– Я возьму вот те белые, большие, – ответила служанка, хотя совсем не была уверена, что сделала правильный выбор. – Они только распускаются и такие красивые, а за красными слишком далеко идти.
– А может, вон те, золотисто-коричневые? – предложил Хеннесси.
– Но этот цвет не ко всему пойдет. Нет, возьму белые.
– Я сорву их. – Юноша обошел ее кругом и стал выбирать лучшие хризантемы.
– Смешно, что у нас здесь и Падрэг Дойл, и Карсон О’Дэй, – сказал он, с улыбкой срывая первый цветок.
– Да? Но разве они не подходящие люди для того, что сейчас идет?
– Да, конечно, если вообще существуют на свете такие «подходящие». Ведь все это бывало уже много раз, вам известно?
– Да? И вы хотите сказать, что ничего из этого не выходило?
Финн сорвал еще цветок, вобрал в себя, вдыхая, его аромат и протянул его Грейси. Она взяла и поднесла к лицу влажные лепестки. Запах был божественный.
– Нет, так ничего и не получилось, – сказал молодой человек очень тихо, почти шепотом. – Знаете, жили на свете двое влюбленных: Нисса Дойл, молодая девушка-католичка, лет девятнадцать ей было, как вам сейчас…
Грейси не спешила поправлять его и признаваться, что ей уже целых двадцать.
– Она всегда смеялась и была полна надежд, – продолжал Финн, словно забыв о сорванном цветке. – Случайно она познакомилась с Дристаном О’Дэем. И лучше бы этого не случилось. Он был протестантом, беспощадным и яростным, как северный ветер в январе, и вся его семья была такой, беспощадной, как лезвие ножа.
Он рассмеялся, но веселья в его смехе не чувствовалось.
– Для них папа римский был наместником дьявола на земле, а все церковные обряды – порочны, как сам грех, – продолжал он. – Но Нисса и Дристан встретились и полюбили друг друга по всем древним законам: они одинаково видели красоту и волшебство мира и ласку в небесах, и любили петь старые песни, и танцевать до упаду.
Юноша оперся о дверной косяк, внимательно глядя на Грейси, не отрывая взгляда от ее глаз. Она знала, что сейчас он делится с ней своими самыми дорогими и сокровенными верованиями и мыслями.
– Они тоже надеялись, что установится мир и они найдут хорошую, достойную работу, – говорил Финн. – У них будет маленький домик, они станут воспитывать детей – в общем, мечтали о том же, о чем могли бы мечтать и вы, и я. О долгих вечерах вместе, когда окончены труды и когда есть время поговорить, да и просто посидеть молча, зная, что любимый человек рядом…
Хеннесси подал девушке цветок и стал выбирать следующий.
– И что случилось? – спросила его собеседница.
– Когда было уже слишком поздно, они узнали, что находятся в противоположных станах. Но тогда это уже ничего для них не значило, – хотя значило, и очень много, для всех остальных.
– Для их семей? – спросила Грейси со страхом. – Но как они могли помешать? Никто не может заставить разлюбить. Это ее отец вмешался?
– Нет.
Теперь юноша смотрел на нее в упор:
– До этого не дошло. Об этом узнали англичане. Мы почти уже заключили друг с другом договор, но им хотелось, чтобы мы, ирландцы, никогда не помирились бы между собой. Они хотели нас разделить. Разделить – и властвовать.
Лицо его исказила болезненная гримаса, а голос упал до хриплого шепота:
– И они использовали их обоих для своей выгоды.
– Как так? – прошептала мисс Фиппс.
– Все сделал один английский военный. Его звали Александр Чиннери. Он был офицером, лейтенантом одного из англо-ирландских полков. Он притворился другом Дристана О’Дэя.
Теперь молодое лицо Финна было полно такой боли и ненависти, что он стал совсем не похож на себя, и Грейси почти испугалась.
– Вот в этом все его двуличие и сказалось, – хрипло пояснил он. – Он мог свободно доставлять Ниссе письма О’Дэя. Никто ничего не подозревал. И он пообещал им помочь бежать и достать лодку. Это случилось летом, а Дристан был хорошим моряком. Он мог бы доплыть на лодке до острова Мэн: они решили бежать туда.
Грейси не сводила взгляда с лица ирландца. Она не слышала, как ветер швыряет листья о стекла оранжереи, и даже не видела, как эти листья кружатся в воздухе.
– И что потом? – прошептала она.
– Нисса была красивой девушкой, – сказал Хеннесси тихо, – как миссис Гревилл, как теплый луч солнца осенью.
Глаза его наполнились слезами:
– Чиннери встретил ее, как условились. Понимаешь, она ему поверила. И пошла с ним туда, где они должны были встретиться с Дристаном. А одна она не могла пойти, потому что было слишком опасно.
Последнее слово он словно выплюнул, будто оно жгло ему язык, и повторил:
– Одной ей идти ночью было опасно.
Мисс Фиппс ждала, пока Финн овладеет собой, чтобы продолжать:
– Он отвел ее к скале, на берег, где должна была, по его словам, ожидать лодка. Дул сильный морской ветер… – Он снова на некоторое время замолчал, а потом надтреснутым голосом закончил: – Там он изнасиловал ее и убил.
Грейси показалось, что ее ударили.
– И отрезал ее прекрасные волосы, – добавил Финн, глядя не отрываясь на девушку, как будто оранжереи с ее стеклами, отражающими свет, рядов с цветами в горшках, ярких красок и ветра снаружи – всего этого для него не существовало. – И там, на берегу, он ее и оставил. Там и нашли ее родные, – завершил он свое повествование.
– О, Финн! Это ужасно! – выдохнула горничная, будучи не в силах подобрать какие-то другие, более выразительные слова. Внутри у нее все онемело. Предательство, как черное облако, пригасило все краски дня. – А что сделал бедный Дристан? – испуганно спросила девушка.
Она боялась услышать ответ, но все-таки должна была его узнать.
– Он ее нашел, – ответил Хеннесси едва слышно и сжал кулаки так, что побелели суставы, – и сошел с ума от горя. Бедный доверчивый человек, он даже и не узнал, что все это наделал Чиннери.
На крышу оранжереи слетел дрозд. Коготки его застучали по стеклу, но молодая пара внутри ничего не слышала.
– Но что он сделал? – повторила Грейси.
– Он совершенно потерял голову и напал на католический церковный приход. Он убил обоих ее братьев и ранил третьего, прежде чем английские солдаты захватили его и расстреляли.
Финн глубоко вздохнул:
– Это произошло седьмого июня, тридцать лет назад. Конечно, через некоторое время обе стороны поняли, что произошло. Англичане отправили Чиннери в Англию и спрятали. О нем больше никто ничего не узнал. Наверное, они боялись за его безопасность, – заметил он с горечью. – Ведь если бы какой-нибудь ирландец его нашел, то, конечно, убил бы и прославился, как герой, по всей стране.
– Это ужасно, – сказала Грейси. Горло у нее больно перехватило, слезы щипали глаза, и она с трудом сглотнула. – Это просто страшно.
– Но это Ирландия, Грейси. – Ее собеседник сорвал еще цветок и вручил ей. – У нас даже любовь бессильна.
При этих словах он улыбнулся, но в глазах у него стояла боль, которую делила и его юная слушательница, боль за людей, погибших тридцать лет назад. Давность времени ничего не значила. Утрата жгла их сердца, будто все случилось только сегодня. Ведь на месте тех возлюбленных могли быть и они.
Финн наклонился так близко к девушке, что она ощущала его тепло, и поцеловал ее в губы – медленно, нежно, словно хотел запечатлеть в памяти каждую секунду, пока длился этот поцелуй. А затем взял цветы из ее рук, положил их на скамью, тихо обнял Грейси и поцеловал снова.
Когда наконец он отодвинулся, сердце у девушки стучало, как молоток, и она открыла глаза, в полной уверенности, что увидит сейчас нечто прекрасное. Так оно и было. Ее друг улыбался.
– Бери свои цветы, – сказал он еле слышно, – и будь очень осторожна, Грейси Фиппс. В этом доме царит несчастье, и кто может сказать, что жертв больше не будет? А ты не знаешь, как мне ненавистна сама мысль, что ты тоже можешь пострадать.
Он поднял руку, коснулся ее волос, а потом быстро отвернулся и пошел прочь к двери, оставив ее одну. Девушка сорвала еще несколько хризантем и полетела с цветами к дому, едва касаясь ногами земли. Ее губы все еще хранили прикосновение его губ.
Шарлотта скорее откусила бы себе язык, чем ответила Эмили так, как ей очень хотелось ответить. Да, все, что миссис Питт проповедовала Кезии Мойнихэн, – прекрасно, но вряд ли она смогла бы ей это повторить, рассорившись с собственной сестрой, когда в сердце своем знала и понимала, почему та волнуется. Да, миссис Рэдли ужасалась при мысли, что существует смертельная угроза для Джека, но она боялась также, что он не сможет соответствовать тем меркам, которыми она его мерила, или тем стандартам, что он установил для себя сам из-за этого несчастного совещания.
Шарлотта обнаружила Кезию в утренней гостиной, как ей и сказала Эмили. Та сидела на узком высоком табурете, и юбка ниспадала вокруг нее пышными складками. Миссис Питт вошла совершенно непринужденно и села у камина, словно ей холодно. Хотя на самом деле она была сердита.
– Как вы думаете, погода прояснится? – спросила Шарлотта, поглядев в окно на довольно чистое небо.
– Погода? – слегка улыбнулась мисс Мойнихэн.
– И все остальное тоже, – согласилась Шарлотта и откинулась на спинку стула. – Дела обстоят довольно скверно, не так ли?
– Сквернее быть не может, – пожала плечами Кезия, – и, честно говоря, не представляю, что положение улучшится. Вы читали газеты?
– Нет, а что? Там есть что-нибудь интересное?
– Только последние сообщения о процессе Парнелла – О’Ши. Не думаю, что после такого скандала Парнелл долго продержится, какой бы вердикт ни вынес суд.
Лицо у Кезии ожесточилось. Шарлотта догадывалась, о чем она сейчас думает и какое это имеет отношение к Фергалу. Он безумец – так рисковать своей репутацией!
Мисс Мойнихэн стиснула кулаки и воззрилась на огонь.
– Когда я думаю, чем пренебрегает мой брат, я готова его возненавидеть, – сказала она с горечью. – Теперь я понимаю, почему мужчины награждают друг друга тумаками. Наверное, чувствуешь большое облегчение, когда ударишь изо всей силы того, кто тебя взбесил.