Все надежды, что теперь-то атомные исследования могут сосредоточиться на мирных целях, а не на разработке все более мощного оружия, скоро были подорваны холодной войной. Когда СССР взял под контроль восточноевропейские страны, занятые после завершения войны, и начал влиять на другие страны, чтобы они выбирали коммунизм вместо западного капитализма, США решили окончательно расторгнуть союз со Сталиным. Трумэн с советниками провозгласили политику сдерживания, призванную остановить распространение коммунизма, подразумевая, что гарантией этой политики станет атомная бомба. Даже столкнувшись с такими откровенными вызовами, как блокада Западного Берлина в 1947–1948 годах, которая ясно дала понять, что Сталин не собирается играть по правилам Запада, США и их союзники могли найти утешение хотя бы в знании, что даже если советские войска решатся вторгнуться в Западную Европу, атомная бомба сможет их остановить[23].
Поэтому вопрос, когда именно Советский Союз получит Бомбу, становился все острее и актуальнее. Из-за отсутствия надежной разведки, которая могла бы дать хотя бы намек на ответ, тревожность только росла. Новообразованное Центральное разведывательное управление (ЦРУ), собранное в 1947 году из остатков разведывательных органов военного времени, наблюдало и выжидало, просеивая подсказки, которые удавалось выудить из закрытого советского общества.
Наконец 3 сентября 1949 года специально оснащенный самолет-разведчик Б-29 – усовершенствованная версия самолета, который бомбил Японию, – нашел неопровержимые доказательства того, чего все так боялись. В полете над полуостровом Камчатка фильтры собрали частицы радиоактивной пыли, принесенной высотными ветрами. Частицы быстро проанализировали и обнаружили явную изотопную сигнатуру атомного взрыва. Американские ученые оценили данные и сделали неизбежный вывод: у СССР уже есть атомная бомба. Ее взорвали в конце августа на испытании, которое власти США окрестили «Джо-1» – в честь Сталина[24].
Плакат гражданской обороны США. Появление советской бомбы разожгло панику и потребовало с новыми силами развивать гражданскую оборону (Национальная служба архивов и документации)
Водородный век
Президент Трумэн, опережая громкие заявления СССР, объявил о русской бомбе 23 сентября. В краткой речи он принижал советское достижение и отметил, что Соединенные Штаты вполне этого ожидали. Но в кулуарах кое-кто уже паниковал из-за угрозы, что США утратят ядерное превосходство.
Некоторые тщетно пытались опровергнуть или принизить значение этой новости. Не могут же отсталые русские подняться до подобных высот так скоро после Штатов! Возможно, это было не испытание, а лишь остатки вышедшего из строя ядерного реактора или чего-то в этом роде. А если бомба все-таки есть, она явно слабее нашей. Причем и здесь не обошлось без измены: наверняка советские разведчики выкрали секреты атомной бомбы у Соединенных Штатов! (Как мы увидим, в чем-то эта точка зрения была недалека от истины.)
Реакция Оппенгеймера и большинства атомщиков была значительно более сдержанной – они еще до «Тринити» предупреждали, что долго секрет сохранить не удастся. Исключением стал Теллер, не ожидавший, что СССР справится с задачей так быстро. Как только было объявлено о советских испытаниях, он в немалом волнении позвонил Оппенгеймеру и спросил: «Что нам делать?» Раздраженный Оппенгеймер ответил: «Не сходить с ума»[25].
Впрочем, обстановка этому не способствовала. США тут же ускорили производство атомных бомб, чтобы усилить свой арсенал. Тем временем Теллер, не успокоенный сдержанной реакцией Оппенгеймера, скоро понял, что советская бомба – это не катастрофа, а идеальная возможность для его любимого проекта. Работа над водородной бомбой все еще продолжалась, но без особых успехов. К огромному неудовлетворению Теллера, никто не придавал вопросу должного значения теперь, когда война позади, а США – на коне.
Но советская бомба изменила все – и для Теллера, и для военных и правительственных кругов. Не важно, что у США было явно больше бомб, чем у Советского Союза, и что они продолжали создавать более совершенные модели; любой ядерный паритет считался совершенно неприемлемым, настоящей экзистенциальной угрозой. Очевидный ответ – добиться абсолютного превосходства, создав водородную бомбу.
И все же не для всех этот вывод был таким уж очевидным. Один шанс поставить под контроль, а то и вовсе прекратить распространение атомного оружия в опасной нарастающей гонке вооружений уже был упущен, когда попытки ООН не дали результата. И вот для США и мира появилась новая возможность отказаться от ужасного оружия, которое могло привести к необратимой катастрофе. Даже лучше: это был шанс спасти мир еще до появления такого оружия. Речь теперь шла не о запрете на технологию, которая осталась бы только у Штатов. Теперь все могли выбрать мир вместо возможной термоядерной войны.
Как уже повелось в ядерной области, вопрос водородной бомбы был и научным, и политическим, и даже моральным одновременно – все это было неразрывно связано и не поддавалось простому решению. В правительстве и на общественных площадках кипели страсти, и тогда государство вновь обратилось к ученым, в данном случае – к консультативному комитету по общим вопросам (GAC) при AEC, то есть к главному научному консультативному органу AEC, которым руководил Оппенгеймер.
В конце октября 1949 года состоялось заседание GAC по вопросу водородной бомбы и рекомендациям для комиссаров АЕС, которые бы сделали выводы и передали свои соображения президенту. К Оппенгеймеру присоединились Ферми, Исидор Айзек Раби, Джеймс Конант, Гленн Сиборг и прочие выдающиеся эксперты, отлично осведомленные обо всех технических последствиях, а также военных, политических и технических тонкостях. На выходных перед Хэллоуином GAC провел дебаты и пришел к четкому выводу, как ответить на советскую атомную бомбу. Некоторые их выводы не вызвали бы возражений – нарастить производство делящегося материала, ускорить создание улучшенного атомного оружия повышенной мощности и разработать более многозадачные и гибкие военные стратегии.
Но одна рекомендация совсем не пользовалась популярностью. Хоть члены консультативного комитета и не выступали против дальнейших исследований водородной бомбы, они единогласно рекомендовали отказаться от ударной программы по ее скорейшему созданию, как требовали Теллер с коллегами. И доводы против «водородного» Манхэттенского проекта звучали вполне рационально. Это распылит ресурсы, жизненно необходимые для сохранения и поддержания уже существующего ядерного боезапаса, на проект, успех которого вовсе не гарантирован; водородная бомба может оказаться физически неосуществимой идеей; и у Соединенных Штатов в любом случае есть запас в сотни атомных бомб, которых вполне хватит, чтобы в обозримом будущем ответить на любую угрозу. А если водородная бомба и возможна, в чем ее смысл? Она такая мощная и разрушительная, что ее получится применять только в больших городах – как способ геноцида, а не для военных целей. Кое-кто из GAC назвал водородную бомбу «злом, с какой стороны ни посмотри»[26].
Окончательное решение, разумеется, оставалось за президентом, которому предстояло взвесить моральные соображения и геополитические реалии. Трумэна также столкнулся с огромным давлением со стороны армии и «ястребов» в его собственной администрации – например, госсекретаря Ачесона. А влияние коммунистов продолжало расти и распространяться по земному шару. Вдобавок ко все более воинственному Советскому Союзу Соединенные Штаты столкнулись и с коммунистическим Китаем; казалось, вместе они образовали единую и непримиримую «Красную угрозу», которая враждебна свободе и стремится к мировому господству. Как будто этого было мало, всюду вдруг обнаруживались коммунистические разведчики, имевшие тревожные связи с атомными разработками. В Англии Клаус Фукс – физик немецкого происхождения, работавший в британском контингенте Манхэттенского проекта в Лос-Аламосе, – признался в шпионаже в пользу Советского Союза; в Канаде раскрыли другую обширную шпионскую сеть. Свободный мир словно оказался в осаде.
И нет ничего удивительного, что в такой ситуации Трумэн 31 января 1950 года объявил: «Я приказал Комиссии по атомной энергии продолжать работу над атомным вооружением всех видов, в том числе так называемой водородной бомбой, или супербомбой»[27]. Хотя на самом деле Трумэн только подтвердил официальную поддержку текущей работы, комитет начальников штабов и сторонники супербомбы в администрации и научном сообществе сделали все возможное, чтобы перейти от этого распоряжения к созданию масштабной программы по разработке водородного оружия. А Трумэн, вместо того чтобы возражать, только поддержал их. Когда в июне 1950‐го Северная Корея при содействии СССР вторглась в Южную и холодная война Востока и Запада перешла в горячую фазу, важность атомного превосходства и обладание водородной бомбой казались важными как никогда.
Проблема была в том, что, несмотря на энтузиазм Теллера и его товарищей, никто на самом деле не знал, что делать. Сложные расчеты и модели термоядерных взрывов, теперь возможные благодаря новым электронным компьютерам с такими названиями, как MANIAC, ENIAC и UNIVAC, скоро показали, что первоначальный проект под названием «Классическая супербомба», разработанный в Лос-Аламосе во время войны и после нее, на практике неосуществим.
После официального одобрения Трумэна некоторые физики, категорически выступавшие против водородной бомбы, решили все равно помогать с ее разработкой в надежде по крайней мере доказать раз и навсегда, что это невозможно. И какое-то время казалось, что они получили, что хотели. Водородная бомба представлялась не более чем любопытной научно