Михаил поднял голову и равнодушно, без всякого интереса, посмотрел на него.
Кэррик повторил. Громче и, как ему показалось, тверже.
Михаил поднялся. Иосиф Гольдман повернулся, и в глазах его мелькнуло любопытство. Виктор спал.
Русский направился к нему неспешной, расслабленной походкой, но его лицо скрывала тень, и Кэррик вдруг засомневался. Еще пара шагов и надо будет бить.
Он набрал в легкие воздуху. Сжал пальцы в кулак. Но не услышал движения за спиной. Запястье словно сжали стальные тиски. Руку дернули вверх. Острая боль пробила плечо и локоть. Беспомощный, он не мог не только сопротивляться, но даже просто шевелиться. Его развернули, отвели к берегу и заставили сесть. Тиски разжались. Мимо, кружась, мчалась река. Михаил с бесстрастным видом опустился на землю рядом с Гольдманом.
— Он сломал бы тебе шею, — негромко сказал ему на ухо Ройвен Вайсберг. — А со сломанной шеей ты мне не нужен.
— Куда оно уходит?
— Куда что уходит?
— Жизнь. Мы.
— А надо куда-то уходить? — Кэти посмотрела Люку в глаза.
Заготовители его не тронули. Огромный дуб, случайно затесавшийся в компанию берез и сосен, стал жертвой стихии — много лет назад зимняя буря вырвала его с корнем. Верхушку отпилили и увезли, ветви отрубили, но большая часть ствола осталась на месте. Возле него пара и устроилась. Он держал ее за руку, а может, это она держала его — так или иначе никто свою не убирал.
— Было бы неплохо.
Она закатила глаза.
— Неплохо. Отличное слово. Такое романтическое. Только скажи его, и любая девушка сразу почувствует себя особенной.
— Думаю, было бы хорошо, — осторожно, словно переходя минное поле, сказал Люк. — Очень даже хорошо, если бы все как-нибудь рассосалось и двинулось куда-нибудь дальше.
— Так мы говорим о будущем? — Она сделала большие глаза и открыла рот — получилось смешно и совсем не зло. — Мы туда двинемся?
— Я бы хотел.
— Если имеется в виду совместное проживание, то было бы неплохо выражаться яснее. Давай просто поговорим. Без обещаний. Ты где живешь? Что у тебя там?
— Комната. Дом в Камдене. Жуткая дорога, отвратительный домишко. Комнату снимаю один. Соседи — полные ничтожества. Ничего лучше позволить себе не могу. С моим резюме на многое рассчитывать не приходится. Я живу там, потому что зарплата не позволяет надеяться, как говорится, на улучшение жилищных условий. Машины нет, до работы добираюсь на мотоцикле, питаюсь в нашей столовой, потому что там дешевле, по вечерам постоянно задерживаюсь. Мне двадцать восемь, я первоклассный специалист по Восточной Европе, у меня за спиной пятилетний стаж, я думаю, что занимаюсь важным делом, и…
— Твоя зарплата на уровне прожиточного уровня и, наверно, меньше моей.
— …большинство знакомых парней и девушек идут вверх при финансовой поддержке родителей. У меня такой поддержки нет — отец моет стекла в офисах, мама подает обеды в школе. Да еще чертов акцент… Пришлось ходить на курсы коррекции речи. Короче говоря, работа с утра до вечера и никаких связей с домом. Перспектив по службе — никаких. Я, в общем-то, одинок, и мне это не нравится.
Кэти усмехнулась.
— Ты и твоя трагическая жизнь.
— Извини, я не хотел…
— Боже. У меня квартирка не лучше: спальня, гостиная, кухонька и ванная, в которой и кошке не повернуться. Живу на юго-западе. Платят неплохо, так что не жалуюсь. Помнишь баржу?
— Помню.
— Это отцовская. Я могу пользоваться ею, когда хочу. Просыпаешься утром — на берегу коровы, где-то крыса шуршит. Тихо…
— Я помню, потому что он был там.
— Что я сказала?
— Ничто не вечно.
Нога Кэти Дженнингс прижималась к его плечу. Люк ощущал ее тепло. Ее глаза плясали.
— Я сама решаю, кто туда приходит. Только я. И никто больше.
— Не думаешь, что мы им нужны?
— Будем нужны, позвонят.
Он поцеловал ее. Точнее, она поцеловала его.
Тадеуш Комиски видел их. Видел, как сомкнулись тела. Поиски дров для отца Ежи затянулись и завели его слишком далеко.
Он остановился. Проклятие настигло его там, где были сейчас они. Там родилась его вина. Невидимый для них, он стоял за деревьями, прислушиваясь к пробуждающимся детским воспоминаниям.
Лоусон слушал.
Багси помалкивал, но Стрелок выпалил сразу.
— Мы побывали на реке. На том месте, где они были вчера. Следы остались, окурки и все такое, но их самих там сегодня нет, и лодки тоже нет. По-моему, логично. Вчера они только проводили рекогносцировку, а сегодня ушли к тому месту, где будут ждать людей с той стороны. Мы прошли и вверх, и вниз по течению, но никого не нашли. Потом обшарили лес, думали найти машины. Без особых, в общем-то, шансов, мистер Лоусон, потому что к тому времени уже стемнело. Итог, мистер Лоусон, таков: мы их потеряли. Мы не знаем, где они. Мы не знаем, где их искать. Они затаились где-то и отсиживаются. Ждут условленного часа, чтобы забрать груз. И я не знаю, откуда начинать поиски.
— Что нам сейчас нужно, — быстро сказал Лоусон, — это чуточку удачи.
Он подумал, что произнес это с достаточной уверенностью и твердостью. Откуда приходит удача? Они стояли полукругом, на некотором отдалении от него, и он видел — они верят в него безгранично. Он улыбнулся им, каждому по очереди — Шринксу, Стрелку и Багси, Эдриану и Деннису, — и они смотрели на него так, словно ожидали, что вот сейчас получат от него четкие указания, где именно можно взять чуточку удачи. Лоусон уже заметил, что двоих, Люка Дэвиса и девушки, нет, но это ничего не значило. Двое ничего не решали.
Он отвернулся — не надо, чтобы они видели на его лице выражение беспокойства.
В одном не было сомнений: все произойдет здесь, рядом с местом, где стоял когда-то лагерь Собибор. Сюда доставят груз. Это он знал точно.
— Подождем ровно час. Потом снимаемся. Сейчас еще слишком светло. — В животе уже сплетались узелки беспокойства, но ему еще удавалось сохранять внешнее спокойствие и уверенность. — Держу пари, они придут не раньше, чем стемнеет.
В двух километрах отсюда они застопорились на целых два часа. Проселок перегородило здоровенное дерево в три метра длиной и полметра в диаметре. Ничего не поделаешь, другой дороги на юг из Малориты не было. Вместе — сопя, пыхтя, проклиная все на свете и обливаясь потом — они все-таки сдвинули вмерзшее в землю дерево ровно настолько, чтобы Яшкин сумел протиснуться по самой обочине. Потом препятствие вернули на прежнее место, на этом настоял Моленков. Закончив, они, обессиленные, упали друг на друга и обнялись. Никто не знал, кто кого поддерживает. Потом они стерли оставленные «полонезом» следы и набросали для верности веток. Яшкин въехал в лес. Моленков развернул на коленях карту. Стрелка бензометра прочно застряла внизу красной зоны, и каждый метр воспринимался как незаслуженный бонус.
Километр назад «полонез» угодил в глубокую рытвину. Яшкин попытался добавить газу, но мотор заглох. Сдать назад тоже не получилось. Провозились еще час. Решение предложил Моленков. Они собрали все ветки и сучья, какие только смогли найти, заложили под все четыре колеса, утрамбовали. Яшкин повернул ключ. Моленков налег сзади. Из-под колес полетели комья грязи. Изрыгая проклятия и выдавливая из себя последние силы, он уперся плечом и… машина прыгнула вдруг вперед. А Моленков, грязный с головы до ног, рухнул на четвереньки.
С проселка пришлось свернуть. Машина запетляла между деревьями. Моленков, рискуя удариться о лобовое стекло, пытался читать карту. Быстро темнело, и он с трудом различал лишь темно-зеленые пятна леса и синюю ленту реки. Грунт здесь был тверже, и, хотя скорость упала, они уверенно двигались вперед. Моленков даже позволил себе расслабиться. Почти забыть.
А потом машина вдруг затарахтела, двигатель закашлялся, словно зашелся в предсмертном хрипе. Примерно так умерла его жена — захрипела, задергалась и затихла. Все заняло секунды три или четыре. «Полонез» тоже затих. Мотор сдох.
Кругом лес, в бензобаке пусто. Яшкину оставалось только одно: поставить машину на ручной тормоз.
Они вылезли. Каждый в свою сторону. Обошли «полонез» и встретились сзади. Не говоря ни слова, взялись за брезент, потянули. Казалось, ими руководил какой-то инстинкт. Каждый положил руку на контейнер с полустершимся серийным номером. То, что лежало внутри, не отозвалось. Не вздохнуло, не икнуло. Не подало ни малейшего признака жизни. Не сговариваясь, не споря, они взялись за ручки, стащили контейнер на землю. Яшкин запер дверцы.
Подняли. Постояли, привыкая к весу.
— Далеко? — спросил Яшкин.
— Чуть больше трех километров, — ответил Моленков. — Послушай…
— Да?
— Зачем нам это?
Яшкин выпятил подбородок.
— Зачем? Чтобы доказать, что можем. Чтобы сдержать обещание.
И они потащились через лес — на закат.
Кэррик смотрел на реку. Кое-где поток наталкивался на препятствие, и там возникал небольшой водоворот. Он ждал, когда взойдет луна, когда на другом берегу мигнет свет. Ройвен Вайсберг сидел рядом, держась за рукав его куртки. Они были вместе, вдвоем. Другие, те, что были позади, уже раскололись.
ГЛАВА 1916 апреля 2008
Холодало. Кэррик не отводил глаз от другого берега. Сигнала не было.
С наступлением темноты Ройвен Вайсберг отдал необходимые распоряжения: лодку вытащили из укрытия и вместе с канатом перенесли поближе к воде. Виктору, Михаилу и Иосифу Гольдману было приказано занять позиции на берегу с интервалом в сотню метров, но не вверх, а вниз по течению. Сам Ройвен вместе с Кэрриком расположились в наиболее удобном для переправы месте, где русло сужалось, но течение заметно ускорялось. Судя по поведению Ройвена, он был уверен, что груз придет в эту ночь.
Тишину нарушали только крики совы, неумолчное ворчание реки да шелест веток за спиной. Разговаривать и не требовалось. Голод и усталость отбили всякое желание общаться и вообще что-либо делать. Зато Ройвен Вайсберг не умолкал, и Кэррику поневоле приходилось терпеть его неустанное бормотание.