дядюшкой, чтобы узнать, как обстоят здесь дела. Позвольте представиться – граф Иван Петрович Печерский, личный порученец генерал-лейтенанта Чернышёва.
От этих слов Вера окаменела. Липкий, всепоглощающий страх, как это уже было в ночь после взрыва, накрыл её с головой. В глазах замелькали чёрные круги, а мир вокруг стал ярко-алым, будто бы в отблесках пожара. Чтобы не упасть, пришлось вцепиться в руку Марфы. Тишина вокруг стала звенящей, а молчание неприлично долгим. Жутким усилием воли Вера заставила себя открыть рот:
– Да что вы, сударь?.. Зачем?.. С чего бы это? – пробормотала она.
Улан растерялся, он явно не ожидал такой встречи. И Вере сделалось стыдно. Чего уж этого-то пинать? В их противостоянии с «дядюшкой» улан – человек подневольный – был совсем ни при чём. Вера виновато вздохнула и… пригласила гостя на ужин.
– Благодарю! Почту за честь, – обрадовался визитёр. В его словах слышалось облегчение.
В столовой Марфа поставила третий прибор, а кухарка быстро принесла уже подогретые блюда. Вера даже не представляла, о чём ей говорить с посланцем генерала Чернышёва, но надеялась, что улан сообщит ей о цели своего визита сам. Так оно и получилось. Печерский доложил:
– Ваш дядюшка очень обеспокоен тем, что вам приходится содержать семью и заниматься делами в бабушкином имении. Он поручил мне узнать, как долго вы намерены здесь оставаться, и велел помочь в чём только потребуется.
Вере показалось, что этот толстяк ударил её под дых. Да после того, что Чернышёв сделал, как он смеет лезть в её дела, а тем более заявлять, что они теперь – нищие?! А этот его порученец, он что, ничего не понимает? Или нарочно пытается уесть побольнее?.. Ну и ну, гость называется… Вера выпрямилась и гордо вскинула голову. Она хотела лишь одного – стереть в порошок и жирного порученца, и самого «дядюшку». Холодные лиловатые глаза с нескрываемой брезгливостью уставились на улана.