– В какой газете? В английской? – Его голос и лицо выражали крайнее презрение и недоверие. – Ты что, думаешь, они тебе правду напечатают? Ведь это один из англичан, солдат их армии, лейтенант, изнасиловал и убил ирландскую девушку и предал своего лучшего друга! Уж конечно, они ничего такого не скажут! Очень жалко, Грейси, что правда – такая жестокая вещь, но надо смотреть ей прямо в лицо.
Молодой человек подошел к девушке. Теперь глаза его смотрели ласково. Он понизил голос, который теперь звучал скорее печально, чем сердито, но все равно твердо, как прежде, и решительно:
– Грейси, иногда наши люди делают такое, что мы стыдимся этого и не в силах об этом думать, будто в нас при этом что-то умрет, если мы сознаемся, что это правда. Но ведь если это правда, то… бежать от нее или говорить, что все было не так, ничего не изменит. Наоборот, это только запачкает и нас тоже, потому что у нас нет смелости глядеть правде в глаза, как бы ужасна она ни была. Не будь пособницей лжи, Грейси, ты ведь этого не хочешь! Это на тебя не похоже. Как бы это ни было больно, будь на стороне правды. Чем чище рана, тем скорее она заживет.
– Ага, – прошептала горничная. – Но это тяжко, Финн, это больно, словно сердце на части разрывается.
– Надо быть сильной.
Ирландец улыбнулся и протянул ей руку. Но девушка не взяла ее. Она все еще колебалась, и даже больше, чем прежде. Грейси опустила руку в карман и изо всей силы вцепилась в газетные вырезки, закрыв глаза. Легче было сказать все вот так, не глядя на Финна, но она все же не отвернулась.
– Ты сказал, что Ниссу Дойл изнасиловали и убили в ночь на восьмое июня? – напомнила она юноше.
– Да. И эту дату никто из нас никогда не забудет. А что?
– И виноват в этом Александр Чиннери, англичанин, лучший друг Дристана О’Дэя, или человек, который притворялся, что он его лучший друг?
– Да. Ты же все знаешь!
– Ага. И в газете, что миссис Питт достала в Лондоне, тоже об этом напечатано.
– Так в чем же дело? Это правда! Мы все знаем, что это правда!
– Но у меня есть и другая газета.
Девушка открыла глаза. Она не собиралась этого делать – просто так получилось.
– У меня есть ливерпульская газета за шестое июня, за два дня до этого, – произнесла она тихо.
Молодой человек несколько озадачился:
– И что же в ней говорится?
– Говорится, что лейтенант Александр Чиннери прыгнул в воду в ливерпульской гавани, чтобы спасти парнишку, который тонул…
– Он, значит, был храбрым, когда ему это надобилось, – поспешно заметил Хеннесси, – но я и не говорил, что он трус. Я сказал лишь, что он был предателем и насильником.
– Черта с два! – воскликнула Грейси и едва не поперхнулась, ругнувшись. – Он был к тому времени уже мертвый, Финн! Он не спас того мальчишку и сам тоже утонул! Они оба утопли. Их вытащили, но было уже поздно. И там было много людей, которые все это видели и видели его уже мертвого. Потому что там много их было – тех, кто старался их вытащить и спасти.
– Но это неправда! – Ирландец уставился на нее бессмысленным взглядом. – Нет, это все не так. Это все врали, чтобы его защитить!
– От чего? – запальчиво спросила мисс Фиппс. – От чего защитить, если он ничего такого не сделал?
– Это ты так говоришь! – Юноша отступил на шаг с горящими щеками, его сверкающие глаза полыхали от гнева. – Это англичане придумали. Да и как они могли признать, что такое сделал один из них?
– Что сделал один из них? – Грейси заговорила громче и пронзительней, хотя и старалась сдерживаться, чтобы не закричать. – Ведь он погиб за два дня до того, как Ниссу убили. Незачем было и защищать его. Ты хочешь сказать, что англичане утопили его за два дня до того, как все случилось?
– Нет, конечно, я этого не говорю… Но это все неправда. Где-то тут наврано. И врал кто-то очень умный…
– Нет, это не ложь, Финн. Единственно, кто наврал, так это братья Ниссы. Это они убили ее и обрили ей голову, чтобы показать, что она вроде как шлюха, раз хочет выйти замуж за протестанта. И они все взвалили на Чиннери потому, что кишка была тонка признаться и честно сказать, почему они это все сделали, – из-за веры своей.
– Нет, нет, они не убивали!
– Тогда кто же убил-то? Раз Чиннери не мог? Разве только он явился с того света и она померла со страху…
– Не смей об этом так говорить! – закричал Хеннесси и поднял руку, словно хотел ударить собеседницу. – Это тебе не шутка, да покарает тебя Господь! – Голос у него охрип от волнения, и от злобы и сумятицы чувств у него перехватило горло. – Неужели у тебя нет почтения к мертвым?
– Каким мертвым? Только к ирландским?! – тоже закричала девушка. – Нет, почтение у меня, понятное дело, есть! Я их достаточно всех уважаю, чтобы знать все, как оно было. Но я уважаю и мертвого англичанина тоже – и если Чиннери этого не делал, я не хочу здесь стоять и чтобы мне тут бубнили, будто это он убил! Это нечестно.
Грейси с трудом перевела дыхание. Слезы брызнули у нее из глаз и потекли по щекам, но она продолжала спорить:
– Ты говоришь, чтобы я правде в глаза смотрела, как бы сердце от этого ни болело. Ты сказал, что мы вроде бы даже чуть умираем, когда приходится признавать, что кто-то из наших натворил ужасные дела! – Помахав в воздухе рукой, она указала на него. – Ладно, но и ты так сделай! Эти Дойлы убили ее, но обвиноватили Чиннери, а сами струсили сказать, что, мол, они убили, потому что она их предала, полюбив О’Дэя. Да, это они убили, а то, что ты с этим не согласен, дело не меняет!
– Это ложь, – повторил молодой человек, но в его голосе уже не слышалось прежней неколебимой уверенности; там были только гнев и смятение. – Это не может быть правдой.
Горничная порылась в кармане, достала газетные вырезки и протянула ему, не выпуская их из рук:
– Смотри сам. Ты читать умеешь?
– Конечно, умею.
Хеннесси пристально вгляделся в вырезки, не притрагиваясь к ним.
– Мы все знаем об этом давно. Каждый знает! – воскликнул он нервно.
– То, что вы все знаете, еще не значит, что ваши истории – правда. Вы все знаете со слов других. Те, кто об этом рассказывает, – они же там не были, так?
– Нет, не были, и не будь дурочкой, – сказал ирландец, пренебрежительно оскаливаясь. – Это просто глупо – так говорить.
– Тогда откуда вы все знаете? – спросила девушка с неумолимой логикой. – Все ваши все знают так, как им рассказали братья Дойлы. И Дристан О’Дэй знал, что это братья убили, иначе зачем же он на них напал, а?
– Потому что он был протестантом, – язвительно ответил Финн, у которого была своя логика. – На кого же ему еще нападать, если не на католиков?
– Нет, он не стал бы этого делать, если б думал напасть на Чиннери. Он бы тогда его разорвал. Будь честным, ладно?
– Но я не протестант! – Ирландец вскинул голову, и в его глазах вспыхнула ненависть, уходящая корнями в глубину веков.
– Да все равно, какая разница! – воскликнула Грейси с выстраданной убежденностью. – Между вами никакой разницы нет: одинаково врете, ненавидите и убиваете друг друга.
Хеннесси мгновенно взорвался.
– Как раз есть между нами огромная разница, глупая ты девчонка! – крикнул он грубо. – Ты ничего не поняла из того, что тебе я рассказывал? Да, ты… ты слишком англичанка! И совсем не понимаешь Ирландию. – Он опять шагнул вперед, тыча в нее пальцем. – Ты самая обыкновенная, спесивая англичанка; ты думаешь, что Ирландия вся одинаковая, которую вы можете грабить и терзать, а потом повернуться спиной, и пусть ее народ голодает и умирает, и ненависть передается от одного поколения к другому, из века в век! Меня тошнит от тебя. Неудивительно, что мы вас так ненавидим.
Грейси внезапно ощутила, как трагически абсурдна вся эта сцена, и ее гнев исчез. Теперь девушку захлестнула печаль.
– Я не говорю, что мы всегда правильно себя ведем, – ответила она спокойно и ровно, совершенно овладев собой. – Я говорю только, что Александр Чиннери не убивал Ниссу Дойл и вы сами себе врете долгие годы, потому что ложь вам больше подходит, чем правда. Потому что вы не себя хотите ругать, а других, и лучше всего англичан. – Грейси покачала головой. – Вы хотите жить не на земле, а в мечтах. И никогда вы между собою не помиритесь – вы хотите жить в ненависти, потому что так вам удобнее себя жалеть и считать, что во всем другие виноваты, что это они вас мучают.
Финн хотел было крикнуть что-то в ответ, но Грейси вдохнула побольше воздуха в грудь и снова закричала, еще громче, чем прежде:
– И я не понимаю, почему вы все хотите быть жертвами и мучениками! Если вы сами не виноваты, то почему же не можете бороться? Ведь не можете? Вот уж не хотела бы я страдать по чьей-то вине! Я не безвольная щепка, чтобы меня швыряли туда-сюда. Это же беспомощность! Да, я делаю не то, что надо, но сама отвечаю за все, и правды не боюсь, и стараюсь все исправить. Или мне всю жизнь придется делать не то и не так.
Служанка развернулась на каблуках и, задыхаясь, выбежала из комнаты. Горло у нее болело от закипающих слез, и она не видела, куда мчится, но по-прежнему изо всех сил сжимала газетные вырезки в руке.
Она бежала по коридору к лестнице для женщин и наткнулась на Телмана. Тот подхватил девушку, чтобы та не упала.
– Что случилось? – выпалил он.
– Ничего! – закричала Грейси и разрыдалась. Вот уж этого человека она хотела видеть меньше всех! – Ничего. Все в порядке, дайте пройти.
Но инспектор не отпускал ее, пристально вглядываясь ей в лицо:
– Ты плачешь! Что-то случилось. Что? Кто-нибудь тебя обидел?
Голос его звучал встревоженно.
Грейси хотела вырваться, но он крепко держал ее одной рукой за платье и не давал ей вывернуться. Хотя, как это ни удивительно, несмотря на свою силу, он держал ее совсем не грубо, даже как будто бы ласково.
– Грейси?..
– Никто меня не обижал! – воскликнула она в отчаянии; слезы бежали по ее щекам, и она едва видела инспектора. Ее так и разрывало чувство ярости, горя и одиночества из-за Финна и из-за всего их идиотского разговора. Горничная не хотела, чтобы Телман видел ее страдающей, да и в принципе способной страдать. Никчемный он человек, сам все время на что-то злится и всем недоволен…