— Еще бы… Новомодные веяния кого хочешь до разрыва сердца доведут. Извращения вышли за пределы богемы, которая сладострастно перенимает гнилые европейские моды, и вот, пожалуйста, и в рядовой гостинице такое безобразие.
— Совершенно верно, ваше высокоблагородие, — бескровными губами поддакнул хозяин гостиницы смазливому следователю из молодых, да видно, ранних, — и у нас читают этот мерзкий журнал. Даже прислуга нос сует в их извращения.
— Вот по-писаному и получается, — продолжил нравоучительные сентенции следователь, чуть больше года вступивший на стезю самостоятельной деятельности и еще не утративший желания производить впечатление на аудиторию, какой бы она ни была… — Русский народ поэзии не понимает. Он прямо использует статьи и рассказы как инструкции, как руководство к действию. Господин Чудин, повторите еще раз ваши показания.
Хозяин гостиницы облизнул губы, пригладил ладонью редкие волосы на плоской, как блюдце, макушке, переступил с ноги на ногу.
— Сидел я в своем кабинете, ваше высокоблагородие. Тишь да гладь. Ясное дело, спозаранку шума не бывает. Вдруг врывается Еремей, портье наш: дверь-то нараспашку, а в коридоре беготня, вопли. Кричат о медведе в номере восемь. Ну, кумекаю: кому-то спьяну пригрезилось. Однако пошел проверить, а в восьмерку вчера въехал казанский мещанин Трусов, прямо с дороги и к нам, чаю попил да спать завалился. Человечище вида битюжного, из простых. Ну, кумекаю: что там могло приключиться? А вышло вот что: прислуга-то, как постоялец на стук не откликнулся, решила, ушел, мол, человек с утречка по своим делам, значит, открыла его номер, прибраться. И что же видит? Видит на постели под одеялом медведя!
— Это у нас в протоколе уже есть, — Лапочкин оборвал вошедшего в раж хозяина. И, опасаясь, что молодого начальника снова потянет на ненужные обобщения, следующий вопрос задал сам: — Что делали вы?
— Я на своем веку много всякого повидал, не из робкого десятка. Ну, прихватил кочергу у печки и шасть к постели. А там — батюшки-светы! Два господина под одеялом! Один-то наш постоялец, мещанишко Трусов, а другой, тьфу, вместо лица — рожа медвежья! Ну, я и сдернул одеяло…
— Пикантные подробности можете опустить. — Павел Миронович решительно не желал уступать помощнику, пусть и опытному, пусть и собаку съевшему на дознаниях. — Что было дальше?
— Такого безобразия я в своем заведении еще не встречал! — воскликнул Чудин. — Дамы да, бывали иногда, захаживали, но очень аккуратно. Но чтоб двое мужчин в обнимку — и с медвежьей мордой на голове… Ну, шутника быстро растолкали и скрутили, а Трусов-то — мертвецом оказался. Вот и бросились звонить в полицию…
— Погодите, господин Чудин, давайте еще раз по порядку, — посуровел следователь. — Покойник приехал вчера?
— Да, ваше высокоблагородие. Тихий такой, уставший. Хоть портье спросите.
Из толпы выступил аккуратный косоглазый верзила, откашлялся и отрекомендовался.
— Еремей Рябчиков. Служу второй год. Сказанное хозяином подтверждаю. Вчера к вечеру с московского поезда прямо к нам и пожаловал господин Трусов. С этого же поезда еще двое: Коптев и Забродин. Документы у всех в порядке.
— Багаж у покойника имелся?
— Так точно, сак и чемодан. Всего-то. А гадость медвежью он, поди, из Казани и привез — глухомань ведь. Но мы и не мыслили.
— Чемоданы осмотрены, — осторожно подсказал Лапочкин, — бельишко, газеты, бритва… Но ничего такого… э-э… извращенного.
— Превосходно, — потянул Павел Миронович, поглаживая пшеничный ус, и так безукоризненно ровным клинышком лежащий, словно пришпиленный, над верхней губой, — а когда в гостинице появился этот развратник?
— Ума не приложу, — потупился портье, — главный вход у нас завсегда под присмотром. Есть и черный, ну, его я самолично запираю ввечеру, часиков в десять, а ключ при мне.
— Но не через стены же он прошел! — с досадой возразил следователь, избегая называть по фамилии несчастного обозревателя мод журнала «Флирт». — Или он невидимка? Ведь вы утверждаете, что номер был заперт всю ночь. Кто видел этого человека?
Павел Миронович обратился ко всем сразу, но ответа ни от кого не дождался.
— Есть только одно объяснение, — Лапочкин на миг оторвался от писанины, глаза его под кустистыми бровями задорно блестели. — Трусов сам впустил э… э… э… дружка… А дружок заранее знал о приезде любовника, был готов к оргии.
— И что? В порыве животной страсти любовник Трусова умертвил? — ахнул Тернов, судорожно соображая, что будет, если сообщения о таком чудовищном виде разврата проникнут в прессу. — И заснул прямо на хладном трупе?
— А может, господин Трусов никак не ожидал таких новомодных извращений? — предположил Чудин. — До Казани небось последний номерочек проклятого «Флирта» еще не дошел. А в номерочке-то прямо сказано: мол, рядитесь, как Мазоха велел, в шкуры звериные — для разжигания страсти. Ну, увидал покойник медвежью морду любовника — и запел Лазаря.
— Когда наступила смерть жертвы? — Тернов обернулся к доктору.
— Примерно десять-двенадцать часов назад.
— Ага, после полуночи, — Лапочкин подвигал затекшей спиной, и решил, что пора подтолкнуть застопорившуюся мысль начальника. — Тогда получается, что есть сообщник: кто-то должен был впустить убийцу.
— Я не видел этого типа, — отперся портье Рябчиков, — и швейцар подтвердит. Кузьма Гаврилыч! Скажи!
Из толпы выступил сановной поступью нестарый человек, борода, усы и бакенбарды его, искусно постриженные, сливались в рыжую окружность, отчего голова казалась непропорциональной коренастой фигуре.
— Прошу прощения, ваше высокоблагородие, — завел оперным басом могучий Кузьма, — я уже докладывал господину околоточному и помощнику вашему: не видел предъявленного нам в исподнем преступника. Не видел, чтоб входил в нашу гостиницу. Дежурим мы посменно. В полдень дежурство мое закончилось, а вчера в полдень началось. Опросите моего сменщика, он уже на посту. А мне бы домой, к детушкам. Извольте распорядиться. — Кузьма поклонился в пояс. — Супружница моя нрава буйного, чуть припозднюсь со службы, скандалит. Ревнует, дура. Отпустите меня домой, Христа ради, а то, боюсь, и сюда заявится. А сменщика моего пытайте, он, может, чего знает…
— Еще мне здесь буйных баб не хватает, — буркнул Павел Миронович и отвернулся от швейцара. — Что вы городите? Что вы хотите сказать? Что сутки или более в вашей гостинице мог инкогнито находиться… э… э… э… этот порочный ловелас?
— И вообще, — вступил Лапочкин, уловив паузу в начальственном монологе, — разве в гостинице есть такие закутки, где можно беспрепятственно сутками сидеть? Господин Чудин!
Хозяин гостиницы закатил глаза под потолок, видимо, перебирая мысленно все закоулки своих владений.
— Один такой закуток есть, — сообразил он наконец. — Чуланчик для всякого хлама. Может, он там скрывался?
Тернов вытаращил глаза.
— Прошу прощения, ваше высокоблагородие, — не снимая лапищ с плеч безучастного толстяка в исподнем, заговорил дворник, — сегодня я в тот чуланчик наведывался, едва из паутины выпутался.
— А что ты там искал, Игнат? — строго вопросил Чудин. — Твое дело улицу мести да печи топить.
— По печному делу и завернул, Яков Тимофеич, в аккурат перед тем, как беготня случилась. Нежли господин Рябчиков вам не доложил? Я ключ у него брал, чулан отомкнуть.
— До чулана ли мне, — досадливо отмахнулся Рябчиков, — когда я думал, что медведь в гостиницу пробрался…
— Молчать! — Тернов не на шутку обозлился. — Не сбивайте меня с толку. Зачем ты Игнат, ходил в чулан? Да еще с утра?
— Мое дело служивое. Коридорный Петя сказал, жилец из 17-го номера требует протопить печь, да не березовыми полешками, а буковыми. Где я ему их возьму? В дровянике таких нет, штоб на все капризы жизни. Ну, я и удумал старые стулья на егойную блажь пустить.
— То-то в гостинице вонь стоит, — заметил доктор, уже облачившийся в сюртук, — стулья-то лаком покрыты, а лак при горении дает токсины, угореть можно, отравиться. Серость, смотрю, у вас непроглядная. Господин следователь, моя миссия завершена. Позвольте откланяться.
— А труп? — спросил Лапочкин. — Так и будет здесь лежать?
— Медицинский транспорт вызван. Заключение я написал. Ждать более возможности не имею. Вынесут сами.
Доктор покинул номер с видом крайне недовольным. Толпа в дверях расступились, пропуская его, и снова сомкнула ряды. На лицах соучастников дознания появилось задумчивое выражение. Все принюхались. Затем задумчивость сменилась недоумением: никаких особых запахов и не могло быть от сожженных обломков стульев!
— Зачем же серостью-то нас обзывать? — осуждающе заметил Чудин и поджал губы. — Да, мы не первосортная гостиница. Нам до всяких зеркал и ресторанов с оркестрами далеко. Гостиница у нас маленькая, но порядочная. Господин околоточный, чем же я провинился?
— Вас пока никто ни в чем не обвиняет, — вздохнул околоточный, потерявший надежду, что молодой следователь сумеет найти хоть какой-то просвет в мерзопакостном деле.
— И у нас бывают клиенты приличные, хотя и не аристократы, — нудил Чудин. — А репутацию моего заведения я не позволю марать никому. У меня даже графья останавливаются. На такой случай и погребок у меня есть, а там вина распрекрасные, ветчинка и всякие паштетцы — немного, но зато постоялец получает заказ по высшему разряду быстрехонько.
— Так, может, этот… э… э… э… — Павел Миронович мотнул головой в сторону Сыромясова, — в погребе сидел?
— Нет, — запротестовал хозяин гостиницы, — ключ от погреба только у меня. И я его оставляю портье, разве что с последним поездом приезжает подходящий постоялец. Сейчас таких у нас нет. И ключ ночевал со мной.
В комнате повисла тишина.
— Картина получается странная, — нарушил молчание Лапочкин. — Этот… господин… э… э… э… любовник покойника якобы знал о приезде Трусова. Готовился, медвежьей мордой запасался. Но проник тайком. Спрятался и под покровом ночи явился на свидание в номер, где и сотворил свою мерзость, заснув потом сном праведника.