Он согласился на все их условия и вскоре уже скакал через лес обратно к плантации во главе небольшого отряда, с шумом рассекавшего качающиеся на пути лианы.
Как ни странно, наемники сдержали слово. В поместье Эмерсон направился прямо к сейфу, вынул из него тридцатьфунтов золотом и, выйдя во двор, вручил главарю. Тот пересчитал, кивнул и, быстро поделив оплату между подельниками, сказал, что можно ехать. Эмерсон выдохнул от облегчения. Теперь, с этими молодчиками, он был уверен в успехе. Он спасет Мэри из лап этих чудовищ, непременно спасет!
Та часть джунглей, что вела к Поселению, казалась почти непролазной. Но, углубившись в лес, Эмерсон обнаружил дорогу – широкую и столь тщательно укатанную, что она казалась вымощенной. По этой дороге поселенцы ездили на своих машинах, они, видимо, и проложили ее. Сейчас это сыграло Эмерсону на руку. Ночь стояла темная, лишь редкие звезды скупо поблескивали на небе, джунгли поднимались по бокам от дороги высокой душной стеной, волновались и дышали, точно живое, враждебное существо. Время от времени раздавались резкие вскрики обезьян и вопли неведомых птиц, неприятно похожие на плач человеческих младенцев. Но наемники держались бодро, не выказывая и тени страха, так что отряд продвигался через лес, все больше углубляясь в джунгли.
Туча, закрывавшая луну, рассеялась, и Эмерсон наконец увидел стену. Точно такую, как на рисунке Мэри. Только по рисунку невозможно было даже предположить, как она огромна. Футов пятнадцати в высоту, она тянулась на запад и на восток, нигде не образовывая углов или изгибов. Дорога упиралась прямо в нее, а по бокам стоял непролазный лес. Впрочем, Эмерсон не сомневался, что стену не удастся обогнуть или обойти. Он придержал коня в двадцати ярдах от стены и туго натянул поводья.
– Эй, вы! Там, за стеной! Мое имя Чарльз Эмерсон, и я пришел за своей женой.
Стена молчала. Во тьме невозможно было различить ее цвет и разглядеть конструкцию во всех подробностях. Эмерсон видел только, что это вновь сплав жести и меди, широких раструбов и клепаного металла, навесных карнизов и проводов – наподобие того, что он уже видел раньше. Стена не выглядела стеной – она выглядела еще одной машиной. Самой огромной и самой страшной из всех, какие можно представить. И непроницаемая тишина, которая ее окутывала, лишь усиливала это чувство.
– Если она цела, обещаю, что мы обо всем забудем. Я лишь хочу, чтобы она вернулась домой. Иначе вам не поздоровится. Я пришел не один! Мои люди…
– Да что тут лясы точить, – проворчал один из головорезов у него за спиной и, сдернув с плеча ружье, выстрелил в стену.
Сложно сказать, чего он хотел этим добиться, – возможно, просто заявить серьезность своих намерений. Раздался краткий металлический лязг, когда пуля, расплющившись о металл, упала в траву. А потом полыхнуло пламя. Эмерсон успел увидеть две яркие горизонтальные вспышки справа и слева, осветившие массивные ворота, увенчанные гигантским механическим поворотником. По бокам от ворот находилось нечто вроде бойниц, и эти-то бойницы выплюнули две струи огня, ударившие ярдов на двадцать вперед. Ударной волной Эмерсону сорвало с головы шляпу, волосы и брови опалило жаром. Он услышал истошное конское ржание и дикие вопли, и медленно, едва осознавая происходящее, поглядел по сторонам. Четверо наемников, стоящие по бокам от него, корчились на земле, объятые пламенем. Еще один убегал в лес, а шестой, точно обезумев, побежал прямо к стене, паля в нее из ружья на ходу и что-то неистово крича.
На стене коротко свистнуло, и туча стальных дротиков вонзилась в тело бегущего, проткнув в десятках мест с головы до ног. Человек рухнул в траву и больше не шевелился.
Эмерсон стоял среди дыма, огня и трупов. И среди тишины. На стене, как и за ней, по-прежнему было очень тихо.
Эмерсон сидел на крыльце, на нижней ступеньке, и смотрел на поле. Он не знал, долго ли так просидел. Солнце давно взошло и нещадно палило его обнаженную голову. Он потерял шляпу, и ружье, и лошадь, только не помнил, где. Никто из рабочих сегодня утром не явился на поле, горячий тропический ветер шевелил остатки зарослей несобранного амаранта на северной оконечности плантации. Дженкинс тоже не показывался. Над головой Эмерсона, очень низко, пролетел попугай с ярко-красным оперением, насмешливо и пронзительно крикнул и исчез.
День стоял на пике зноя, и дальняя сторона дороги подернулась дымкой. Поэтому когда Эмерсон увидел там человеческую фигурку, то сначала подумал, что это мираж. Он был измучен, ошеломлен всем случившимся, и не удивился бы, если бы у него помутился рассудок. Должно быть, так оно и случилось. Потому что чем ближе подходил человек, шагающий по дороге, тем больше Эмерсону казалось, что это… это…
Это была Мэри. Она шла неспешно, не теми легкими шагами, как когда-то, и не той тягучей, почти шаркающей походкой, что появилась у нее после болезни. Она шла так, точно несла на себе некий груз, который не тяготил ее, но который она не хотела бы повредить по пути. Ее платье исчезло, вместо него была просторная хлопковая рубашка с короткими рукавами и холщовые брюки, точно такие, как Эмерсон видел раньше на Говарде и том втором человеке из Поселения. Распущенные волосы Мэри свободно струились по плечам – Эмерсон уже и забыл, когда видел их такими, она всегда затягивала их в узел и прятала под чепцом или шляпкой. А сейчас ветер играл ими, забрасывал соломенные пряди ей в лицо, и они сияли на солнце.
Но самым невероятным было то, что она улыбалась.
Эмерсон встал и, покачиваясь, сделал шаг. Если это мираж, стоит рассеять его как можно скорее. Он пошел вперед, а потом побежал, когда понял, что мираж не исчезает. Он бежал и кричал: «Мэри, Мэри!», а она улыбалась и шла ему навстречу.
И только подбежав к ней почти вплотную, он понял, что еще изменилось в ней.
Ее кожа стала оливковой. Не столь темной, как у поселенцев, но… И еще глаза. Серебряный блеск в этих милых, нежных серых глазах.
– Мэри, – прошептал Эмерсон.
– Здравствуй, Чарльз, – ответила она.
Ее голос звучал любезно, как на светском рауте, и совершенно невыразительно. Эмерсон слишком хорошо помнил этот тон – именно так говорил с ним Говард. Пот, заливающий спину Эмерсона, вдруг сделался ледяным. Эмерсон схватил жену за плечи, притянул к себе, обнял…
И отшатнулся с криком, застрявшим в горле.
Ворот ее рубашки был распахнут намного смелее, чем могла себе позволить прежняя Мэри. И в прорези этого ворота Эмерсон увидел медь. Медь и жесть, склепанные между собой и затянутые тугими новенькими болтами. Эмерсон схватил ворот рубашки и рванул, обнажая грудь жены. То, что раньше было прекрасной девичьей грудью, теперь стало чудовищным куском мертвого металла.
У всех поселенцев есть протезы. Они не стали менять ей руки, ноги, глаза. Они заменили ей сердце.
Эмерсон рухнул на колени с клочками ткани в руках. Что-то необратимо менялось в этот миг в нем самом, в его разуме, неспособном сполна охватить и принять происходящее. Он посмотрел на Мэри снизу вверх, а она стояла все так же неподвижно, улыбаясь ему мягко и безразлично, как Мадонна с иконы.
– Почему? – только и смог выдавить Эмерсон.
– Потому что они позвали меня. Так нужно, Чарльз.
Он протянул к ней руку, коснулся мягкого, теплого бедра. Провел выше – и пальцы ткнулись в металл там, где живая плоть стыковалась с пластинами меди. Эмерсон отдернул руку, точно ошпарившись.
– Но это несправедливо, – простонал он. – Несправедливо!
– Я пришла сказать тебе, что ты сможешь остаться, только если будешь следовать правилам. Ночью ты получил предупреждение. Второго не будет.
Ночью? А что случилось ночью? Он уже не помнил. Его разум уже начал распадаться на куски.
– А можно я… можно мне тоже… с тобой…
– Нет, Чарльз. Тебе нельзя. Но мы будем видеться. Я иногда буду приходить.
– Правда?
– Конечно. Спроси у мистера Дженкинса.
Она смотрела на него еще какое-то время все с той же механической улыбкой, такой же искусственной и холодной, как ее новая плоть.
Потом повернулась и пошла по дороге обратно к джунглям.
– Хорошо, что вы ее отпустили, – тихо сказал Дженкинс у Эмерсона за спиной.
Эмерсон не слышал, как он появился. До сих пор он считал, что остался в поместье один. Он не повернул к Дженкинсу головы и не встал с колен. Его взгляд был прикован к Мэри, которая шла по дороге прочь, неторопливо и безмятежно, точно прогуливалась в парке.
– Вы знали, – спросил Эмерсон, не оборачиваясь, – что они это сделают с ней?..
– Я говорил, что вы ничего не можете изменить, сэр. Вам стоило меня послушать.
– Вам легко говорить.
– О нет, сэр. Совсем нелегко. Я понимаю вас, как никто иной. Ведь Говард – мой сын.
Эти слова заставили Эмерсона наконец поднять взгляд на управляющего. Пожилой джентльмен смотрел на него серьезно и печально.
– Ваш сын, – прошептал Эмерсон. – И вы позволили…
– У меня не было выбора. Как нет его и у вас. Вы можете лишь уехать – или остаться, чтобы видеться иногда… Только помните, всегда помните, что это больше не ваша жена. Что это – Поселение.
– Дженкинс, кто они такие?
Фигурка Мэри продолжала отдаляться. Вот ее снова подернула дымка, и опять кажется, будто это только мираж. А была ли Мэри для него чем-либо, кроме как миражом? Хоть когда-то?
– Они… – проговорил Дженкинс, тоже глядя вслед Мэри Эмерсон. – Скажем так: они – нечто принципиально новое. Нечто большее, чем новая человеческая раса. Может быть, новый вид. Их пока еще очень мало, они скрываются здесь, в дебрях джунглей, где их никто не может потревожить. А те, кто знает о них… что ж, у нас есть свои причины молчать. Ведь вы хотите снова увидеть ее? Даже такой.
– Не знаю.
– Разумеется, хотите. А если сюда забредут полицейские Британской короны, сыщики или газетчики, то вы убьете их. Убьете не задумываясь. Если, конечно, Поселение не преуспеет в этом до вас.
– Но чего они хотят? Что им нужно? Зачем они… о Господи… зачем? – спросил Эмерсон и заплакал.