– Нет, благодарю – сдержанно произнес Герен, прикрывая носовым платком рот и нос.
– А я, с вашего позволения, побалую себя, – оживился Александр, одной рукой протягивая девушке серебряный юань, а другой аккуратно беря у нее глиняную миску с варевом. – Не возражаете?
– Ничуть… А вы тут, похоже, не в первый раз, – усмехнулся Герен.
– Я местный, – отчего-то погрустнел Александр. – Мой отец – французский офицер. Мать была гувернанткой, умерла от лихорадки.
Герен пробормотал что-то сочувственное.
Странный собеседник кивнул и молча принялся за еду – судя по всему, оказавшуюся всего-навсего рыбной похлебкой.
Наконец, он закончил трапезу и оставил миску прямо на земле. Девушка тут же подскочила и, кланяясь, забрала ее.
Юноша достал сигару и компактное кремниевое огниво. Герен разглядел на металлическом корпусе гравировку в виде дракона и чуть поморщился от дыма.
– Прошу меня простить: я был невнимателен, – Александр моментально затушил сигару. – И поскольку я провинился, полагаю, мне следует рассказать историю для вашего удовольствия. Все равно поезд задерживается.
– Как вы догадались, что я не переношу дым? – в упор спросил Герен.
Александр помедлил, но все же ответил:
– Я вижу, кто вы.
– Вы – стимкер? Другой?
– Я – тень.
Рука Герена, потянувшегося за носовым платком, застыла в воздухе.
– Да что вы говорите! – пробормотал он. – А выглядите как…
– Как живой? – весело подхватил Александр и захохотал так искренне и заразительно, что его собеседник тоже невольно улыбнулся.
– Сегодня день моего рождения! – внезапно заявил он, откинулся назад и широко развел руки в стороны.
Герен поднял брови:
– Вот как? Поздравляю! Чего бы вам хотелось?
Александр сразу посерьезнел и опустил взгляд.
– Пожелайте мне увидеть Черную Звезду, – тихо сказал он.
– Вы верите в сказки? – изумился Герен.
Александр одарил собеседника долгим тяжелым взглядом.
– Эту, как вы изволили выразиться, «сказку», – пробормотал он, – я сотворил собственными руками.
…Он называл ее Суфат-Ту. Второе было именем и означало: «Звезда» Первое же – странным прозвищем, которое придумала себе она сама. В этом прозвище ему мерещилось что-то загадочное, под стать ее узким черным глазам. Она же называла его по-французски Кентавром – он казался неотделимым от своего пароцикла – стимка, как говорила образованная молодежь.
– Кентавр наполовину конь. Конь! А вовсе не стимк, – хмурился порой он.
– Какая разница, – улыбалась Суфат-Ту.
Прозвище прижилось, друзья сократили до Кента.
Суфат нравилась Кенту. Красивая, гибкая, носившая расписную одежду и восхитительно танцующая с веером. И храбрая. Когда он, как сумасшедший, гнал на пароцикле по немощеной дороге вдоль рисовых полей, она смеялась, обхватив его сзади за талию…
Наверное, он любил бы ее. Если бы не боялся. Сам толком не понимая, чего.
– Что ты так смотришь на меня? – спрашивала иногда девушка. – Словно стараешься разглядеть, что у меня внутри.
Кент отшучивался и смущенно отворачивался. Он и впрямь старался разглядеть. Найти отличия.
«Что я буду делать, если она – другая?»
Кенту хотелось верить в свое благородство и готовность в нужный момент совершить настоящий Поступок! Но он не знал, окажется ли на него способен.
В пять лет маленький Александр послушно перестал играть на улице с мальчиками-другими, когда няня сказала, что дружить с ними нельзя. В католической миссионерской школе приятели частенько насмехались над его соседом по парте, который в моменты сильного испуга превращался в мышь. Как-то раз того окружили в коридоре; один из мальчишек держал в руках огромного пятнистого кота, а остальные кричали: «Ну, превращайся, превращайся, живее!» Александр стоял среди них – и не вмешивался.
Уже студентом Сорбонны Кент выпивал с приятелями в кабаке, обсуждал статьи из газет о зачистке горной деревушки, где обосновались якобы нападавшие на людей вурдалаки, и молча поднимал бокал под вызывающий шумное одобрение тост: «Чтоб всю эту нечисть повывели!»
– Ты правда любишь меня, Кентавр? – нередко спрашивала Суфат-Ту в тихие вечерние часы.
– Очень, – не совсем искренне выдыхал он, гладя ее волосы.
Он любил эти минуты – когда в мире словно не было никого, кроме них двоих. Но потом возвращалась реальность – разговоры о волнениях и беспорядках, газетные статьи о подозрительных убийствах, осторожные замечания политиков о необходимости резервации, демонстрации протеста с кровожадными призывами…
Кент снова и снова пристально вглядывался в Суфат, с замиранием сердца, со страхом, пытаясь понять, что же в ней не так, и вновь и вновь задавался вопросом – а если?..
Чутье, обычно позволявшее Кенту распознавать других с первого взгляда, подвело его в случае с девушкой. Может быть потому, что раньше таких, как она, не было. Может быть потому, что он не хотел видеть.
Александру «открыли глаза» родители. Как-то раз за ужином отец, тяжело положив ладони на стол, сообщил:
– Ты, сын, конечно, уже взрослый, не нам с матерью тебе указывать. Но только послушал бы старших, у нас все-таки опыта побольше… Бросал бы ты эту свою другую, пока не поздно.
– Другую? – механически переспросил Кент, не сразу поняв, о ком речь.
– Ну, да. Эту твою Суфат.
– Так она все-таки другая! – против воли вырвалось у него. И он замолчал, пытаясь осознать услышанное.
А потом выскочил под дождь, оседлал пароцикл и погнал по мокрой проселочной дороге. Холодный ветер бил в лицо, Александр дрожал – от холода или от ярости, он не понимал. Ведь можно было догадаться! Суфат никогда не сторонились другие, а ведь те всегда держались от людей подальше. Некоторые другие даже были ее друзьями. Но Кент ничего не замечал.
Не замечал – или Суфат не позволяла ему заметить?
Девушка ждала его.
– Ты знала?
– О чем?
– Ты знала! – отчаянно выкрикнул Кент. – Так зачем обманывала? Зачем притворялась? Зачем скрывала от меня, что ты?.. Кто ты, Суфат? Дракон? Химера? Вурдалак? Ну?
Темные глаза Суфат широко расширились и стали совсем круглыми.
– Кент, я не понимаю, о чем ты, – растерянно проговорила она.
– Зачем ты лжешь? – выплюнул он. – Зачем ты даже сейчас лжешь?
– Ты думаешь, я – другая? – сообразила девушка, и на ее глаза навернулись слезы обиды. – И ты решил, что я лгала тебе? Неужели ты совсем меня не знаешь?
– Теперь уже не знаю!
Он не хотел никаких объяснений – и так все ясно. Чуть ли не силой он усадил ее на пароцикл, завел мотор и рванул с места. Не думая, не сомневаясь. Просто вперед, без дороги, по еще не просохшей после дождя земле.
Куда, зачем, почему?.. В голове пусто, только звенела ярость и метались обрывки несвязных мыслей.
Вот тебе ответ на вопрос. Вот тебе и Поступок. Вот почему, оказывается, не жили долго и счастливо Тристан и Изольда – люди испокон веков не отличались терпимостью друг к другу…
Вихрем мимо соломенных лачуг.
Темные облака с плачем смотрят вниз.
Лужи, цветные от света фар.
Ветер, хлещущий по щекам.
Скорость – чтобы погасить ярость.
И мокрая резина колес пароцикла на резком повороте.
Александр не справился с управлением, их швырнуло на землю.
Кент отделался сотрясением мозга и переломом ключицы. Так она думала поначалу.
Суфат вообще не пострадала, только очень испугалась – за него. Так поначалу думал он…
Александр умолк и уставился на проплывавший в небе дирижабль, словно пытался разглядеть в нем свою судьбу. Герен перевел дух.
– Что же было потом?
– Больше ничего не было…
Александр мотнул головой, с усилием отрываясь от воспоминаний, тыльной стороной ладони смахнул пот со лба.
– Теперь, сударь, ваша история.
Герен с полминуты молчал.
– Что ж, слушайте, – произнес он наконец.
…Пять лет назад Герен стоял на перроне в Париже, завернувшись в плащ и надвинув цилиндр до самых глаз. Ждал поезда – его пригласил в гости приятель, отдыхавший в загородном имении.
Составы прибывали один за другим. Люди спешили, проходили мимо безликой толпой.
Среди нее ярко выделилась девушка с красным зонтом и красной шляпной коробкой в руках. Девушка словно почувствовала взгляд Герена, обернулась, внимательно оглядела и уронила поощряющую улыбку. И ярко-синюю картонку билета.
«Хочешь – поднимай», – поддразнили ее глаза.
Обручальное кольцо на его пальце ее явно не смущало. Впрочем, его тоже – он уже давно носил его просто по привычке. Однако сейчас ему хотелось не женщину, а простого, душевного человеческого общения. Или вообще тишины. Герен заранее морщился, представляя возможных соседей по купе – шумных и назойливых.
Билет поднимать не стал.
Судьба порадовала: единственный попутчик спал на противоположной полке и тихо похрапывал. Герен достал припасенную в дорогу фляжку с коньяком. Не заметил, как прикончил ее. Он не пил уже очень давно – не хотелось. Но поезд… Он будто создан для того, чтобы пить и ждать. Ждать перемен.
Девушка появилась, когда фляжка уже опустела. Он даже не был уверен, что она реальна. Брюнетка с узкими глазами в наглухо застегнутом черном платье. Симпатичная, но слишком грустная. Села рядом. Сложила руки.
Покачиваясь и стуча колесами, мчался курьерский; спал, похрапывая, сосед…
Должно быть, девушка что-то рассказывала, но Герен совершенно этого не помнил. Говорил в основном он сам. Такое, что не рассказывал никому в жизни. В чем не признавался даже себе.