— Не могу знать, пришел доложить, а решать вам.
— Бумагу я ему дам, а вот карандаш… Не задумал ли он самоубийство?
— Карандашом-то? — Баранов недоверчиво взглянул на Лапочкина, совершающего сложные маневры у шкафа с канцелярскими принадлежностями. — Если проглотит, это не смертельно. А если воткнуть в себя попытается — не проткнет, слишком жирный. Я так думаю.
— Пожалуй, ты прав, Баранов. Вот тебе бумага и карандаш, неси в кутузку. Десять листов хватит?
— Не знаю, арестант просил бумаги побольше.
— Ладно, добавлю, — согласился Лапочкин, заметно повеселев: значит, бегать придется меньше, если преступник сам изложит события, как они были. Пусть пишет, бумаги не жалко.
Надзиратель ушел, а помощник дознавателя вновь уселся за стол начальника. Несмотря на то, что Сыромясов без его участия склонился к добровольному признанию, Лапочкин все же ощущал, что задержался на службе дольше обычного не зря. Кто знает, может, какие флюиды уловил сквозь стены…
Он представил себе, как обрадуется завтра Павел Миронович, и усмехнулся почти по-отцовски, снисходительно. Затем смело взялся за трубку телефонного аппарата. Услышав голос телефонной барышни, велел соединить его с квартирой Сыромясова. Все-таки супруге надо сообщить о несчастье…
В сыромясовской квартире довольно долго никто к телефону не подходил. Наконец трубку сняли, и послышался недовольный старческий голос.
— Кто у аппарата? — строго спросил Лапочкин.
— Хозяина дома нету, а я кухарка, Нюша.
— Очень хорошо. Позови барыню.
— Барыни тоже дома нету.
— А где ж она?
— Да в Юсуповском саду. На коньках катается с подругами. Лед там хороший.
— Вот как? — изумился Лапочкин.
— Да вот так. В наше-то время такого бысстыдства не знали. Чтобы на коньках да мужней жене. Зла не хватает на нонешних греховодников. Совсем стыд потеряли. А вы, извиняюсь, кто будете?
— Я-то? — Дознаватель помялся. — Я из Окружного суда, хотел сообщить барыне, что господин Сыромясов у нас пребывает…
— А, всего-то? — разочарованно протянула Нюша, — да она знает. Своими ушами слыхала, как она говорила.
— И что же? Что? — досадливо перебил кухарку Лапочкин. — Не беспокоится барыня?
— Да беспокоится, да ведь не впервой…
— Что не впервой?
— Да ночные отлучки барина, — хихикнула Нюша, — да можно спать спокойно. Времена ныне такие — сами знаете.
— Знаю, знаю. Времена-то эти я знаю недурственно, — подтвердил Лапочкин, дивясь нахальству прислуги. — А вот как ты, милая, можешь хихикать в данных обстоятельствах, не понимаю.
— А мне что? Плакать прикажете? — удивилась собеседница. — Да мне некогда с вами лясы точить, ужин еще не готов, дрова в печи зря переводятся…
— Ты вот что, старая, не дерзи, — разъярился Лапочкин. — А лучше передай своей барыне, чтобы одежду какую поприличней супругу принесла.
— Вот еще! — воспротивилась кухарка, — вы его держите, вы его и одевайте. Не голый же он. А барыне некогда глупостями заниматься. Она и учится, и к лимпиаде готовится.
— К какой лимпиаде?
— Откель я знаю, какой? Слыхала, подруги ее подговаривали ехать на лимпиаду, за большим кушем. На коньках-то хозяйка птицей летает.
— Тьфу ты! — Лапочкин с досадой хлопнул трубку на рычаг. — Ну и жены! Никакой нравственности!
Помощник дознавателя встал и, заложив руки за спину, заходил по кабинету из угла в угол, проклиная и современных жен, и современную прислугу. Потом, успокоился и вновь вернулся к телефонному аппарату.
— Алло, барышня, соедините меня с приемной доктора Самоварова, — попросил он устало и, дождавшись ответа, продолжил. — Приемная? Могу я поговорить с доктором?
— Он занят с пациентом, — прощебетал на другом конце провода молодой девичий голосок.
— А когда освободится?
— А кто говорит, по какому вопросу?
— Из Окружного суда.
— Я передам доктору, что звонили. Благодарю вас за беспокойство. Кабинет уже приведен в порядок.
— А приемная?
— Благодарю вас, никогда не ожидала от следствия такого внимания. Все как новенькое.
— А шкура медвежья на полу лежит?
— Не извольте тревожиться, — кокетливо ответила барышня, — лежит, в целости и сохранности.
— А шкура та же, что и раньше лежала?
— А вы бывали у нас и раньше? Тогда приходите еще, всегда рады постоянным клиентам. Заодно и сами убедитесь.
— Тьфу ты! — в досаде Лапочкин снова хлопнул трубку на рычаг.
Значит, доктор Самоваров шкуру белого медведя Мурину не дарил. А Мурин, значит, не колдовал над ней, не отрезал голову, не перекрашивал, не вручал Сыромясову. Впрочем, в столице сколько угодно медвежьих голов по гостиным валяется.
Мысль дознавателя летела стрелой, прямо и отважно: а что, если медвежья шкура с мордой просто-напросто лежала в гостиной самого Сыромясова? Он, разумеется, не признается. Возможно, и жена скроет, и кухарка. Но нет, вряд ли. Все-таки господин Сыромясов недаром имеет псевдоним Дон Мигель Элегантес! Если бы что-то европейское, новомодное, цивилизованное — тогда такие подозрения были бы обоснованы. А медвежья шкура — слишком обыденно, дурным вкусом попахивает, не стал бы Сыромясов такую лапотную, дремучую вещь в собственном доме держать!
Почва под версией, выдвинутой днем, о заговоре флиртовцев с целью добычи сногсшибательного материала-бомбы колебалась под ногами Льва Лапочкина. Но никакой другой не являлось. Поэтому пока еще рано было отправляться домой: если ясности в деле нет, ждет бессонная ночь, мучительные сомнения. Так что уж если разрушать фундамент версии, то до конца. Если бы удалось пригласить для разговора госпожу Май, не исключено, кое-что бы и прояснилось.
Лапочкин колебался: звонить в редакцию журнала «Флирт» или не звонить? Время было позднее, и он предположил, что редакторша отдыхает, а сотрудников в редакции нет. И все-таки позвонил.
На другом конце провода ответили.
— Редакция журнала «Флирт».
— Здравствуйте, Данила Корнеич, — как можно проникновеннее сказал Лев Милеевич, услышав голос, обладателя которого без труда узнал, — помощник следователя Лапочкин.
— Здравия желаю, господин Лапочкин, — холодновато ответил конторщик. — В редакции никого нет.
— Догадываюсь. Но вы на своем посту.
— Такова уж наша служба смиренная, — хитрый старик заговорил с фальшивой кротостью. — Чем могу служить?
— А вот ты скажи мне, братец, служит ли у вас господин Сыромясов?
— Никак нет, уволен, — лапидарно сообщил Данила, и, преисполнясь важности, добавил, — его порочные склонности всем уже надоели.
— А, так он замешан в клоаке порока? — Лапочкин пытался шутить и понимал, что шутки у него получаются ненатуральными. — Ольга Леонардовна может это подтвердить?
— Вообще-то может. Но не сейчас.
— Понимаю, понимаю, — заторопился Лев Милеевич, чтобы не спугнуть собеседника, — подскажите-ка мне, любезный друг, когда?
— Сегодня вряд ли. Сегодня госпожа Май в своих апартаментах не появится.
— А по какой причине?
— Не могу знать, — увильнул Данила, — мое дело служивое. Слушать, на ус мотать и исполнять.
— Похвально, весьма похвально, — миролюбиво поддакнул Лапочкин. — Сегодня уж беспокоить и не надо. А вот завтра, как госпожа Май придет, передайте ей настоятельную просьбицу следователя Тернова прибыть в следственное управление. Для конфиденциальной беседы.
— Передам, не сомневайтесь, — не сдержал сухого смешка верный слуга издательницы. — Я и сам заметил, что ваш начальник очарован красавицей нашей драгоценной. Да от нее все без ума. Замечаете?
— Это уж как пить дать, без ума, — отрезал Лапочкин и шмякнул трубку на рычаг.
Тьфу ты! И здесь подозрительное отсутствие. Где же они собираются для своих тайных разговоров? Где у них преступная берлога? Неужели у Синеокова? Или у Братыкина?
Дознаватель откинулся на спинку стула, вытянул ноги, заложил за шею сцепленные руки, потянулся… Хорошо господину Тернову: у него голова если и болит, то только от чрезмерного количества шампанского, которое он выпил со своей Лялечкой. А тут сиди да мозгуй. Придется отложить до утра.
Лапочкин встал, выглянул в коридор и позвал дежурного. Наморщив узкий лоб, принялся давать указания, загибая пальцы правой руки, начиная с мизинца. Первое — связаться с сыскной, послать агентов по адресам Синеокова и Братыкина: выяснить у дворников — когда уходили-приходили, с кем встречались. Второе — послать свободного курьера в больницу с тем, чтобы тот без медицинского заключения по результатам вскрытия не возвращался. Третье — послать еще один запрос в Казань! Пусть эти сонные провинциалы думают, что столичные сыщики лютуют в нетерпении. Зашевелятся небось, испугавшись: как-никак министр рядом, можно и пожаловаться на нерасторопность…
Дежурный внимательно выслушал указания Лапочкина, которые звучали особенно весомо в пустынном коридоре.
С чувством исполненного долга помощник следователя, кряхтя, натянул на башмаки галоши, напялил шинель, шапку и в полном обмундировании двинулся к выходу. Уже спускаясь по лестнице, он заметил внизу у дверей рядом с унтер-офицером какую-то сутулую старушку.
Увидев недовольного непорядком Лапочкина, унтер-офицер выпрямился и отрапортовал:
— Господин следователь, вот эта почтенная дама приехала в столицу ради встречи с вами.
Лапочкин остановился и начал внимательно разглядывать незнакомку: сухонькое, испещренное морщинками личико, острый нос, бледные тонкие губы, чуть запавшие.
В другое время и при других обстоятельствах он бы и разговаривать не стал в неположенном месте и в неположенное время с неизвестными дамами, будь они хоть трижды почтенны. Но поскольку его назвали следователем, что он всегда любил, да еще так интригующе представили посетительницу, Лев Милеевич смягчился, снял фуражку.
— Не пускал сначала, — оправдывающимся шепотом говорил унтер, — да ведь на улице темно, мороз. Жалко бедную.
Дама хоть и была далеко не юного возраста, но впечатления бедной не производила: порядочная шуба на хорьке, перехваченная у ворота боа непонятного клочкообразного меха, на голову поверх платка белого пуха водружена ловкая шляпка. Неподвижными голубыми глазами она невозмутимо взирала на Лапочкина. Затем покопошилась в муфте и, вынув лорнет, бесцеремонно наставила его на стоящего перед ней хмурого служителя закона.