– Мы глыбы зачистим, в мешковину обернем и на подводы погрузим, а на мельничном дворе можно их раздолбить. Я сама с первой телегой приеду, посмотрю, что выйдет, – решила Вера.
– Вот и хорошо, тогда я – сразу на мельницу, а вы – в шахту.
К Вериному приезду работа на шахте уже кипела. Воротами доставали из-под земли огромные бадьи с глыбами соли, трое подростков с большими ножами зачищали поверхность соляных камней до белого цвета, а потом грузили их в застеленные мешковиной телеги.
– Ну что, Василий Иванович, как дела у вас? – спросила Вера у появившегося из шахты Шапкина.
– Ближайшие штреки мы укрепили, дальше пока не пойдем. Так что я всех мужиков поставил отбивать соль. Две подводы уже приготовили, скоро и третья полна будет.
– Тогда отправляйте их на мельницу, а я вперёд поскачу, – распорядилась Вера.
Она понеслась через лес к реке. Там в излучине, рядом с плотиной, высился бревенчатый терем мельницы. Во дворе стояли наскоро сколоченные из обструганных досок столы. Марфа как раз застилала их чистой мешковиной. Увидев Веру, она радостно сообщила:
– Всё готово, уже выставили вторую пару жерновов с большим зазором. Думаю, что у нас получится.
– Дай-то бог, – перекрестилась Вера. – Пока ничего не говори…
– Да вы никак суеверная? – удивилась Марфа. – Боитесь, что сглажу? Так у меня глаза голубые, и вообще, я не глазливая.
– Я теперь всего боюсь. Ты только не смейся, слишком уж всё это для меня важно. Видать, я родилась, чтоб деньги зарабатывать, а замуж никогда не выйду.
Марфа расхохоталась:
– Ещё как выйдете! С вашей красотой и приданого не нужно, а у вас вон какое поместье, в нашей губернии только Хвастовичи такие же большие.
– Ты что, считаешь, что я отдам Солиту мужчине? – искренне удивилась Вера. Эта перспектива её просто ужаснула, но помощница даже не поняла сути вопроса.
– Ну а как же? Ведь он – муж!
Вот тебе и пожалуйста!.. А ведь точно так же думают и все остальные…
– Вот представь: у тебя ничего не было, а потом ты получила в подарок такое имение, к тому же нашла на своей земле соляную шахту, – сказала Вера. – Ты бы отдала это хоть кому-нибудь?
– Нет, наверное, – задумчиво протянула Марфа, и уже увереннее добавила: – Нет, я бы лучше замуж не вышла, чтобы всё моим осталось.
– Вот и я так думаю, – призналась Вера. Её ночные сомнения исчезли вместе с отблесками луны. Одно лишь предположение, что она может потерять Солиту, испугало её до холодного пота. Значит, это судьба, и нечего с ней спорить.
Скрип колес дал знать, что телеги уже на подходе, и вскоре работники уже перекладывали куски соли на застеленные мешковиной столы. Потом в ход пошли кувалды. Глыбы раскалывались легко, рассыпались на осколки покрупнее и множество кристаллов. Через полчаса все столы покрыл толстый слой кристаллической соли с небольшой примесью мелких комков.
– Да она уже сейчас хороша, – удивилась Марфа, – зачем её ещё и молоть?
– Такая только в сёлах в дело пойдёт, а в городе ты её не продашь, там народ привередливый. Я хочу, чтобы наша соль была самой лучшей – белой и мелкой, как речной песок: тогда за неё можно взять самую высокую цену, – объяснила Вера и предложила: – Давай пересыпать то, что получилось, и отправлять на помол.
Марфа распорядилась, и работники принялись грузить соль в глубокие бадьи.
– Пойдем глянем, как пойдёт, – предложила Вера.
Марфа пошла вперёд, указывая дорогу.
– Мне кажется, что нам одних жерновов хватит – тех, что для тонкого помола, – прикинула она, – зря вторые расставляли.
– Ты не спеши их убирать, может, в других местах соль потверже будет.
– Как скажете! Можно и подождать.
Они пришли к жерновам, там работники уже приготовили несколько бадей с солью. Мельник ожидал приказа.
– Давай, Никитич, отправляй прямиком в мелкий помол, – распорядилась Марфа.
– Да я тоже так подумал, – степенно пробасил мельник, – сразу должно получиться.
Соль полетела в отверстие верхнего жернова, тот сдвинулся, а потом закрутился, набирая обороты. Все, затаив дыхание, ждали. Наконец из-под грубого гранитного края показались тоненькие светлые струйки, они всё разрастались, полнели, и вот уже широкое кольцо белоснежной тончайшей соли окружило жернов.
– Получилось! – обрадовалась Марфа и, глянув на Веру, удивилась: – Да что с вами? Вы даже не рады!
Она ошибалась. Вера была совершенно счастлива, только вот за острой вспышкой ослепительного восторга сразу же навалилось странное опустошение, как будто из неё выкачали все силы. Хотелось сесть, прислониться к стене и заплакать. Вера вдруг осознала, что так долго лежавший на её плечах непомерный груз упал и рассыпался мелкой белоснежной солью.
– Я рада, как никогда в жизни! Просто не могу до конца поверить в то, что чудо все-таки случилось! – сквозь слёзы призналась Вера.
Глава двадцать пятая. Соляной обоз
Кто теперь верит в чудеса? Никто. Разве что дети… Капитан Щеглов отпустил вожжи, прикрыл глаза и дал лошади волю. В майском прогретом лесу зеленела молодая трава, деревья опушились нежной клейкой листвой и сейчас утопали в лёгкой золотистой дымке. Розово-лиловые медуницы затопили поляны. Птицы заливались в макушках деревьев, ведь в Полесье пришел май – хозяин весны. В этом волшебном лесу исчезали заботы. Май дарил надежду и обещание, что мечты сбудутся, жизнь наладится, и все вокруг будут счастливы, даже замшелый, как трухлявый пень, уездный исправник.
Пётр Петрович в свои сорок два ничуть не сомневался, что весне доверять нельзя – та обещаний не сдержит, но ему так хотелось поддаться на майские посулы! А почему бы и нет? Вдруг повезёт, и ему тоже достанется кусочек счастья?
Прошло уже десять лет, как Щеглов оплакал жену и сына. Сразу после их смерти было так тяжко, что капитан попросил Небеса забрать и его тоже. Но Господь оставил его здесь, и теперь Щеглов считал, что это неспроста – значит, он ещё не всё сделал, что должен. Он и сам понимал, что теория его спорная, ведь если судьба забирает тех, кто уже переделал все дела на этом свете, то почему жестокая болезнь унесла его маленького сына и молодую жену? Мишенька даже не успел вырасти, а нежная и хрупкая жена Щеглова зачахла от горя и ушла вслед за своим единственным ребёнком.
Капитан вспомнил старые липы и деревянный дом с двумя толстыми белёными колоннами под широким балконом. После смерти жены он не смог больше оставаться в Щегловке и, вызвав из города младшего брата, отписал имение ему, а сам уехал к бывшему командиру, ставшему к тому времени губернатором. Теперь, десять лет спустя, капитан-исправник Щеглов знал в своём уезде всех поголовно. Его боялись, но и уважали. Здесь не стало краж, даже пьяные потасовки случались редко, тем более странными и необъяснимыми казались случаи пропажи людей, да ещё и найденный труп.
Пришлось Щеглову признать, что зря он успокоился, посчитав, что вышколил свой уезд, навел в нём полный порядок. Вот судьба и подкинула ребус: нечего, мол, зазнаваться и почивать на лаврах!
«Разберёмся», – пообещал себе Пётр Петрович. Как ни крути, оставалась одна последняя версия – болота.
В уезде болота занимали без малого треть. Они начинались с узкой полосы между самыми крупными имениями – Солитой и Хвастовичами – и, постепенно расширяясь, тянулись на многие версты. Болота слыли такими коварными, что местные крестьяне запрещали женщинам и детям подходить даже к их краям, да и сами мужики, если и решались податься в трясину, то ходили всегда по двое и вглубь не совались. Зато от болот оказалось много пользы местным помещикам: на осушенных участках выкапывали торф, а у Бунича в его Дыховичах прямо на границе с болотом стояла солеварня.
«Надо бы её проверить», – вспомнил Щеглов. Он не был на солеварне с тех самых пор, как Бунич переехал обратно в свой восстановленный после войны дом.
Впрочем, если уж быть честным, то ездить в Дыховичи исправник не любил. Его всегда поражало, что балагур и душка Бунич дома ведёт себя как капризная девица, а рослый и суровый управляющий Поляков заискивает перед ним и прыгает, как собачка на задних лапках. Конечно, в этой маленькой слабости не было ничего преступного, и по сравнению с дуболомством других помещиков капризы Бунича казались вполне невинными. Причина была в самом Щеглове: он не любил мужчин с бабьими повадками, а посему визитов в Дыховичи избегал. То ли дело – съездить в Хвастовичи или в Солиту. Пётр Петрович вспомнил свой последний визит к двум милым барышням и улыбнулся. С приездом в дом графини Веры дочка управляющего просто расцвела. Видать, боязнь лишиться места и крыши над головой изводила бедняжку, а когда новая хозяйка по достоинству оценила её успехи, Марфа успокоилась, стала веселой, любезной и, понятное дело, очень красивой.
«Марфа такая высокая и сильная, наверное, она смогла бы родить с десяток здоровых детишек», – задумался Щеглов… Хотя о чём тут было думать? Он Марфе не муж!.. Впрочем, мужа у Марфы всё равно не было. За кого в этом уезде могла выйти замуж дочка управляющего Сорина? Помещик не женился бы на ней: хоть и дворянка, да бедна. Купцы в уезде были по большей части староверами и жен сыновьям выбирали среди своих. Так что не было у Марфы Васильевны никакой возможности выйти здесь замуж, если только не приедет кто-нибудь из женихов-богатеев в пустующее имение. Может, он и не посмотрит на отсутствие приданого, а обратит внимание на бойкие серо-голубые глаза, румянец во всю щёку и пышные каштановые кудри настоящей русской красавицы.
«Дай ей Бог», – пожелал Щеглов. Он ещё за Марфу порадуется… Может, Горчаков захочет взять её в жены? Он вроде бы пока не женат. Хотя навряд ли, тот, поди, на графиню Веру смотреть будет.
Вспомнив о хозяйке Солиты, капитан подумал и о её неприятном госте.
Печерский ему откровенно не понравился – говорил тот всё вроде бы складно, вот только выглядел неубедительно: в глаза не смотрел, покашливал между фразами и нервно перебирал пальцами тёмные деревянные чётки. Щеглов впервые в жизни видел человека в военной форме с чётками в руках. Это смотрелось так странно, как-то не по-русски! Хотя, если приглядеться, граф Печерский и сам напоминал перса или турка, какими исправник их запомнил по кампании девятого года. Пленные турки так же косо поглядывали на русских из-под тяжёлых век и так же перебирали чётки с кисточками на концах.