Возможно, когда она опускала его в переноску, радио в машине спасателей играло «With or Without You» («С тобой или без тебя»). Это и поставило точку в споре о том, как назвать эту жертву шторма. Как бы его ни звали до шторма, теперь кот получил имя Боно.
Это был год многих переименований. Ураган, унесший не менее пятидесяти трех жизней и разрушивший тысячи домов в районе Нью-Йорка, оказался настолько разрушительным, что имя «Сэнди» было вычеркнуто из списка потенциальных названий будущих ураганов.
Благодаря огромной работе, проделанной организациями по защите животных, и развернутым в фейсбуке кампаниям сотни животных воссоединились со своими семьями. К сожалению, с Боно этого не произошло.
Глава 10Быть такого не может!
К тому времени, как мы подошли к лестнице, ведущей к красной двери, к Лидии вернулось самообладание. Вставляя ключ в замок в форме сердца, я продолжала недоумевать, как бездомному коту удалось вызвать у нее слезы. Будучи психологом – практикантом, дома она ежедневно имела дело с душераздирающими рассказами людей.
– Боно не знает, что ему осталось жить всего три года, – сказала я, когда она поднималась со своим драгоценным грузом по первому пролету.
Я вспомнила свой визит к врачу. Когда она сообщила мне, что раковая опухоль у меня в правой груди быстро увеличивается, кабинет наполнился свинцовым предчувствием смерти. У меня не хватило смелости задать тот вопрос, ответ на который боится услышать каждый: «Сколько мне еще осталось?» Но она прочла его на моем лице. Она выписала мне снотворное, чтобы помочь мне пережить следующие несколько дней, и сообщила, что потребуются дополнительные анализы. В тот день я замкнулась в себе и сконцентрировалась на выживании. И хотя мое тело после этого излечилось, с тех пор я пребываю в эмоциональной яме.
Животные обладают способностью легко и с открытым сердцем подстраиваться под каждый момент. Они не рассматривают свою жизнь как отрезок, имеющий начало, середину и конец. Их стоны и вздохи на закате жизни – не более чем проходящее неудобство. Как бы ни болел Боно сейчас, он проживет свою долю приключений сполна и без жалоб на судьбу, просто дойдет до конца. Мне следовало бы научиться этому у него.
– Три года – это много для кота, – добавила я. – Кроме того, всякое может случиться.
Я напомнила ей о ее друге-физиотерапевте, Стивене, и его собаке, помеси австралийской овчарки по имени Милли. Стивен был раздавлен, когда ветеринар сообщил ему, что Милли осталось жить два месяца. Но ветеринар упустил из виду тот факт, что Стивен испытывал особую нежность к нездоровым существам – как к людям, так и к животным. Благодаря диете из органического мяса и самоотверженной преданности Милли уже пять лет после постановки диагноза живет и здравствует.
– Если он найдет хороший дом, – сказала я, с сопением одолевая второй пролет, – он может прожить еще много лет.
«О да, – прокомментировал сидящий во мне циник. – В этом городе просто отбоя нет от святых, желающих взять домой кота, лечение которого будет стоить не меньше, чем гонорар Кардашьян, который записает всю квартиру, а затем сдохнет».
Мой внутренний критик (это всегда был мужской голос) обнаружился более сорока лет назад, когда я изучала журналистику. Он несколько раз оказывался мне полезным, особенно когда я работала в агрессивной сексистской среде отдела новостей. Остроумные замечания и насмешки казались защитной реакцией на более шокирующие аспекты поведения мужчин. При этом, как большинство хитромудрых засранцев, внутренний циник исчезал, когда приходилось по-настоящему туго. Он не смог предложить мне никакого утешения, когда умер мой ребенок, когда обнаружился рак, когда с отрезвляющей регулярностью стали уходить друзья. Конечно, мне удавалось на некоторое время подавить этот голос в девяностые, в период религиозности, но полностью избавиться от него не удавалось никогда.
Я остановилась на прохладной лестничной площадке, чтобы перевести дыхание и изучить надпись «НЕ ХЛОПАЙТЕ ДВЕРЬЮ!», нацарапанную злыми заглавными буквами красными чернилами и приклеенную изолентой к видавшей виды двери. Квартира находилась как раз под нашей студией. Не знаю, кто в ней жил, но он наверняка страдал в период всевластия предыдущих жильцов.
Набрав полные легкие воздуха, я подхватила кошачью лежанку и сумки с кормом, преодолела последний пролет и ввела код от дверного замка. Боно с интересом всматривался сквозь решетку своей переноски, когда Лидия поставила ее на пол. Он казался спокойным. Мы с Лидией переглянулись. Нам обеим ужасно хотелось позволить ему исследовать его временное жилище. Но Джон оставил нам четкие инструкции.
– Я думаю, ему придется пару дней посидеть в бункере, – сказала я.
– Но здесь так мало места, – возразила Лидия, разведя руки в стороны, и ее кончики пальцев почти коснулись противоположных стен. – И он такой пассивный. Может, мы выпустим его хоть на пару минуточек?
И правда, по австралийским стандартам, студия была не намного больше птичьей клетки. Несомненно, Джон давал одинаковые советы всем, кого он отправлял домой с котами. Сейчас Боно вовсе не был похож на того дикого подвижного кота, которого мы видели в «Байдеви», – казалось, он стал совсем другим животным. Он был мирным и расслабляюще спокойным. Заглянув в переноску, я встретилась со взглядом ангела.
«Ну что может пойти не так?» Я кивнула.
Лидия нажала на защелку переноски. Она открылась пугающе моментально, из нее вылетел ком черной шерсти и ураганом промчался по комнате. Кот пролетел мимо нас, прижав уши к черепу, с дикими глазами.
Лидия приготовилась броситься на него, когда он будет мчаться в ее сторону, но он выполнил хитрый обход по кофейному столику и снова вернулся в центр комнаты, развив скорость урагана.
– Стой! – бессмысленно крикнула я этому кружащемуся стихийному бедствию, которое и близко не было похоже на того игривого миниатюрного льва, которого мы забрали в «Байдеви». – Ты же должен быть больным!
Он несся по кругу все быстрее и быстрее, мимо кофейного столика, дивана, камина, столика, дивана, камина…
Я попыталась схватить его, когда он проносился мимо моих коленей. Я впервые прикоснулась к нему. Шерсть на его туловище оказалась грубой и теплой на ощупь, как овечья шерсть. Ребра были жесткими и острыми. Он выскользнул из моих рук.
Благодаря нескольким моим знакомым гиперактивным детям я знала, что если сохранять спокойствие и не позволять им увлекать тебя в их маниакальное состояние, у мелких существ иссякает энергия, и они успокаиваются – в конце концов.
Столик, диван, камин, столик…
Вот уже скоро Боно, обессиленный и измученный, превратится в скромный комок шерсти.
Диван, камин, столик, диван…
Кот все ускорялся, опрокинув вазу с нарциссами, которые рассыпались по полу. Затем, к нашему ужасу, он вскарабкался вверх по камину; мы не могли поверить своим глазам.
Мы с Лидией переглянулись в изумлении. Мы одновременно издали вопль, когда облака сажи и пыли посыпались в комнату из пустого камина. Единственным признаком Боно был черный львиный хвост, торчащий, как шнурок дверного звонка, в облаке пыли из дымовой трубы.
В комнате наступила сверхъестественная тишина. В тусклом солнечном свете кружились хлопья сажи и штукатурки. Мы с Лидией уставились на хвост.
– Думаешь, стоит потянуть за него? – спросила я.
Лидия не ответила, но ее щеки вспыхнули. Кошачий хвост – это скопление нервных окончаний. В нем до двадцати трех костей – это очень впечатляющая цифра с учетом того, что в шее жирафа их только семь. Потянуть за хвост, даже чтобы спасти его владельца, без сомнения значит совершить жестокость по отношению к животному. С другой стороны, это может спасти его жизнь.
Мы услышали какое-то движение внутри трубы. За ним последовало новое облако осыпающейся из камина штукатурки. У меня появилась надежда. Может быть, Боно пришел в чувство, и сейчас пытается развернуться, чтобы слезть.
К моему разочарованию, хвост стал короче. Мы стояли, беспомощно наблюдая, как кот поднимается вверх по пустой трубе, и вскоре единственным, что мы могли видеть, была взъерошенная кисточка на конце его хвоста.
Казалось невероятным, что ему удается протиснуться сквозь такой узкий вертикальный туннель. Но, к сожалению миллионов мышей, коты обладают знаменитыми «плавающими ключицами», которые позволяют им втиснуться в любое место, достаточно широкое, чтобы в него пролезли усы.
Тишина. Кажется, Боно наткнулся на преграду в трубе и дальше не может лезть вверх, да и вниз тоже. Он застрял. Я почти слышала, как с шумом поворачиваются его мозги. Лидия снова была на грани слез.
– С ним все будет в порядке, – заверила я ее. – Это уличный кот.
Что хорошо в кошке с загадочным прошлым, так это то, что ты можешь придумать для нее любую историю.
Согнувшись перед входом в трубу, я почувствовала приступ паники. Эти его проделки способны развалить весь дом. А если нет, то Боно ждет там ужасный конец – он умрет от голода, зажатый кирпичами со всех сторон. А мы будем ночью лежать в постели и слушать его жалобное мяуканье… пока оно не прекратится совсем.
Из трубы донеслись какие-то звуки. На мои ботинки посыпался свежий каскад мусора. Я отошла назад. Камни становились все крупнее. На пол обрушился крупный кусок кирпича, и кончик хвоста Боно дернулся из стороны в сторону, а затем исчез.
Спустя еще долю секунды, вместе с кучей камней, из камина вывалилось животное. Белый от пыли, с выпученными глазами и оскаленными зубами, Боно напомнил мне мифическое существо из индонезийских орнаментов. Мне удалось схватить его, когда он пролетал мимо моих ног. Удерживая его борцовским захватом, я отволокла его в бункер и заперла там.
Лидия смела мусор и затолкала в трубу пластиковые пакеты, а я открыла банку с кошачьими консервами. У нас не было возможности скормить ему лекарства так, как показывал Джон. Я перемешала белую таблетку с пюре и подкралась на цыпочках к дверям бункера. Изнутри не доносилось ни звука. Я на секунду открыла дверь, втолкнула миску в темноту и снова закрыла.