Раньше за столом сидело слишком мало людей, чтобы трения между некоторыми из них были незаметны, и для хозяйки это был просто кошмар. Во-первых, рассаживая гостей, надо было соблюдать преимущества в социальном положении, так как, отдав предпочтение кому-то одному, можно было случайно оскорбить сразу нескольких. Если первенство не было продиктовано титулом или официальным положением, то следовало принимать во внимание возраст. И тем не менее нельзя же сажать Фергала рядом с Лорканом Макгинли или напротив него! Да и рядом с Айоной посадить его тоже невозможно в силу обстоятельств, которые мучительно ясны для одних и совершенно непонятны для других. Наконец, совершенно очевидно, что нельзя было также посадить рядом с братом Кезию. Она все еще кипела от негодования и в любую минуту могла взорваться.
Спасал положение Карсон О’Дэй. Он, по-видимому, был способен – и согласен – вести любезные разговоры с любым из присутствующих. К тому же у него имелось в запасе большое разнообразие безобидных тем – от кованых рисунков на грузинском серебре до извержения Везувия.
Падрэг Дойл рассказал забавную историю об ирландском лудильщике и приходском священнике, и все дружно рассмеялись, за исключением Кезии, но он не обратил на это внимания.
Пирс и Джастина слушали только друг друга.
Юдора выглядела немного печальной, словно от понимания, что утратила нечто, считавшееся своим, а у Эйнсли вид был скучающий. Время от времени в его глазах мелькало тревожное выражение, иногда казалось, что ему трудно глотать, а иногда у него вздрагивали руки. Министр порой не слышал обращенных к нему слов, как будто мысль его бродила где-то еще, и ему приходилось просить повторить сказанное. Да, это, наверное, настоящая пытка – быть ответственным за подобное совещание! Ярмо борьбы с невозможным сокрушало людей и посильнее его.
Если Гревилл чего-то опасался, у него были на это свои основания. Угроза безопасности все еще существовала, и это прекрасно понимали и он, и Питт.
Никто не заговаривал о разводе, в котором были замешаны Парнелл и Кэти О’Ши. Если что-то и сообщалось в газетах, никто об этом не упоминал.
Все собравшиеся уже наполовину справились с холодными закусками – лопатка ягненка, шпигованное мясо в кляре и холодная маринованная оленина с огурцами и луком, – когда за столом разгорелась ссора. Начала ее Кезия. Весь вечер она старалась подавлять свой гнев и довольно вежливо переговаривалась то с одним, то с другим соседом по столу, а присутствия Айоны просто-напросто не замечала. Но в конце концов ее гнев взял верх, причем был он направлен исключительно на брата.
Фергал сделал довольно небрежное замечание о протестантском кодексе морали.
– В нем очень много субъективного, – сказал Мойнихэн Джастине и немного наклонился вперед над столом. – Он больше опирается на индивидуальное чувство ответственности, на прямое общение человека и Бога, не прибегая к посредничеству священника, который, в конце концов, смертен, как и все остальные, и так же не чужд человеческих слабостей.
– Но некоторые не чужды их больше, чем другие, – с горечью заметила Кезия.
Ее брат слегка покраснел, но никак не отозвался на это замечание.
– Протестантский пастор – это вожак своей паствы, и только, – продолжал он, не отрывая взгляда от мисс Беринг. – Нужна, в высшей степени нужна и необходима вера, но не в чудеса и магию, а в непреложную силу Христа – Спасителя наших душ.
– Мы веруем также в усердный труд и послушание, в чистый и праведный образ жизни, – сказала его сестра, тоже устремив пристальный взгляд на Джастину. – По крайней мере, верующие так думают и говорят.
Затем она круто обернулась к Фергалу:
– А как ты полагаешь, дорогой брат мой? Чистота почти священна. Ни один нечистый не войдет в Царство Небесное. Мы отличаемся в этом от адептов римской церкви, которые могут грешить с понедельника до субботы, при условии, что в воскресенье исповедуются своему священнику, сидящему в маленькой темной комнатушке за решетчатым окошком. А он выслушает все твои грязные маленькие тайны и скажет, сколько молитв должно прочитать, и отмоет тем самым твои грехи – до следующего раза, когда все повторится с самого начала. Уверена, что все так и будет, ведь он выслушивал подобные исповеди столько раз…
– Кезия, – попытался перебить ее Мойнихэн.
Но эта женщина по-прежнему не обращала на него никакого внимания, сверля Джастину горящим взглядом, а на щеках ее пламенели два пятна. Руки, в которых она держала вилку и нож, сильно дрожали.
– Но мы, протестанты, совсем не такие, – заявила она. – Мы никому не рассказываем о своих грехах, одному только Богу… хотя Ему все и так ведомо! Как будто от Него можно скрыть в своем грешном, грязном сердце хоть единственный, самый мелкий грешок! Как будто Он не обоняет зловоние лицемерия и за тысячу миль от Него…
За столом воцарилось жгучее молчание. Падрэг откашлялся, но, похоже, не смог собраться с мыслями, чтобы ответить.
Юдора слабо простонала.
– Видите ли… – начал было Эйнсли.
Но тут Джастина улыбнулась, глядя прямо в глаза Кезии:
– Мне кажется, единственное, что имеет значение, – жалеете ли вы о случившемся или нет. А кому вы поверяете свои сожаления – неважно, – говорила девушка очень тихо. – Если вы понимаете, что поступили дурно, и не хотите так поступать в дальнейшем, тогда вы должны измениться, и, мне кажется, лишь это и имеет значение, не правда ли?
Мисс Мойнихэн удивленно воззрилась на нее.
Однако Фергал все испортил. На лице его вспыхнул румянец смущения и в то же время оскорбленного самолюбия.
– Мысль, что ты подотчетен кому-то еще, кроме Бога, что любой человек имеет право тебя судить, прощать или проклинать… – заговорил он раздраженно.
Сестра резко обернулась к нему:
– Тебе это не нравится, не так ли? – Она хрипло и несколько визгливо рассмеялась. – Никто не вправе тебя судить, не так ли? Господи Боже, за кого ты, Фергал, себя принимаешь?! Мы – да, мы – тебя судим! Я тебя сужу и объявляю тебя виновным. Ты – лицемер!
– Кезия, иди в свою комнату и успокойся, – процедил ее брат сквозь зубы. – Ты в истерике. Это…
Но он не успел докончить фразу. Мисс Мойнихэн откинулась на спинку стула, схватила свой наполовину выпитый стакан и выплеснула остатки ему прямо в лицо. После этого она вскочила с места и выбежала из столовой, чуть не налетев на горничную, которая несла соусник с подливкой и едва успела отскочить в сторону.
Наступило молчание и общее замешательство.
– Извините, – выдавил из себя подавленный Фергал. – Моя сестра… в настоящее время находится… в очень нервном состоянии. Я уверен, что завтра она будет глубоко в этом раскаиваться. Прошу ее извинить, миссис Рэдли… дамы…
Миссис Питт посмотрела на Эмили и встала.
– Наверное, надо пойти взглянуть, все ли с нею в порядке. Мне кажется, она очень взбудоражена.
– Да-да, это хорошая мысль, – согласилась миссис Рэдли, и Шарлотте показалось по глазам сестры, что та завидует ее возможности скрыться.
Супруга полицейского вышла из столовой, окинула взглядом пустой коридор и стала подниматься по лестнице. Единственным убежищем для Кезии могла быть только ее спальня. Сама Шарлотта тоже поспешила бы в укрыться в своей комнате, если б закатила такую сцену. Она точно не рискнула бы спрятаться в более доступном для других месте, вроде оранжереи или гостиной.
На лестничной площадке Шарлотта увидела служанку – девочку-подростка, примерно в том возрасте, в каком была Грейси, когда впервые пришла к ним в дом.
– Мисс Мойнихэн здесь не проходила? – спросила она девочку.
Та кивнула, вытаращив глаза. Пряди волос торчали у нее из-под кружевного чепца.
– Спасибо. – Шарлотта уже знала, где находится комната Кезии, и, как и в первый раз, открыла дверь, не ожидая разрешения.
Ирландка, свернувшись в клубок, лежала на постели в ворохе своих пышных юбок.
Незваная гостья закрыла дверь, подошла к ней и села на край постели.
Кезия не пошевелилась.
Шарлотта не могла сделать так, чтобы мисс Мойнихэн перестала мысленно видеть ту страшную сцену или изменила свое мнение об увиденном. Изменить можно было только отношение Кезии к этой сцене.
– Вы чувствуете себя сейчас страшно несчастной, да? – начала миссис Питт тихо и совершенно бесстрастно.
Несколько минут ирландка лежала совершенно неподвижно. Затем она медленно повернулась, села, опираясь на подушки, и посмотрела на Шарлотту уничтожающим презрительным взглядом.
– Я не несчастна, – чеканя слова, произнесла она, – как вы соблаговолили деликатно выразиться. Не знаю, каковы ваши моральные убеждения, миссис Питт. Возможно, прелюбодействовать с чужой женой совершенно допустимо в вашем кругу, хотя я предпочла бы думать иначе.
Она сгорбилась, словно от холода, хотя в комнате было тепло, и продолжила:
– Для меня же это отвратительно. И для любого порядочного человека это грех. А для такого, как мой брат, который знает, что есть добро, а что – зло, который был воспитан в Божьем страхе одним из самых почтенных, справедливых, мужественных проповедников своего времени, – это грех непростительный.
Ее лицо при этих словах исказилось от гнева, а светлые глаза, с покрасневшими от горьких слез веками, вспыхнули яростным огнем.
Шарлотта пристально посмотрела на собеседницу, стараясь найти слова, которые дошли бы до ее разгоряченного, возбужденного сознания.
– У меня нет брата, – ответила она задумчиво, – но если бы такое сделала моя сестра, я была бы уязвлена и сожалела об этом больше всего на свете. Разумеется, я бы стала с нею ссориться и допытываться, зачем она так многим пожертвовала, чтобы получить так мало. Но не думаю, что я прекратила бы с нею отношения. Ведь она младше меня. Я считаю, что защищать ее – моя обязанность. Фергал ведь тоже моложе вас?
Кезия поглядела на нее так, словно этот вопрос был бессмысленным.
– Вы не понимаете. – Она быстро теряла терпение. – Я стараюсь быть с вами достаточно вежливой, но вы являетесь ко мне без приглашения и сидите здесь, проповедуя всякие банальности о том, что бы вы стали делать на моем месте. Но вы не имеете и малейшего представления, в чем суть дела! И вы не на моем месте и не понимаете, что я испытываю. У вас нет политических амбиций, нет даже вкуса к политике. И вы не можете знать, что это такое, если вы женщина. Вы очень удачно и удобно устроились в жизни – хороший муж, дети есть, наверное… Вы, по-видимому, очень любите своего мужа, а он – вас. Поэтому, пожалуйста, уйдите и оставьте меня одну!