Тогда я сковал его цепями, сбросил на него семнадцатитонный молот и снова остался один.
Опять не то. Это вообще плохая идея. Это же не столкновение с реальной жизнью, со всеми ее радостями и огорчениями. Это всего лишь уловка. Тот парнишка должен был иметь хоть какие-нибудь шансы ответить. Жизнь — это когда человек сталкивается с человеком, свободное взаимодействие личностей — вот что делает жизнь полной, богатой...
Я сделался под метр восемьдесят ростом, с великолепной мускулатурой, золотыми витками волос и квадратным подбородком, но Свинячьи Глазки вышел из переулка с отрезком железной трубы и разбил мне голову. Я облачил себя в доспехи со стальным шлемом, а он подкрался ко мне сзади и всадил кинжал в зазор между двумя пластинами брони на поясе. Я отбросил броню, обернулся черным поясом и встал в боевую стояку, а он выстелил мне в левый глаз из пистолета.
Я стер всю эту дребедень и вернулся на пляж.
Достаточно импульсивных поступков, строго сказал я себе. Не нужен бой один на один, если ты хочешь просто развлечься. Ведь если ты проиграешь — то это неприятно, а если всегда побеждаешь — к чему тогда вообще стараться?
Я не нашел на это хороший ответ. Это воодушевило меня, и я продолжал.
То, что ты на самом деле хочешь, так это простых товарищеских отношений, без всякой конкуренции. Просто теплота человеческого общества на неконкурентной основе.
И я тут же стал сразу центром толпы. Люди вокруг ничего не делали, просто толпились. Теплые, задыхающиеся тела сдавили меня со всех сторон. Я чувствовал их запахи. Это было совершенно естественно, ведь у тел действительно есть запахи. Кто-то наступил мне на ногу и пробормотал: «Простите». Еще кто-то наступил на другую ногу и уже не извинился. Потом какой-то человек упал и умер. Никто не обратил на это внимания. Я бы тоже не обратил внимания, но беда в том? что этим человеком был я. Так что я снова очистил сцену, сел на бордюр и смотрел. Как печальный городской солнечный свет падает с неба на декорации, и ветер дует вдоль улиц. Это был мертвый, грязный город. Машинально я очистил его, удалив грязь даже с фасадов зданий.
Но лучше не стало.
Теперь это был мертвый, чистый город.
Вершиной человеческих товарищеских отношений, подумал я сам себе, является желанная, нежная девушка, достигшая возраста полового созревания и расположенная к тебе.
ЕСТЕСТВЕННО, Я тут же очутился в своей квартире в пентхаусе, тихонько играл магнитофон, на столике стояла бутылка охлажденным вином, а на просторных подушках кушетки рассеянно и непринужденно откинулась она. Высокая, красивая, с пышными каштановыми волосами, гладкой кожей, огромными глазами и маленьким носиком. Я разлил вино по бокалам. Она сморщила носик и зевнула. Зубки у нее были белые и тоже прекрасные.
— Черт побери, у тебя что, нет записей получше? — спросила она.
Голос у нее оказался высоким, тонким и капризным.
— А что бы ты хотела? — спросил я.
— Не знаю. Что-нибудь клевое. — Она зевнула и посмотрела на тяжелый изумрудный браслет у себя на запястье. — Ну, ничё так, — сказала она. — А сколько он стоит?
— Мне он достался бесплатно. Приятель занимается ювелиркой.
Это рекламный образец.
Она сняла браслет и бросила его на пушистый ковер.
— У меня ужасно болит голова, — пожаловалась она. — Поеду домой. Вызови мне такси.
Это показывает, что ты на самом деле думаешь о девушках, которые клюют на пентхаусы и хай-фай магнитофоны, сказал я себе, стирая ее из реальности одним мановением руки. На самом же деле тебе нужна домашняя девушка, милая, скромная, невинная.
Я подошел к крыльцу белого домика, в окошке которого горела свеча. Она встретила меня на пороге с тарелкой свежих кексов. Пока мы ужинали маисовым хлебом, фасолью с кусками деревенского окорока, она болтала о своем саде, своем шитье и своей кулинарии. Потом она мыла тарелки, а я вытирал их. Затем она плела кружева, пока я сидел у огня и смазывал сбрую или что-то подобное. Через какое-то время она сказала: «Ну, доброй ночи» и вышла из комнаты. Я подождал пять минут и последовал за ней. Она расстилала лоскутное одеяло, причем сама уже была в толстой шерстяной ночной рубашке до щиколоток и распущенными волосами.
— Сними рубашку, — сказал я.
Она сняла. Я посмотрел на нее. Она была во всем женщина.
— Давай-ка ложиться спать, — сказал я.
Так мы и сделали.
— А ты ничего не хочешь мне сказать? — спросил я.
— Что именно?
— Как тебя зовут?
— Ты еще не дал мне имени.
— Тогда ты — Чарити. Откуда ты, Чарити?
— Ты не сказал мне.
— Ты из Дотана[3]. Сколько тебе лет?
— Сорок одна минута.
— Чушь! Тебе, ну... двадцать три года. Ты жила полной, счастливой жизнью, и вот теперь ты со мной, с тем, о ком мечтала всю жизнь.
— Да.
— И это все, что ты скажешь? Разве ты не счастлива? Или печальна? У тебя что, нет своих мыслей?
— Конечно, есть. Меня зовут Чарити, мне двадцать три, года, и я здесь с тобой...
— А что ты сделаешь, если я ударю тебя? Или подожгу дом? А что, если я скажу, что собираюсь перерезать тебе горло?
— Все, что скажешь.
Я сжал ладонями виски и подавил яростный вопль.
— Минутку, Чарити, это не правильно. Я не хотел сделать тебя автоматом, просто повторяющим мои слова. Будь настоящей, живой женщиной. Реагируй как-нибудь на меня.
Она натянула одеяло до подбородка и закричала...
Я СИДЕЛ в кухне один, выпил стакан холодного молока и громко вздохнул.
Нужно все хорошенько продумать. Ты можешь сделать все, что захочешь. Но ты пытаешься сделать это слишком быстро, слишком много навешиваешь ярлыков и шаблонов. Фокус в том, что все должно развиваться медленно, нужно складывать детали, подгонять их друг к другу, делать реальными...
Тогда я продумал небольшой городок на Среднем Западе, с широкими улицами и просторными, старыми каркасными домами под большими деревьями, тенистые дворики и сады, не для вида, а просто для удобства, где можно лежать в гамаке, ходить по траве и рвать цветы, не чувствуя, что выстроенный эпизод.
Я шел по улице, принимал все вокруг, привыкал к нему. Стояла осень, где-то жгли сухую листву. Я поднялся на холмик, вдыхая ароматный вечерний воздух и чувствуя себя живым. Над газоном перед большим кирпичным домом на верху холма плыли нежные звуки фортепиано. Там жила Пурити Атватер. Ей было семнадцать лет, она была самой симпатичной девушкой в городе. Мне захотелось немедленно зайти к ней, но я сдержался.
Ты же незнакомец в городе, подумал я. Ты должен устроиться здесь, а не просто возникнуть. Ты должен познакомиться с ней принятым в обществе способом, произвести на нее впечатление, угостить ее содовой, пригласить в кино. Дай ей время. Сделай ваши отношения настоящими.
Комната в пансионе стояла пятьдесят центов. Я хорошо выспался. На следующее утро пошел искать работу, и, получив отказы в трех местах, наконец-то получил место за два доллара в день в «Скобяных товарах и кормах Сигала». Мистер Сигал был благоприятно впечатлен моей откровенностью, манерами, вежливостью, почтительностью и явным рвением к работе.
Через три месяца мне подняли оплату до 2, 25$ в день и перевели в бухгалтерию. В своей комнате в пансионе я завел канарейку и полку с умными книгами. Я регулярно посещал церковь и клал десять центов в неделю в блюдо для пожертвований. Я посещал вечерние курсы повышения квалификации для бухгалтеров, и позволил мышцам развиваться, но не больше, чем от обычных тренировок.
В декабре я встретил Пурити. Я расчищал от снега дорожки ее отца, когда она вышла из большого дома, очаровательно выглядя в мехах. Она подарила мне улыбку. Целую неделю я дорожил этой улыбкой, а также лез вон из кожи, чтобы сопровождать ее на вечеринку. Там я пролил на себя пунш для гостей. Она снова улыбнулась мне. Ей явно понравилось мое загорелое лицо, вьющиеся волосы, привлекательная улыбка и щенячья неуклюжесть. Я пригласил ее в кино. Она согласилась. На третьем свидании я немного подержал ее за руку. На десятом поцеловал в щечку. Восемнадцать месяцев спустя, когда мне все еще благосклонно разрешали целовать в щечку, она убежала из города с трубачом из джаз-группы, на концерт которой я ее пригласил.
Ничего страшного, я попытался еще раз. Хоуп Берман была второй самой симпатичной девушкой в городе. Я познакомился с ней тем же способом, после двадцать первого свидания поцеловал ее в губы, и был приглашен мистером Берманом на беседу. Он спросил меня о моих намерениях. Ее братья, здоровенные парни, тоже весьма живо заинтересовались этим. Позиция «Бермана и Сыновей, Портных», стала мне ясной. Хоуп хихикала. Я сбежал.
ПОЗЖЕ, СИДЯ в своей комнате, я серьезно подверг себя критике. Я потерпел Фиаско в Поттсвилле. По городку разнеслась молва, что я бездельник и ловелас. Я забрал свои деньги, выплаченные с опозданием, сделал кое-какие выводы, и, выслушав обиженную речь от мистера Сигала о человеческой неблагодарности и попрыгунчиках, сел на поезд до Сент-Луиса. Там я познакомился и стал ухаживать за Фейт, привлекательной девушкой, работавшей секретаршей в конторе адвоката, имя которого было написано на стекле второго этажа в нескольких кварталах от делового центра города. Мы ходили в кино, катались на трамвае, посещали музеи, устраивали пикники. Я заметил, что Фейт потеет при теплой погоде, имеет несколько дырок в зубах, совершенно невежественна во многих вещах и любит приврать. Позже она плакала и болтала о свадьбе...
Омаха был еще более привлекательным городом. Неделю я жил в мужском пансионате при Железной дороге и обдумывал свои дальнейшие действия. Было очевидно, что я все еще действовал слишком поспешно. Я променял одиночество Бога на одиночество Человека, более мелкое, но не менее острое. И я понял, что для того, чтобы жить человеческой жизнью, надо с самого начала быть частью человеческого общества.