«А мне не спится».
На это я отвечаю, что завтра утром ему не нужно никуда лететь, а когда люди проводят в воздухе целый день практически без перерывов, им нужно хорошенько отоспаться. После пустого препирательства Гиммлер говорит, что отправляет за мной машину и хочет встретиться со мной как можно скорее. Так как у меня все равно не хватает топлива и боеприпасов для нормальных действий, любая информация о положении на этом участке фронта, которую сообщит мне командующий, будет очень полезна. Вдобавок с его помощью можно будет решить ряд организационных проблем. По пути в орденский замок мы несколько раз застреваем в сугробах. Я попадаю в Кроссинзее только в 2 часа ночи. Сначала я встречаюсь с начальником штаба, с которым мы долго обсуждаем положение на фронте и общие вопросы. Мне особенно интересно узнать, как Гиммлер справляется со своими обязанностями, так как ему не хватает необходимых знаний и опыта. Начальник штаба группы армий — обычный армейский офицер, а не один из чинов СС. Он говорит, что работать с Гиммлером довольно приятно, так как он не самовлюбленный человек и не пытается показать свою власть. Рейхсфюрер не считает, что знает дело лучше, чем офицеры штаба, и охотно выслушивает их предложения. После этого он использует всю свою власть, чтобы любой ценой добиться выполнения принятых решений. Вот поэтому все идет довольно гладко.
«Только одна вещь вас наверняка поразит. У вас всегда будет ощущение, что Гиммлер никогда не говорит того, что думает на самом деле».
Через несколько минут я начинаю обсуждать положение с самим Гиммлером. Я сразу замечаю, что он выглядит встревоженным. Советы обошли Шнайдемюль с обеих сторон и рвутся в Восточную Померанию по направлению к Одеру. Наступление ведется вдоль долины Нейсе, а также севернее и южнее ее. В этом районе у нас почти нет боеспособных частей. В настоящий момент в районе Маркиш-Фридланда формируется боевая группа, которая должна остановить прорвавшегося противника и помешать ему выйти к берегам Одера. Никто не может сказать, сумеют ли наши войска, отрезанные в районе Позен — Грауденц, пробиться к своим. В любом случае они не смогут сразу восстановить свои силы. Разведка оставляет желать много лучшего, поэтому мы не можем составить точное представление о противнике. Это значит, что ведение разведки станет одной из наших основных задач, помимо ударов по вражеским войскам, особенно танковым и механизированным частям.
Я докладываю о наших потребностях в бомбах и боеприпасах. Если они не будут удовлетворены в ближайшее время, наша эскадра будет вынуждена прекратить действия. Гиммлер обещает мне, что все мои запросы будут удовлетворяться в первую очередь, так как это в его собственных интересах. Я объясняю ему, какими возможностями обладает мое соединение, исходя из нарисованной им картины.
Я покидаю Кроссинзее в 4.30, зная, что уже через 2 часа мне нужно быть в воздухе. С этого момента «Штуки» летают без перерыва весь день. Наши самолеты на крыльях несут эмблему Тевтонского ордена, и сегодня, как и шесть веков назад, мы ведем тяжкую битву с диким Востоком. Устанавливается очень холодная погода, сухая снежная пыль на аэродроме лежит слоем толщиной около 4 сантиметров. Когда мы взлетаем, она забивается в механизмы пушек противотанковых самолетов и замерзает, как только мы поднимаемся в воздух. Дав один или два выстрела, наши пушки замолкают. Это приводит меня в бешенство. Русские танковые колонны движутся вглубь Германии, а когда мы выходим в атаку, зачастую преодолевая сильнейшую ПВО, вдруг случается вот такое. Пушки молчат, словно немые. Некоторые пилоты от отчаяния начинают подумывать о том, чтобы бросить свой самолет прямо на вражеские танки. Мы совершаем один заход за другим, но все напрасно. Это происходит с нами в Шарникау, в Филенне и многих других местах. Т-34 рвутся на запад. Иногда достаточно одного выстрела, чтобы взорвать танк, но чаще всего этого мало. Мы потеряли несколько драгоценных дней, прежде чем я получил достаточно людей, чтобы постоянно очищать взлетную полосу от снега. Когда огромные массы танков, волосы встают дыбом. Мы совершаем вылеты по всем направлениям, но даже если бы день был втрое длиннее, нам и этого не хватило бы. Зато удалось наладить прекрасное взаимодействие с истребительной группой, базирующейся рядом. Они немедленно реагировали на каждое наше сообщение, вроде: «Передовые отряды противника там-то и там-то». Во время совместных операций к востоку от Дойче-Кроне мы нанесли Советам огромные потери. То же самое произошло южнее, в лесах вокруг Шлоппе. Когда танки находятся в деревне, они, как правило, въезжают прямо в дома и пытаются укрыться там. Нужно обладать очень острым зрением, чтобы различить длинный шест, торчащий из стены дома. Но это не шест, а танковая пушка. В стене дома имеются проломы, и мы смело атакуем танки сзади, поджигая моторный отсек, так как вряд ли в полуразрушенных зданиях еще остались немцы. Никакие другие методы атаки не помогают. Танки загораются и взлетают в воздух вместе с обломками домов. Если экипаж остается жив, он иногда пытается перевести горящий танк в новое укрытие, но в этом случае они обречены, так как на улице танки оказываются слишком уязвимы. Я никогда не сбрасываю бомбы на деревни, даже если это оправдано с военной точки зрения. Я просто содрогаюсь от мысли, что могу попасть своими бомбами в немцев, которые и так уже стали жертвами русского террора.
Ужасно тяжело летать и сражаться над нашими собственными домами, тем более, когда видишь, как массы людей и военной техники заливают твою страну, подобно наводнению. Сейчас мы уподобляемся плотине, небольшому препятствию, которое не может остановить смертоносный поток. На кону в этой дьявольской игре стоят судьбы Германии и всей Европы. Мы буквально истекаем кровью, под натиском красных азиатов рушится последний бастион свободного мира. Осознание этого отнимает у нас гораздо больше сил, чем целый день полетов. Но мы упорно отказываемся смириться со своей судьбой, и слепая вера в то, что «это не может случиться», поддерживает нас на ногах. Я не желаю обвинять себя за то, что не сделал всего зависящего от меня, чтобы предотвратить приход ужасного призрака поражения. Я знаю, что каждый честный молодой немец думает точно так же.
К югу от нашего участка ситуация выглядит еще более тяжелой. Франкфурт-на-Одере находится под угрозой. Поэтому ночью мы получаем приказ перебазироваться в Фюрстенвальде, который находится ближе к критическому участку. Через несколько часов мы летим в район Франкфурт — Кюстрин. Советские авангарды уже вышли к Одеру на окраинах Франкфурта. Расположенный чуть дальше к северу Кюстрин окружен, и противник, не теряя времени, захватывает плацдарм в Гёриц-Рейтвейне на западном берегу замерзшей реки.
Мы принимаем участие в битве к востоку от Франкфурта, как знаменитый прусский кавалерийский генерал Цитен 300 лет назад. Здесь небольшой немецкий отряд окружен советскими танками. Мы атакуем их, и те танки, которые не загорелись сразу, пытаются уйти от нас по открытой местности. Мы атакуем их снова и снова. Наши товарищи на земле, которые уже считали себя погибшими, теперь прыгают от радости, подбрасывают в воздух винтовки и каски и даже пытаются преследовать удирающие танки. Мы постепенно уничтожаем все танки противника. Среди пилотов, ставших свидетелями удивительного успеха, царит радостное возбуждение. После того как все танки уничтожены или захвачены, я пишу небольшую записку с поздравлениями от имени эскадры и себя лично. Я описываю круг на небольшой высоте над нашими пехотинцами и сбрасываю контейнер с запиской и плиткой шоколада. Видя радостные и благодарные лица наших солдат, мы чувствуем прилив новых сил. Нас не пугают предстоящие тяжелые бои, и мы готовы сделать все, чтобы помочь нашим братьям по оружию.
К несчастью, в начале февраля температура падает еще больше. Во многих местах Одер замерз, и русские просто переходят через реку по льду. Для прочности они укладывают на лед доски и перегоняют по ним грузовики. Однако лед пока еще недостаточно прочен, чтобы выдержать вес танков. Так как на Одере еще не создана сплошная линия фронта, русские находят множество разрывов, в которых нет ни одного немецкого солдата, способного остановить их. Поэтому Советы захватывают несколько плацдармов на западном берегу, например, у Рейтвейна. Наши танковые части введены в бой слишком поздно и наталкиваются на прочную оборону. Противник перебросил подкрепления и подтянул на западный берег Одера тяжелую артиллерию. С самого первого дня эти плацдармы прикрыты множеством зенитных орудий. Иван отлично знает, что мы действуем на этом участке фронта. Каждый день я получаю приказы заняться уничтожением переправ, чтобы хоть немного задержать врага и дать время нашим резервам выдвинуться из тыла к угрожаемым участкам. Но в данный момент это почти бесполезно, так как Одер можно пересечь практически в любом месте. Бомбы пробивают лед, оставляя небольшие полыньи, но это все, чего мы можем добиться. Я сам атакую лишь точно опознанные цели на обоих берегах реки или пересекающий ее транспорт. Но так называемые мосты приходится оставить в покое, ведь их по сути дела просто не существует. То, что на снимках выглядит как мост, на самом деле оказывается автомобильной колеей или досками, уложенными прямо на лед. Если мы бомбим эти тропки, иван просто пересекает реку рядом с ними. Все это мне ясно с первого же дня, так как я не раз пролетал над рекой на бреющем, да и вообще знаком с подобными уловками. Мы уже видели это на Дону, Донце, Днестре и других русских реках.
Поэтому, не обращая внимания на приказы, я атакую только реальные цели на обоих берегах Одера, скопления танков, автомобилей и артиллерии. Однажды из Берлина прибывает генерал, который сообщает, что на снимках, сделанных самолетами-разведчиками, видны несколько новых мостов. Он говорит:
«Вы так и не доложили, что эти мосты разрушены. Вы должны продолжать атаковать их».