В то же время бомбардировщикам и немногочисленным эскадрильям «Церштореров» достались аэродромы в глубине территории Франции, Бельгии и Нидерландов. Емкость бензобаков позволяла выбирать площадки получше, с твердым покрытием.
— Первым делом выспаться, — усмехнулся Макс. Он прекрасно понимал состояние своего командира экипажа.
Ливанов и Хохбауэр делили одну квартиру на двоих. Отдельное жилье полагалось только комэскам, заместителям комполка и старшим специалистам. Остальному летному и начальствующему персоналу досталось по комнате на человека. Дело житейское. Тут главное, чтобы с соседом повезло.
После вступления в новую должность Владимир мог бы переселиться в индивидуальную квартиру, но не хотел. Без Макса было бы скучно. Мужики давно сдружились, прикипели друг к другу душой. Оба спокойные, рассудительные, но и не чуждые хорошей шутке и буйной бесшабашной гулянке. Главное, чтоб в меру и не в ущерб службе.
Конечно, не обходилось и без конфликтов. Куда уж без них?! Но друзья не умели долго дуться друг на друга. Ссориться можно или серьезно, или на пять минут по пустякам. Короткая вспышка, выплеск, разговор на повышенных тонах — и всё, причина ссоры быстро забывалась.
Со временем такие пустячные стычки становились все реже и реже. Ливанов и Хохбауэр привыкли понимать друг друга с полуслова. Вот и сейчас оба, не сговариваясь, оставили самолет на попечение механиков и пошли отсыпаться. Положенный летному персоналу плотный завтрак был незаслуженно забыт. Ничего, за обедом наверстаем. Так и вышло.
В столовой друзья появились за четверть часа до положенного времени. Оба отдохнувшие, гладко выбритые, в отутюженной форме. В обеденном зале чувствовалось оживление. Многие однополчане ради сегодняшнего дня сменили комбинезоны и летные куртки на уставную форму.
Как рассказал Зубков, союзники приняли приглашение подполковника Овсянникова задержаться в гостях на полдня, отдохнуть, пока техники обслуживают самолеты, и скрепить боевое братство не только кровью, но и еще кое-чем. В светящихся азартом глазах стрелка-радиста ясно читалось, чем именно положено скреплять союз немецкой и советской военной авиации.
Что ж, дело хорошее. Глоток доброго вина иногда бывает полезен. Но только глоток, не больше. Этой ночью полк почти в полном составе идет на Ливерпуль. Прибывшему вчера в английские порты конвою необходимо уделить должное внимание, напомнить морячкам, что не следует возить в Англию так много вредных для здоровья грузов. Говорят, бомбить порт будем до тех пор, пока не приведем его в совершенно негодное состояние. Блокада должна быть полной. Если конвой прорвался к Острову, то у судов не должно быть возможности разгрузиться.
За стол сели, как всегда, экипажем. В таких вещах, как совместная трапеза, летчики не признавали разделения на начальствующий и рядовой составы. Пока солдаты БАО накрывали столы, разносили по залу тарелки с горячим, испускающим неописуемый аромат куриным супом с лапшой, можно было спокойно поговорить с товарищами, обсудить последние новости.
Разумеется, разговоры так или иначе шли вокруг сегодняшнего авианалета, воздушных боев и немецких истребителей. Тем более вот они — сидят за столиками в дальнем углу, терпеливо ждут, когда им принесут обед. Обычные люди, на первый взгляд, ничего особого. Если бы не форма люфтваффе и некоторая скованность, никто бы и не отличил гостей от вольготно облокотившихся на спинки стульев советских летчиков.
— Видите? Вон, за третьим столом, тщедушный такой, — Фролов бесцеремонно ткнул пальцем в сторону гостей, — это он англичанина таранил.
— Наш человек, — согласился Макс.
— У него брат погиб, — продолжал стрелок.
Видимо, Виктор Фролов успел до обеда разузнать все подробности, все, о чем говорили командиры и что долетело до ушей стрелков, механиков и ребят из роты охраны. Выглядел здоровяк посвежевшим, в глазах светится огонек, внешне и не поверишь, что стрелок не спал со вчерашнего дня.
— Сегодня утром его сбили. «Спиря» зашел в хвост и срезал одной очередью. Вот обер-лейтенант и разъярился, того англичанина, что брата убил, догнал и расстрелял в упор.
— Может, брат выпрыгнул? — предположил Ливанов.
— Нет, все видели, как он в поле западнее хутора упал. А английский летчик успел выпрыгнуть, так немец ему стропы парашюта крылом срезал. У парня явно в голове все перемкнуло. Обезумел. Ребята рассказывали, он, как приземлился, так и не отходил от своего ястребка. Сидел под крылом и что-то лопотал по-своему. Как будто с самолетом разговаривал.
Грустная история. Настроение незаметно испортилось. Слушая рассказ Фролова, Владимир невольно скрипнул зубами, скулы свело судорогой. Стрелок, сам того не зная, невольно затронул глубокую, еще не затянувшуюся рану в душе старлея Ливанова.
Владимир сосредоточенно хлебал суп. Вкус еды не чувствовался совершенно. Даже когда принесли второе, горячие, размером в полтарелки котлеты с тушеной капустой, старший лейтенант только глубоко вздохнул и вяло запустил вилку в тарелку. Ел он механически, только чтобы наполнить желудок, потому что так надо.
Мысли Ливанова были далеко. Он, замкнувшись в себе, размышлял, до чего может довести человека эта проклятая война. Вспомнился первый боевой вылет. Перед глазами снова предстал горящий «Юнкере», упрямо прущий к вражескому аэродрому. Эскадрилья «Сто десятых», практически самовольно бросившаяся в огонь сражения, против превосходящего противника. И это вместо того, чтобы спокойно довести бомбардировочный полк до своей базы. А ведь никто не заставлял «Me-110» лезть в волчью пасть, сами ввязались в драку. Не смогли, стиснув зубы, смотреть со стороны, как англичане чехвостят неповоротливых «Хейнкелей». Знали, что у них мало шансов выжить в бою с верткими, легкими и чертовски опасными «Спитфайрами», а все равно атаковали.
Жизнь и смерть. Иногда невозможно отличить одно от другого. Иногда нельзя переступить через себя, нельзя однозначно выбирать жизнь. Парадоксально? Но так и есть. Как тот невысокий худенький паренек с не по возрасту серьезным, изрезанным глубокими морщинами лицом и погонами обер-лейтенанта люфтваффе на плечах. Он тоже сегодня решил, что ему больше незачем жить, и выжил назло всем. Окружающие скажут — счастливчик. Скажут и не поймут, что человек дорого бы дал, лишь бы избежать такого «счастья» — мстить за близкого человека.
К середине ноября зима полностью вступила в свои права. Снег выпал ко Дню Революции, к середине месяца намело как следует. Вечер. Темно. Освещенный тусклыми фонарями перрон. Паровоз медленно, как бы нехотя, втянул состав под навес и остановился, окутанный клубами пара. Уставший от дороги и немного замерзший в продуваемом всеми ветрами вагоне Володя Ливанов одним из первых выскочил на перрон, благо весь его багаж помещался в небольшом потертом чемоданчике.
— Ну вот я дома, — пробормотал себе под нос молодой человек, продираясь через толпу встречающих, провожающих и отъезжающих. На привокзальную площадь он прошел не через здание вокзала, а напрямик, через неприметную калитку в ограде. Та самая, примеченная с детства калитка. Дворовые мальчишки в свое время любили бегать на вокзал, смотреть на поезда.
Да, вокруг ничего не изменилось. Помпезное здание вокзала, часы на башне, брусчатка под ногами. Всего-то год прошел с небольшим. Даже трамвай продребезжал и остановился перед стрелкой приметный. На желтом борту вагона вырисовывалась цифра «18». Володя ясно видел, что восьмерка полустерлась и похожа на тройку. Хм, до сих пор в депо ни у кого руки не дошли подправить номер. Или привыкли все, не обращают внимания.
Вагоновожатым в этом трамвае должен быть рыжеусый, круглолицый здоровяк. Дядей Мишей его звали. Помнится, он всегда громко ругался и, бывало, останавливал трамвай и выскакивал из кабины, чтобы прогнать прицепившихся к «колбасе» шкетов.
Эх, неплохо бы сейчас самому вспомнить детство, прокатиться на «колбасе»! При этой мысли Володя многозначительно хмыкнул себе под нос. Не стоит. Не хватало еще новенькой шинелью за какую железку зацепиться или еще хуже — попасться милиции. Позору потом не оберешься.
Нет, детские шалости остались в прошлом, на этот раз Ливанов ехал, как законопослушный гражданин, на задней площадке. Хорошо, бесплатно. При виде курсантских значков кондуктор только кивнул и прошел мимо, обилечивать штатских. Видимо, и не узнал бывшего озорника.
Дома Володю встретили с распростертыми объятьями. Родители и брат только-только пришли с работы. Задержались немного, батька объяснил, что на профсоюзном собрании месяц назад решили продлить смену еще на час. План мужики хотят перевыполнить, да и премичишка будет нелишней. Директора уломали, клятвенно уверили, что все будет без последствий, а отдохнуть успеют. Тем более зима наступает, дома делать особо и нечего, вот летом — другое дело, все строго по графику.
Родные, конечно, обрадовались нежданно-негаданно вернувшемуся домой курсанту. Мама все не могла в себя прийти, как на пороге с охами да причитаниями обняла Володьку, так весь вечер от него не отходила, словно боялась его отпустить.
Батька и брат, потискав и потрепав по загривку блудного сына, быстро ускользнули на кухню накрывать на стол. В доме Ливановых работу не делили на мужскую и женскую. Кто может, у кого время есть, тот и делает. Потому, наверное, и споров у них практически не бывало. Пока Володя раздевался и распаковывал свой немудреный скарб, с кухни потянуло ароматами жаренной на подсолнечном масле картошки и вареного мяса. По доносившимся замечаниям Димы можно было понять, что все это было приготовлено и не доедено с прошлого вечера, оставалось только разогреть.
Через десять минут сияющий, как новый полтинник, батька заглянул в комнату и провозгласил, что, дескать, просим всех к столу, да не мешкать. К этому времени Володя уже немного утомился от маминых расспросов: что там да как? Не слишком ли тяжело в армии? Не мучают ли командиры? Как вас кормят? Хуже, чем дома? Где живете? Не мешают ли товарищи по казарме спать?