180 километров до Армагеддона
Когда кубинский революционер Фидель Кастро пришел к власти в 1959 году, какое-то время весь мир гадал, что же будет дальше. Сначала Кастро обещал проводить свободные выборы и создать демократическое государство, но ко времени, когда в 1961 году президентом стал Кеннеди, Фидель уже установил однопартийное правительство и объявил Кубу социалистическим союзником Советского Союза.
Все попытки свергнуть Кастро как в тайных операциях ЦРУ, так и в ходе военного вторжения кубинских беженцев при поддержке США – в заливе Свиней в апреле 1961 года – провалились, и Куба оставалась для Штатов больным местом – коммунистическим государством в каких-то 180 километрах от их берегов. Вскоре советский лидер Хрущев воспользовался возможностью создать плацдарм СССР в Западном полушарии. К великому смятению Штатов, он одобрил режим Кастро и предоставил Кубе экономическую и военную поддержку. Весной 1962 года – после встречи с Кеннеди в предыдущем году, когда Хрущев решил, что молодой президент слаб и его легко запугать, – он перевел обещание защищать кубинского союзника на новый уровень. Генсек решил тайно расположить на острове ракеты с ядерными боеголовками[36].
Это не только обеспечило бы безопасность Кубы, но и стало бы для СССР огромным стратегическим преимуществом: в самом СССР находилось мало МБР, они были не самыми надежными или точными. План был рискованный, но Хрущев ставил на то, что его все-таки удастся провернуть прямо перед носом у Соединенных Штатов.
Летом 1962 года шла масштабная операция: СССР под видом обычных грузов отправил на Кубу ракеты, людей и оборудование. Кеннеди публично предостерегал Хрущева, что «возникнет сложнейшая ситуация», если СССР установит на Кубе наступательное оружие, но тот настаивал, что все поставки исключительно оборонительные, для защиты от новых нападений США. Разведывательный американский самолет засек установку ракет «земля – воздух», но никаких признаков чего-то более серьезного.
14 октября 1962 года – через десять дней после первой поставки ядерных боеголовок – самолет-разведчик U-2 пролетел над западной частью острова и снял строящиеся пусковые площадки у города Сан-Кристобаль. Также на более чем 900 фотографиях можно было четко видеть пусковые установки, вспомогательное оборудование и баллистические ракеты Р-12 средней дальности, способные преодолеть тысячи километров – и уж точно без труда достичь Вашингтона. Через несколько дней были обнаружены и Р-14 средней дальности, способные преодолеть около 4500 километров.
После доклада советника по национальной безопасности Макджорджа Банди Кеннеди не терял времени даром и созвал группу советников высшего уровня, получившую название «Исполнительный комитет» (Executive Committee, или «Экском»). Первоначальной реакцией были изумление и гнев: первое – из-за дерзости Хрущева, а второе – из-за очевидного обмана и постоянной лжи.
Для Соединенных Штатов еще не все было потеряно. Эксперты ЦРУ подтвердили, что ракеты пока не в боевом состоянии. Советский план раскрылся раньше, чем Штаты были поставлены перед фактом. Но возведение пусковых площадок продолжалось круглосуточно, а значит, окно возможностей быстро захлопывалось. Кеннеди и «Экском» размышляли, дискутировали и спорили по поводу дальнейших сценариев.
Самый импульсивный и, возможно, удовлетворительный вариант – военный: немедленно атаковать пусковые площадки до того, как их завершили. Но результат был бы более сложным и непредсказуемым, чем казалось на первый взгляд. Авианалет не гарантировал полного уничтожения угрозы, а значит, за ним должны были последовать наземные войска. Более того, любые военные действия явно означали гибель не только кубинских граждан, но и советских. А как отреагирует Хрущев, если Соединенные Штаты без предупреждения убьют сотни его солдат и инженеров?
Другой вариант – дипломатический. Но с ним есть проблема, как отмечали советники Кеннеди: СССР может тянуть время в притворных переговорах и достраивать пусковые площадки. А когда они будут готовы, зачем Хрущеву надо будет отказываться от такого преимущества?
Возник и третий вариант, обещавший некий компромисс между жесткими военными действиями и мягкой дипломатией. Военно-морская блокада Кубы ограничила бы дальнейшие поставки ракет и боеголовок. Это было неидеальное решение, которое никак не решало проблему уже привезенных ракет, – к тому же технически оно означало объявление войны, – но все-таки оно было менее радикальным, чем открытая атака, и одновременно более решительным, чем просьбы о переговорах.
После дебатов Кеннеди остановился на блокаде (назвав ее более мягким и мирным словом «карантин»), исходя из того, что если не поможет это, остаются и другие варианты. Между тем стратегические силы США перешли на уровень повышенной готовности, началась подготовка к воздушным ударам и возможному вторжению. Что бы ни случилось, советские ракеты на Кубе не останутся, твердо решил Кеннеди.
Игроки повышают ставки
В первую неделю после обнаружения ракет об этом было известно только внутри властных кругов. Все изменилось вечером понедельника 22 октября, когда Кеннеди обратился к нации и миру в прямом телеэфире. Он заявил, что есть неопровержимые доказательства того, что на Кубе строятся ракетные установки, способные нанести ядерный удар по Западному полушарию. В ответ Штаты среди прочих решительных действий вводят против Кубы карантин на наступательное вооружение, приводят свои силы в повышенную готовность и призывают к переговорам в ООН и Организации американских государств. А самое важное, как предупреждал Кеннеди, заключалось в том, что «политика нашей страны – считать пуск ядерной ракеты с Кубы против любой страны в Западном полушарии атакой Советского Союза против Соединенных Штатов, требующей полноценного ответного удара по Советскому Союзу»[37].
Рубежи проведены, ставки сделаны – не только для Штатов и СССР, но и для всего мира. Холодная война, для большинства американцев остававшаяся по большей части постоянным, но далеким информационным шумом на фоне повседневной жизни, вдруг стала реальной и насущной угрозой. Люди по всей стране готовились к худшему и скупали продукты, опустошая супермаркеты. В других западных странах, таких как Франция и Великобритания, потрясенные граждане выходили на демонстрации против США и СССР из-за того, что они поставили мир под угрозу своими склоками, хотя в самом СССР из-за государственного контроля над СМИ о существовании кризиса знали немногие, если вообще кто-то знал.
Когда флот США ввел карантин, а советские грузовые корабли неумолимо продолжили путь, все было готово для прямого военного столкновения. После обращения президента Кеннеди 22 октября войска США по всему миру перешли на DEFCON 3 (DEFense CONdition – «готовность обороны»), но теперь уровень повысили до DEFCON 2 – в одном шаге от DEFCON 1, то есть открытой войны.
На этой грани и зависли обе страны в среду, 24 октября, когда советские суда встретили американский военный флот в карибских водах. Там присутствовали и военные русские подлодки, причем вооруженные – о чем США узнали только много лет спустя – торпедами с ядерными боеголовками.
В течение нескольких напряженных часов того дня казалось, что в море прозвучат первые залпы Третьей мировой, но каким-то чудом обеим сторонам удалось избежать открытой конфронтации. Русские суда либо развернулись, либо согласились на досмотр, и первый вызов Карибского кризиса обошелся без происшествий. По словам члена «Экском» госсекретаря Дина Раска, обе стороны «играли в гляделки – и одна моргнула»[38].
Впрочем, облегчение длилось недолго. К линии карантина приближались новые русские корабли, работа на кубинских пусковых площадках не останавливалась, а Хрущев оставался несгибаем. Между тем почти весь мир, включая даже союзников Соединенных Штатов, не верил в обвинения и существование ракет. Кеннеди с военными советниками не хотели обнародовать сверхсекретные разведывательные данные U-2, но поняли, что это позволяет Советам отрицать наличие оружия на Кубе и одновременно обвинять Штаты в разжигании конфликта. А чего стоит секретность, когда на кону судьба всего мира?
25 октября в ООН посол США Адлай Стивенсон удивил СССР и раскрыл фотографии U-2 – те «неопровержимые доказательства», о которых на неделе заявлял Кеннеди. Теперь никто, вне зависимости от своих политических убеждений, не мог притворяться, будто это просто бряцание оружием. Это была реальная угроза.
К концу недели кризис принял два направления: публичное и секретное. Публичная сторона, представленная (по крайней мере на Западе) на передовицах газет и в частых теле- и радиопередачах, рассказывала о драме морского карантина: какие корабли остановлены, какие пропущены на Кубу. Также не прекращались: дипломатическая борьба в ООН; уличные демонстрации по всему миру в поддержку США или СССР – либо против обоих; и беспомощный страх миллионов, которые следили за последними событиями и копали убежища в подвалах, гадая, наступит ли конец света.
Президент Кеннеди (слева) на совещании с «Экском» 29 октября 1962 года, где присутствовали в том числе Дин Раск (в центре) и министр обороны Роберт Макнамара (внизу справа) (Национальные архивы)
Другой стороной кризиса, все более и более важной, была секретная переписка Кеннеди и Хрущева. В начале 1960‐х средства связи мировых лидеров по-прежнему оставляли желать лучшего: в основном они полагались на телеграфные сообщения, которые необходимо тщательно сформулировать, зашифровать, передать, а потом скрупулезно перевести на той стороне; процесс занимал в лучшем случае часы, а то и день-другой. Никакой горячий линии для мгновенного разговора американского президента и генсека СССР не существовало. С одной стороны, в этом был и свой плюс, потому что Кеннеди и Хрущев могли общаться более взвешенно и вдумчиво в условиях абсолютного доверия, без переживаний по поводу чужих политических оценок. Но во время подобного кризиса, когда события накалялись и грозили того и гляди перерасти в открытую войну, это давало больше времени для превратных толкований и меньше – для исправления ошибок.