112.
Попытка мятежа в Страсбурге
В 1836 году, считая себя более законным наследником престола и устав ждать окончания своего невольного изгнания, Луи-Наполеон решился на первую попытку к ниспровержению Июльского правительства.
Вот слова самого Луи-Наполеона о ходе его первой попытки возвращения на родину:
«29-го, в одиннадцать часов вечера, один из моих друзей пришел за мной, чтобы проводить меня в общее собрание. По прибытии на улицу Лез Орфелен, в назначенный дом, я нашел там всех друзей моих, которые собрались в двух комнатах нижнего этажа. Один из офицеров принес орла: это был тот самый, который принадлежал 7-му линейному полку. “Орел Лябедуайера!” – раздалось со всех сторон, и каждый из нас спешил прижать его к сердцу. Все офицеры были в полном мундире; я сам надел артиллерийский мундир и шапку главного штаба.
Ночь показалась нам очень длинной; я провел ее в писании своих прокламаций.
Наконец пробило шесть часов! Никогда удары часового колокола не отдавались так болезненно в моем сердце, а через минуту труба Аустерлицкого квартала усилила еще биение его… Великая минута приближалась!»113
Вскоре полковник Водре доложил принцу, что все готово.
Желая поднять вооруженный мятеж в Страсбурге, Луи-Наполеон выбежал на улицу в сопровождении нескольких знакомых офицеров, которых ему удалось склонить на свою сторону. Они достигли Аустерлицкого квартала, где полк уже стоял «в ружье». Полковник Водре представил принца солдатам, которые приветствовали его восторженными кликами: «Да здравствует император! Да здравствует Наполеон!»
Затем Луи-Наполеон произнес речь, в которой, упомянув о своем дяде, он воскликнул:
– Солдаты! Перед вами слава начала великого дела! Вам первым принадлежит честь поклониться орлу Аустерлица и Ваграма!
Потом, схватив орел и представляя его солдатам, он продолжил:
– Солдаты! Вот символ французской славы, которому назначено сделаться эмблемой свободы. В продолжение пятнадцати лет он водил наших отцов к победам. Он блистал на всех полях битв, он пронесся по всем столицам Европы. Солдаты! Хотите объединиться около этого благородного знамени, которое я вверяю вашей чести и мужеству? Хотите идти против изменников и притеснителей отчизны?
После единодушных восторженных изъявлений своей радости и надежд все шествие двинулось к генералу Вуаролю, коменданту крепости. Но все усилия увлечь коменданта остались тщетными. Огорченный неудачей, Луи-Наполеон отправился в казармы, где находился пехотный полк.
Но тут офицеры остановили увлечение солдат. Один из них заявил, что перед ними не племянник Наполеона, а племянник полковника Водре. Это имело самые гибельные последствия для принца. Считая себя жертвами гнусного обмана, солдаты пришли в ярость. Окруженный со всех сторон пехотинцами, Луи-Наполеон бросился к конным артиллеристам, чтобы захватить лошадь, но вслед за ним ринулась и пехота. Его приперли к стене, чем отняли всякую возможность защищаться, потом схватили и отвели на гауптвахту. Через 10 дней принц был отправлен в Париж в сопровождении начальника жандармов Сенского округа. Впрочем, французское правительство избавило его от суда, но определило немедленно депортировать его в Америку.
15 ноября 1836 года принц Луи-Наполеон Бонапарт поднялся на борт фрегата и отплыл в Нью-Йорк.
Ссылка в Америку
Луи-Наполеон получил 15 000 франков и был депортирован в Америку.
По дороге он написал письмо, в котором говорилось:
«Несмотря на мое искреннее желание разделить участь с моими соучастниками, я, по приказанию короля, отправляюсь в Америку. Я ценю великодушие короля, но жалею, что не могу явиться в уголовный суд, чтобы там объяснить настоящие причины, понудившие меня увлечь в погибель моих друзей. Не спорю, мы виноваты все, но виновнее всех – я»114.
А тем временем французский суд решил, что за отсутствием главного виновника нельзя судить остальных, а потому, признав поступок их увлечением, освободил всех, кто был замешан в Страсбургском мятеже.
Впрочем, и Луи-Наполеон недолго оставался в Нью-Йорке. Вот замечательно письмо, которое он написал оттуда бывшему наставнику своего брата:
«Передо мной две дороги в жизни: одна зависит от моего выбора, другая – от хода событий. Выступая по первой, я делаюсь орудием самого себя; вступая по второй – становлюсь орудием других. Согласно убеждениям, я предпочел первую второй.
Успех предприятия Страсбургской экспедиции представлял мне следующие выгоды: я одним ударом, в один день, мог бы совершить дело, на которое потребно трудов никак не менее десяти лет. “Дух революции, – говорит Тьер, – составляется из страсти стремлений к цели и ненависти к препятствующим ее достижению”. Когда мы увлекали народ расположением к себе войска, нами руководили благородные страсти без ненависти, ибо ненависть происходит от борьбы физической силы с нравственной. Притом мое положение было открытое <…> Разжигая революцию при содействии 15 особ, я по прибытии в Париж обязан был бы моим успехом народу, а не партии; как победитель, я положил бы мою шпагу на алтарь отечества по собственному произволу, не будучи к тому приневолен. Тогда, по крайней мере, могли бы иметь ко мне доверие, потому что залогом нации служило бы не только мое имя, но и я сам. В противном случае я был бы призван только частью народа и имел бы врагом моим не только слабое правительство, но и множество других партий, может быть, также не менее популярных <…> К тому же предупредить безначалие легче, нежели потушить его; управлять массами доступнее, нежели следить за их страстями. Явясь орудием других, я был бы не более как знамя, показанное толпе, которого влияние значительно только во время смятений, но не действительно для успокоения взволнованных умов. Наконец, в первом случае, я походил на кормчего, борющегося с одним препятствием на море; во втором же – этот кормчий должен бороться со многими препятствиями и посреди бури, который не знает, какое дать направление своему судну. Одно справедливо, что сколько, в первом случае, успех предприятия обещал выгод, столько и неудача нарекала порицаний. Но, вступая в пределы Франции, я вовсе не думал о том положении, в которое может поставить меня неуспех дела. Я предположил себе, на случай неудачи, считать мои прокламации духовным завещанием, а самую смерть – благодеянием. Таков был мой взгляд на тогдашние события»115.
Возвращение в Европу
Болезнь Гортензии вынудила Луи-Наполеона оставить Нью-Йорк. Возвратившись в Европу, он застал свою мать на смертном одре и едва успел принять от нее последнее благословение.
Гортензия Бонапарт (урожденная де Богарне) умерла 5 октября 1837 года в Тургау (Швейцария). Ей было тогда всего 54 года.
После смерти матери Луи-Наполеон поселился в Швейцарии, где он и жил некоторое время в совершенном уединении, предаваясь вполне безобидным литературным занятиям. Но вскоре пребывание принца в Швейцарии начало тревожить французское правительство, которое стало настаивать, чтобы Луи-Наполеону запрещено было проживать на территории этого государства. Отказ швейцарского правительства едва не стал причиной войны между обеими державами. И тогда, не желая быть причиной раздора между двумя нациями, равно ему дорогими, Луи-Наполеон добровольно уехал в Лондон. «Я решаюсь, – говорил он при прощании, – лучше оставить гостеприимную и дорогую мне по воспоминаниям Швейцарию, нежели допустить через себя пролитие крови между швейцарскими гражданами и моими соотечественниками»116.
В результате Луи-Наполеон переселился в Англию. Там он стал вращаться в светских кругах, но произвел не самое благоприятное впечатление. Внешность его была заурядна, а политические идеи неоригинальны. Выделяла его лишь непоколебимая вера в свое предназначение и в то, что, рано или поздно, он сделается императором Франции.
Принц действительно мечтал о славе своего великого предка, и уже в Лондоне он закончил начатое им еще в Швейцарии сочинение, которое называлось «Наполеоновские идеи» (Les idées nарolеoniennes). Под этим названием оно и было издано.
«Наполеоновские идеи» включают в себя самую полную, самую искусную и в то же время самую восторженную апологию системы императора Наполеона I, которую автор представлял как образец революционного правительства, как средство к осуществлению революционного начала не только во Франции, но и во всем мире.
Это сочинение разделено на 7 глав, из которых последняя названа «заключением».
Автор начинает его кратким, но довольно напыщенным предисловием, в котором он, между прочим, говорит, что лишен возможности защищать власть Наполеона I, но он может, по крайней мере, попытаться защищать память его своими сочинениями. А еще он говорит, что его единственная цель в изгнании – это озарить общественное мнение объяснением идеи, господствовавшей в «высоких предначертаниях императора».
Первые три главы сочинения посвящены рассмотрению административной и политической организации империи, а также благодеяний, излитых на Францию системой Наполеона I. Там, в частности, есть такие слова:
«Если бы в небесной обители, где почивает теперь его великая душа, Наполеон мог еще обращать внимание на волнения и пересуды, сталкивающиеся на земле, разгневанная тень его имела бы полное право отвечать своим обвинителям:
“Все, что сделал я для внутреннего благосостояния Франции, я мог выполнить только в короткие промежутки времени между битвами. Но вы, порицающие меня, что совершили вы в продолжении двадцати четырех лет глубокого мира?
Укротили ли вы беспорядки, соединили ли вы партии пред алтарем отечества? Доставили ли вы государственным властям нравственный вес, обеспеченный за ними самим законом и служащий ручательством их прочности?
Наградили ли вы, подобно мне, все заслуги, уничтожили ли вы лихоимство и ввели ли вы в администрацию ту строгую и чистую нравственность, которая доставляет уважение власти?