[56].
А Советский Союз тратил огромные средства, чтобы поддерживать и расширять собственный ядерный арсенал, не задумываясь, что тем самым вредит гражданской экономике и лишает собственных граждан товаров первой необходимости. Но, как это уже повелось с начала холодной войны, технологические инновации открыли новый путь к ядерному превосходству. Это обещали две главные перемены 1960-х: одна – оборонительная, другая – наступательная. Обе вызовут переполох у стратегов – по крайней мере, когда к их разработке приступит противник. Обе ставили под сомнение сами основания теорий сдерживания и взаимного уничтожения.
Меры и контрмеры
Один из базовых (и неоднозначных) принципов теории сдерживания – соображение уязвимости. Ты понимаешь и принимаешь, что, нанеся удар первым, станешь целью ответного удара, и это знание о своей уязвимости удерживает от глупых поступков. Если вкратце, ты веришь, что любая выгода от нападения не стоит той неизбежной цены, которую ты за нее заплатишь.
Но вдруг это изменится? Вдруг ты поверишь, что можешь безнаказанно ударить первым? Другой фактор сдерживания – это общепринятое убеждение: ЯО настолько мощное, что от него в принципе не бывает никакой защиты. Это основано на том факте (или вере), что даже одна бомба врага – это уже слишком много (в отличие от традиционного оружия). А что, если от ядерной атаки как-то можно защититься?
Защита и нападение – основополагающие понятия военной стратегии, но ядерная война считалась единственным исключением. ЯО настолько ужасно, что единственная защита от него – не допускать нападения в принципе, то есть стать настолько сильным, что на тебя никто и не подумает нападать. Однако если бы от ядерных бомб можно было бы защититься, то с военной точки зрения они мало бы отличались от любых других, но тогда теория сдерживания получила бы смертельный удар или даже вовсе осталась бы в прошлом.
Идея о защите от ядерной атаки существовала с первых лет холодной войны. В те времена ядерное оружие могли нести только бомбардировщики, потому методы защиты сводились к противовоздушной обороне: нужно было сбивать бомбардировщики до того, как они достигнут цели. Опыт Второй мировой войны убедительно доказал, что идеальной защиты от авиации не бывает. Невозможно сбить все атакующие самолеты до одного – хоть один да проскочит. А если на нем есть ядерные бомбы, этого более чем достаточно, чтобы обесценить саму идею защиты от ядерной атаки; на этом и зиждется теория сдерживания. Чтобы справиться с ЯО, нужен идеальный – а значит, недостижимый – уровень защиты. Неидеальная защита может спасти множество жизней, но катастрофу не предотвратит.
Впрочем, в 1960-х с появлением более современных ракет и более сложной радарной технологии возникло понятие противоракетной обороны (ПРО): оказалось, что МБР можно сбить раньше, чем они до вас долетят. Систему ПРО начали разрабатывать и Соединенные Штаты, и СССР, несмотря на то что на техническом уровне перехват и уничтожение ракеты, летящей со скоростью тысячи километров в час, – задачка посложнее, чем сбить самолет. Это не помешало обеим странам установить ранние системы ПРО, невзирая на их многочисленные недостатки и уверенность, что даже в идеальном сценарии полномасштабную атаку остановить не получится.
Но для теорий сдерживания и взаимного уничтожения технические реалии противоракетной обороны не так важны, как само ее восприятие. Страна с эффективной противоракетной обороной может быть уверена в возможности ударить первой, даже зная о несовершенстве этой обороны и о том, что массированный ущерб от ответного удара не предотвратить. Логика такая: пока у нападающей стороны остается достаточно собственных ядерных сил, она еще может одержать победу, угрожая новой атакой разгромленному противнику.
Так противоракеты породили вторую техническую новинку, которая изменила правила игры: разделяющаяся головная часть с блоками индивидуального наведения (РГЧ ИН). Ракета с такой головной частью несет уже не одну, а несколько ядерных боеголовок – и каждую можно направить на свою цель. Это увеличивает разрушительную мощь каждой МБР и значительно усложняет оборону, раз теперь приходится сбивать каждую боеголовку (маленький и трудноотслеживаемый объект), а не одну ракету (намного больше размером). Хуже того, в РГЧ ИН могли быть болванки или другие отвлекающие элементы, чтобы путать системы обнаружения и создавать множество целей, которые перегрузят систему ПРО.
Две эти технологии – противоракеты и РГЧ ИН – породили новые проблемы. Стратеги с обеих сторон утверждали, что они дают сильный стимул ударить первым, а не приберегать ЯО только для ответа. Если одна сторона верит, что может напасть сравнительно безнаказанно, она вполне может так и сделать – ведь в ядерной войне тот, кто ударит первым, скорее всего, понесет меньшие потери.
И снова эти рассуждения показывают ключевую роль психологии в понимании и восприятии ядерного оружия и ядерной войны. Люди часто строят свои представления на основе страхов, худших сценариев и гипотетических ситуаций, а не доступных фактов, и принимают скоропалительные решения, вместо того чтобы дождаться проверенной информации. И все же неохотное признание приблизительного паритета Востока и Запада и абсолютной невозможности достичь устойчивого превосходства вынудили обе стороны искать выход из шаткого равновесия.
Стол переговоров
С самого начала ядерного века, когда провалились первые попытки прийти к международному соглашению, Соединенные Штаты и СССР, а также союзники той или иной стороны, вошедшие в клуб ядерных держав, более или менее привыкли к простому менталитету «мы против них» и верили, что о содержательном диалоге и согласии не может быть и речи. Отдельные представители обеих сторон верили в это так горячо, что настаивали: Третья мировая война неизбежна, а значит, остается только любой ценой рваться к победе.
Но неразрешимые дилеммы противоракетной обороны и РГЧ ИН и такие практические соображения, как стоимость разработок, все-таки вынудили стороны попытаться достичь некоего дипломатического взаимопонимания. Первыми шагами стали мораторий на испытания, принятый в конце 1950-х, и Договор о запрещении испытаний ядерного оружия 1963 года, но они касались только испытаний – вопроса в лучшем случае второстепенного. Сократить или взять под контроль сам ядерный арсенал так и не удалось. С этой задачей не справился и Договор о нераспространении ядерного оружия 1968 года, подписанный всеми тремя (на тот момент) ядерными державами и больши´м числом других стран: последние отказывались от попыток заполучить ЯО и согласились ограничиться технологией мирного атома, а первые обещали предотвращать распространение ЯО в другие страны и стремиться к разоружению. Хотя этот договор помог ограничить, если не совсем предотвратить, бесконтрольное расширение ядерного клуба, уничтожать арсеналы никто не рвался.
И все-таки эти инициативы хотя бы подготовили почву для более плодотворной работы по сокращению и ограничению ЯО. В 1972 году после долгих и трудных переговоров США и СССР подписали Договоры об ограничении стратегических вооружений (ОСВ), а также Договор об ограничении систем противоракетной обороны (ПРО). Это были первые серьезные соглашения по контролю над вооружениями. Первый договор накладывал ограничения на некоторые типы ракет и другого вооружения, а второй разрешал каждой стороне иметь только одну систему ПРО, чтобы прекратить необузданную гонку. На самом деле ни одна сторона не пошла на серьезные уступки, которые заметно повредили бы ее стратегическим возможностям, но, признавали они это или нет, замысел отчасти в этом и состоял. Достаточно было восстановить хоть какое-то ощущение стабильности и сохранить статус-кво. Уже сам факт, что обе стороны ведут переговоры и поднимают экзистенциальные вопросы, а значит, относятся друг к другу с определенным уважением, вселял надежду и оптимизм.
Многие военные лидеры оставались противниками идеи взаимного гарантированного уничтожения. Они не могли признать и тем более допустить критической уязвимости своей страны перед силами противника – им это казалось чуть ли не капитуляцией, что было непростительной слабостью. Должны же быть какие-то возможности задействовать ЯО, а не просто бездумно его копить и потом над ним чахнуть, согласившись никогда не применять. Конечно, девиз Стратегического командования ВВС звучал как «Мир – наша профессия», и многие там наверняка искренне подписывались под этим идеалом, но некоторые военные стратеги считали, что глупо и расточительно иметь такие возможности и ни разу ими не воспользоваться.
Новый период максимальной опасности
В 1980-х, после нескольких лет сокращений военного бюджета по завершении Вьетнамской войны, положение Пентагона резко изменилось, когда в Белый дом пришла администрация Рейгана. Кончились разговоры о политике разрядки и соглашениях по контролю над вооружениями. Началось масштабное расширение трат на оборону, строились грандиозные планы по созданию нового и амбициозного оружия, в том числе МБР, стратегических бомбардировщиков, ядерных подлодок и всевозможных бомб и боеголовок. К этому добавлялось воскрешение – или, лучше сказать, продолжение – политики гибкого реагирования. Вновь вошла в моду мысль, что ядерная война – это не «все или ничего», четкий выбор между концом света или позорным поражением, а вполне жизнеспособный сценарий. Взаимное уничтожение ушло в прошлое, утверждали эти новые «холодные воители». Теперь можно не только ограничить ядерную войну, но и победить в ней. И эти новые идеи отразились на военном бюджете и стратегическом планировании.
Такие соображения могли порадовать стратегов и генералов, но встревожили множество других людей, не в последнюю очередь общественность, на которую бы и пришелся основной удар в случае ядерной войны, пусть даже самой ограниченной, в то время как ее зачинщики отсиживались бы в роскошных секретных подземных бункерах. К концу 1970-х отношения СССР и США и так резко ухудшились из-за провокаций с обеих сторон – особенно советского вторжения в Афганистан в 1979 году, что и прикончило недавний договор ОСВ-2