Каждому понятно, с каким интересом рассматривали мы приближающийся берег. Наша лучшая подзорная труба ежеминутно переходила из рук в руки. Всякому хотелось хотя взором проникнуть прежде других в неведомую, вновь открытую страну; всякий чего-то ждал, что-то предвидел и предчувствовал…
Да, мне кажется, что ничем иным нельзя объяснить нашего непостижимого, с каждым мгновением увеличивавшегося волнения, как только инстинктивным предчувствием. Но пока довольно.
7-го августа. В самом деле, чрезмерное волнение наше можно было объяснить только предчувствием.
Берег, как я уже заметил, был низкий и темный. Такой колорит его, оказалось, зависел от массы густой, приземистой полярной растительности. Впрочем, кроме осок, мхов и низкой северной березы, мы, к великому своему изумлению, заметили еще и какие-то, очевидно, культурные растения. Я говорю «очевидно» потому, что растения эти волновались подобно наших колосовым хлебам и, кроме того, росли на правильных, строго геометрической формы участках.
Аэростат перелетел береговую линию в 3 часа 46 минут и 34 секунды пополудни. Среди нашей экспедиции царило самое глубокое молчание. Чувства наши были так потрясены неожиданным открытием, что никто из нас не мог произнести ни одного слова. Да, впрочем, разговоры были совершенно излишни.
— Но где же, однако, хозяева этих полей? — заговорил наконец более других сохранивший присутствие духа Стриндберг.
Френкель, не говоря ни слова, взял его за руку и сделал жест по направлению к северо-востоку.
Там, на небольшом, поросшем низкими деревьями плато, возвышались какие-то удивительные, чрезвычайно странного вида постройки. В общем они напоминали отдельную усадьбу; только предназначенные для хозяйственных целей строения были непомерно велики, а жилой центральный дом чересчур высок и почему-то с башней, видом своим напоминающей вышку метеорологической обсерватории. Башня оканчивалась шпицами, флюгерами и целой массой каких-то неведомых физических приборов. В стороне, на отдельной колонне, помещалось нечто вроде гигантского конденсатора. Все постройки были сооружены из однообразной желтовато-белой массы; только приборы и шпицы, очевидно, были сделаны из металла и ярко горели на солнце, как настоящее, хорошо полированное серебро.
Ветер значительно стих. Аэростат немного опустился и продолжал свое движение к северу со скоростью не более 10 миль в час.
— А где же люди? — невольно вырвалось у Стриндберга.
— И люди есть, — снова указал зоркий Френкель.
Действительно, внизу, на земле, неподалеку от построек показалась и небольшая группа людей. Аэростат пролетел около них довольно близко, так что мы без труда могли рассмотреть этих первых, встреченных нами, обитателей Полярной Земли. Все они были одеты в однообразные костюмы, очень рослы и белокуры. Были ли здесь женщины, трудно сказать, хотя по очертаниям некоторых фигур можно было сильно сомневаться в их принадлежности к мужскому полу.
— А вот и стада их, — заметил наконец Стриндберг.
— Какие стада? — удивился Френкель. — Это слоны; их, насколько я знаю, и в Индии не пасут стадами.
— Нет, это не слоны, — возразил я, — а самые настоящие мамонты.
— Мамонты!..
Однако сомнения относительно породы встреченных животных быть не могло. На самом деле, внизу, на большом травянистом выгоне, паслось целое стадо, голов в пятьдесят, этих давно уже исчезнувших с наших материков толстокожих. Колоссальные, покрытые длинной бурой и темно-серой шерстью животные, стоя на коленях передних ног, мирно пощипывали сочную зеленую траву. Далее мы заметили, что на одном из мамонтов сидел с небольшой палочной в руках бородатый пожилой туземец, по-видимому, пастух странного стада. Аэростат летел далее.
Вскоре характер местности несколько изменился. Вместо плоской и низменной равнины стали попадаться холмы и небольшие пологие углубления. Отдельные усадьбы сразу выдвинулись в пяти или шести местах. Земля везде была возделана и представляла собой то поля неизвестных нам растений, то обширные, тщательно культивированные выгоны с пасшимися на них стадами мамонтов, рослого рогатого скота, громадных свиней и колоссальных мохнатых животных, похожих на оленей. Стриндберг, изучавший когда-то палеонтологию, решил, что странные олени представляют собой также исчезнувший ныне с наших материков вид оленя, называемого «торфяным». Такое название дано этому животному вследствие того, что кости его находят преимущественно в торфяниках Ирландии.
— Ну и сторона!.. — заговорил Стриндберг, — допотопные животные и рядом с этим — культура выше нашей, европейской.
Мнение моего товарища о высокой культурности вновь открытой земли, по-видимому, было совершенно справедливо. Кроме прекрасно возделанных полей и, если можно так выразиться, идеально научных построек, мы всюду видели отличные дороги, шоссейные и рельсовые, водопроводы и другие, соединяющие отдельные поселки сооружения. Сотни труб и всевозможных проволок тянулись через поля решительно по всем направлениям. Назначение некоторых труб мы угадывали: судя по диаметру, это были, должно быть, проводники газов или жидкостей. Но рядом с этими были еще какие-то гигантские бесконечные цилиндры диаметром до трех метров и даже более. Затем, повсюду, и вдоль дорог, и просто на полях, стояло очень много фонарей. Предполагая, что все они электрические, легко можно было себе представить, как освещается вся эта местность в течение шестимесячной полярной ночи.
— И ночь, и день здесь одинаковы, — выразил вслух наши общие мысли Стриндберг.
— Да… я полагаю, что здесь, близ полюса, можно жить гораздо лучше, нежели у нас, при более благоприятных климатических условиях, — согласился Френкель.
Признаться, я не разделял мнения моих товарищей. Если сравнить культуру этих островитян с нашей, то окажется, что мы перед ними не более ни менее, как настоящие дикари, думал я; и каково же тогда будет наше положение при встрече с ними?.. В музей нас здесь посадят только… Другого места для нас среди этого народа нет, да и быть не может. Я высказал свои соображения товарищам.
— Конечно, здесь есть некоторая доля правды, — согласился Стриндберг, — но только — некоторая… Кто знает, может быть, они во всем остальном, кроме этих сооружений, стоят неизмеримо ниже нас; техническая образованность очень часто уживается вместе с поразительным духовным невежеством.
— Во всяком случае, надеюсь, что здешние туземцы не людоеды, — заметил весельчак Френкель, — остальное же меня очень мало интересует… Вот увидите, как мы хорошо проведем здесь время — будем лакомиться допотопными животными, наслаждаться великолепной иллюминацией…
— Они могут, и не будучи людоедами, совершить над нами какое-либо насилие, — возразил осторожный Стриндберг.
— Ну что же, тогда постараемся сначала узнать их намерения; и, если заметим что-либо подозрительное, сейчас… два мешка балласта — и кверху.
— А если они вслед за нами? — не унимался Стриндберг.
— Вряд ли… До сих пор мы не встретили ни одного летательного снаряда. Кажется, что эти ловкие строители дурацких труб и нелепых голубятен не особенно сильны в воздухоплавании.
— А это что?..
Я и Френкель взглянули в указанном направлении, на запад, и увидели, что с одной из этих «голубятен» слетели последовательно, один за другим, человек десять-двенадцать туземцев.
Быстро и легко, словно стая гигантских белых птиц, поднялись они в уровень с аэростатом, затем описали в воздухе большой круг и направились прямо по направлению к нам.
Несмотря на вполне естественное волнение, мы, однако, успели рассмотреть, что островитяне летели при помощи громадных белых искусственных крыльев, очень похожих по форме на крылья обыкновенной летучей мыши. Кроме того, у каждого из них был прикреплен к ногам длинный двухлопастный руль.
— Ну, с чем-то они к нам пожалуют? — тревожно заметил я.
— С чем ни пожалуют, а вооружиться все-таки не мешает, — отозвался Стриндберг, доставая из нашего арсенала револьверы.
Я колебался и не знал, что делать.
Вдруг аэростат наш сильно рванулся кверху.
— Балласт!.. Кидайте балласт!.. — послышался в то же мгновение голос Френкеля.
Мы машинально повиновались.
В одну секунду за борт полетели мешки с песком, сначала один, затем другой, третий, четвертый… Аэростат стал подниматься с невероятной, никогда еще не виданной мною быстротой. Даже дух захватило.
— Четыре тысячи восемьсот, пять… пять с половиной тысяч футов, — послышался спокойный голос Стриндберга, — и, наверное, еще на столько поднимемся… Надо следить теперь за шаром… Исправен ли клапан?
— Исправен, — отозвался Френкель, тронув веревку, прикрепленную к клапану. — А где же наши милые островитяне?..
Я взглянул за борт. Внизу, на расстоянии менее тысячи футов, описывая в воздухе громадную спираль, островитяне летели кверху вслед за аэростатом, с каждым мгновением быстро нагоняя его.
Владимир БарятинскийПИСЬМА С МАРСАПовесть
Однажды ночью, часов так около двенадцати, mademoiselle Clairette, барон Зюнде и я ехали на тройке. Куда и откуда мы ехали — положительно не могу сказать; дело, кажется, происходило на Крестовском острове. Во всяком случае, утверждать берусь лишь тот факт, что мы возвращались с какого-то обеда, спешили на какой-то ужин, и что кругом было много снега, сверкавшего под лучами улыбавшейся и даже, как будто, показывавшей нам язык луны.
Тройка лошадей неслась, а тройка людей несла в это время всякий вздор; особенно, конечно, отличался на этом поприще Зюнде. Он поставил, между прочим, нашей веселой собеседнице такой затруднительный вопрос: если бы он, Зюнде, сорвал с одной из наших лошадей яблоко (лошади были серые в яблоках) и предложил бы ей, Clairette, отдать это яблоко в знак своего серьезного влечения одному из присутствующих мужчин, то кому бы она отдала предпочтение — барону Зюнде, мне или… кучеру.