На мгновение лицо Китчнера утратило твердость и уверенность.
– Не знаю, сэр. Но оба полка, кажется, разбиты. Мне отдан приказ взять под контроль дороги на Калькутту и держать их, сколько возможно. Бегущие индийцы говорят о стаях обезьян и гигантской синей женщине с четырьмя руками…
– Что?
– Я думаю, это какой-нибудь механизм…
– У индийцев? Не смешите меня.
– Да, сэр. Год назад индийский подводный корабль потопил броненосец «Нортамберленд». Двенадцать моряков спаслись.
– Господи!
– Об этом особо не распространяются, сэр. Так что вполне возможно, что это какая-то механическая статуя. Но ничего! У меня под командованием артиллерийская батарея в четыре пятнадцатифунтовых орудия и четыре шестидюймовых гаубицы, а поместье очень удачно расположено на небольшом возвышении.
Весь оставшийся день Даблдек наблюдал, как прибывшие артиллеристы вырубают рододендроны и ставят походные палатки. Солнечный свет струился на цветки и шлемы, блестел на лезвиях лопат и лафетах гаубиц, выступал пятнами и каплями пота. Паровой трактор, одеваясь белыми клубами, ровнял площадки.
Индийцев, кроме прислуги, Аджая и Прабхакара, заперли в доме для работников. В последний момент Даблдек пожалел выглядывающую из дверей Дивью и взял с собой в особняк.
– Ты поняла, почему я наказал тебя? – спросил он девочку.
Дивья улыбнулась.
– Ты поняла? – повторил Даблдек.
– Ты любить… – сказала Дивья.
Даблдек сглотнул, меняясь в лице.
– Нет.
– Ты любить наказывать.
Он рассмеялся. Облегченно. Вымученно. Идиотски.
– Прибавляй «сахиб» в конце каждой фразы. Я не люблю наказывать, я вынужден наказывать. Потому что без наказания нет порядка.
Перевести было некому.
Они встали в двадцати шагах от крыльца, наблюдая, как под командованием Китчнера двое инженеров-воздухоплавателей у каменной стены ограды с помощью водородных газобатарей через клапан надувают воздушный шар. Светлая, схваченная веревками ткань вспучивалась и рвалась в небо. Рядом, будто от нетерпения, подрагивала корзина.
– Когда вы ожидаете восставших? – крикнул Даблдек Китчнеру.
Капитан повернулся, взгляд его зеленоватых глаз сконцентрировался на девочке.
– Сегодня вечером, – сказал он. – Или завтра утром.
– Уже?
– Вы думаете, они медлительны, как черепахи? – Китчнер покинул воздухоплавателей и, обойдя свежую земляную насыпь, оказался рядом с Даблдеком.
Дивья сделала маленький шаг назад.
– Какая славная девочка.
Офицер присел. Даблдеку захотелось ударить его коленом – слишком уж мертвые были у Китчнера глаза.
– Как тебя зовут? – спросил капитан, поймав девочку за оборку платья.
– Она не говорит…
Даблдек не успел сказать: «…по-английски».
– Дивья. Дивья Чаттерджи, – наперекор ему раздался тихий детский голос.
Китчнер улыбнулся Даблдеку.
– Ты очень красивая, – подергал он оборку, снова переключив внимание на девочку. – Ты отсюда? Кажется, я тебя где-то видел.
– Она отсюда, – сказал Даблдек.
– А может из Бардхамана? Я был в Бардхамане две недели назад, когда все началось. Там, в небольшом местечке, в полумиле к западу, есть железная колонна. Говорят, ее оставил Рама перед возвращением на небо, чтобы народ Индии вызвал его в случае большой беды. И эти ушлые индийцы зачем-то приспособили к ней электрический провод и подключили динамо-машину. А сотни две девочек и женщин сидели вокруг колонны и как будто вызывали дьявола. И пока мы не разогнали их, порубив большинство… – Китчнер прищурился. – Так ты из Бардхамана?
Дивья посмотрела на Даблдека. Он чуть качнул головой: молчи, девочка.
– Ну же, – поторопил Китчнер, – ты ведь из Бардха-мана?
– Я…
Даблдек замер.
– Я жить «Радость солнца», – сказала Дивья и просунула сухую ладошку ему в пальцы. – Это мой сахиб.
В доме Даблдек поспешно отпустил руку девочки и вытер влажные пальцы салфеткой.
Все, кто мог, глазели на приготовления военных. Фырканье и лязг паровых машин, гудки, стук поршней вызывали тревожный звон стекол.
Воздушный шар взмыл на двадцатифутовую высоту. Дно привязанной к нему корзины покачивалось в нескольких дюймах над землей. Однако два якоря и тиковое бревно не давали шару окончательно презреть тяготение Земли. Рядом была вкопана громоздкая катушка с канатом. Газобатареи стояли под тентом.
Гаубицы, задрав короткие рыльца, смотрели в выцветшее небо. Возле них возились расчеты, то подсыпая землю, то подворачивая колеса и лафет. Поодаль, в углублениях, покоились саржевые мешки с порохом, прицеп с запасом гранат и ядер стоял у стены на месте площадки, которую когда-то Даблдек намеревался сделать крикетной.
Пушки обустраивали за границей поместья, на склонах. Оттуда тоже взвивались клубы пара и раздавался машинный грохот.
От мелькания красных мундиров рябило в глазах.
В другое время Даблдек испытал бы гордость за соотечественников, которые слаженной работой и деловой армейской суетой, британским порядком подтверждали свое превосходство над индийцами да и, пожалуй, над всеми остальными народами. Но в голове его прокручивались цифры убытка и часы, необходимые для будущего возвращения поместью привычного, демилитаризованного вида.
Всюду были посты. Паровую коляску Даблдека приспособили для расчистки зарослей, мешающих артиллеристам.
Ближе к вечеру с ужасающим свистом в поместье въехала повозка, со всех сторон обшитая броневыми листами и с пушкой за коротким щитом.
Солнце, умирая, плеснуло на небеса кровью, и этот закат, торжественно-мрачный, полный кипения огня, поселил в сердце Даблдека тревогу.
Он вдруг решил срочно покинуть «Радость солнца».
– Я уезжаю, – сказал он Прабхакару, собирая саквояж. – Позови Аджая и Дивью.
– Слушаюсь, сахиб.
Сикх исчез, а Даблдек занялся бумагами, отделяя нужные от ненужных, словно агнцев от козлищ. Купчая, расписки Стенфорда и Маклоя, отчеты по чаю, банковские документы и векселя, письма от отца и братьев, бухгалтерская книга, счета от «Парберри и компании», благодарность от городской администрации, выписки из книг грузового учета. В процессе сортировки он не сразу заметил, что и Дивья, и Аджай какое-то время уже находятся в кабинете.
– Так, – сказал Даблдек, покашляв, – думаю, в поместье скоро будет жарко. В смысле, будут стрелять…
Он смотрел только на девочку, руками уминая в нутро саквояжа нужные листы.
– Вы поедете со мной.
– Да, сахиб, – склонил голову Аджай.
Дивья промолчала.
– Дивья, – Даблдек щелкнул застежкой, – ты поняла? Мы едем в Калькутту.
Девочка улыбнулась.
– Она придти и туда, – сказала она.
– Кто?
Аджай сквозь зубы произнес что-то на хинди. Дивья плюнула в его сторону.
– Кали, – сказала она. – Вы все умереть.
Аджай бухнулся на колени.
– Не слушайте ее, сахиб!
Даблдек прищурился.
– И я умереть?
– Англичане умереть, – кивнула Дивья. – Мы вызвать Кали.
Она рассмеялась громко, вызывающе. Даблдек ударил ее по щеке. Обиженно стукнули камешки украшения.
– Ты должна добавлять «сахиб»! – крикнул Даблдек. – Поняла? Я – твое будущее! Господин, хозяин, жизнь, наконец!
– Умереть! – прошипела Дивья.
Что-то в сердце Даблдека сломалось.
– Прабхакар! – позвал он и, когда сикх появился на пороге, еле сдерживаясь, сказал: – Свяжи ее. Она поедет со мной в Калькутту. Как рабыня.
– Нет, – сказал Китчнер, – никто никуда не поедет. Поздно.
Было темно. У палаток жгли костры. Поблескивал, ловя отсветы, металл гаубиц. Мрачный багрянец не сходил с неба. Даблдеку подумалось, что это не что иное, как предвестие конца света. Глупые мысли.
– Почему? – спросил он.
Китчнер посмотрел на него как на слабоумного.
– Вы разве не слышите?
– Чего не слышу? – удивился Даблдек, прижимая к груди саквояж.
Он замер.
Легкая щекотка возникла в районе пяток – оказывается, земля мелко подрагивала и гудела. А затем до слуха Даблдека сквозь привычные звуки индийской ночи донеслось отдаленное ворчание, перебиваемое ленивыми стукотками. Несколько напряженных мгновений, и он сообразил – стрельба. Пушечная и ружейная.
Господь всемогущий!
– Слышите? Так что никто и никуда, – повторил Китчнер. – Я до последнего не хочу выдавать позиции.
– Это где уже?
– Это впереди. И, возможно, сзади.
– Но ведь ночь!
– Я не знаю! – заорал Китчнер. – Идите в дом, сэр.
– А вот эта женщина, механическая…
– Заткнитесь, сэр.
– Но погодите… как же… вы должны…
Капитан развернулся и, игнорируя возгласы Даблдека, пропал во тьме.
Ночью никто не спал.
Земля содрогалась все сильнее. Фитили свечей дергались, гоняя тени по углам и потолку комнаты. Даблдек кутался в плед на кожаном диване и то соскальзывал в дрему, полную неясных видений и прозрачных нитей, то выныривал из нее, с трудом соображая, где он и что с ним. В саквояже, поверх бумаг, лежал револьвер. Аджай стоял у окна, подсвеченного отблесками костров и, кажется, за всю ночь ни разу не пошевелился. Связанная Дивья хихикала на кушетке и что-то шептала. После ее слов все больше мрачнел Прабхакар.
– Что она говорит? – вскинулся Даблдек после очередной фразы на хинди. – Скажите мне. Мне нужно знать!
– Она сумасшедшая, сахиб, – буркнул сикх.
– Аджай, скажи.
Молодой слуга обхватил себя за плечи.
– Она говорит о Кали, сахиб. О том, что чувствует ее, чувствует ее гнев, что меч ее еще недостаточно обагрен кровью иноземцев.
– Кали – это прошлое, – проговорил Даблдек. – Даже если из нее сделали механизм.
– Это не механизм, сахиб.
– А что? Статуя? Восставшие тащат статую богини за собой? Они настоящие безумцы! Вот уж не ожидал такого слепого поклонения!
Даблдек расхохотался.
– Это не статуя, – тихо сказал Аджай.
– Как не статуя?
Даблдек умолк. Даже под пледом ему вдруг сделалось холодно. Если не статуя, закрутилось в его голове, то что? Неужели они подразумевают нечто…