– Да, а еще мы ходили на фестиваль Холи. Видишь? У меня до сих пор руки в краске.
– А что сейчас с квартирой? – спросил он.
Я покрутила ноутбук, чтобы показать ему всю квартиру, и провела репортаж с места событий, посвященный плану квартиры и попытке бегства через камин в духе «Вестсайдской истории».
– А где кот? – спросил он, когда я остановилась, чтобы перевести дыхание.
Я опустила компьютер на пол возле кровати.
– Там, внизу. – ответила я. – У него красивые глаза. Ты видишь его?
Филипп склонился к монитору своего компьютера.
– Слишком темно.
Было что-то сюрреалистичное в том, что я вижу своего мужа на экране в такой знакомой обстановке и чувствую себя неугомонной Алисой в Стране чудес. Я почти ощущала запах застоявшегося воздуха нашей спальни. Я сто лет не пылесосила за этой кроватью. Стену за ней не перекрашивали по крайней мере лет десять. Положа руку на сердце, наше жилище выглядело пресным.
– Ладно, я заскочу в душ и буду собираться на работу, – сказал он, мягко опуская Джону на пол.
Когда он закроет дверь, по дому пронесется гулкое эхо. Если бы я сейчас была дома, мы с Джоной двенадцать часов кряду разгребали бы домашние дела, иногда для разнообразия пытаясь писать. Я не торопилась назад. По крайней мере если бы у меня была возможность провести остаток своих дней, попивая шампанское на балконе маленькой квартирки в Сохо. Мы послали друг другу гигиенические поцелуи и попрощались, и как раз вернулась Лидия с ужином.
Сидя рядом на диване и ковыряя тушеную капусту в полистироловых контейнерах, мы пытались говорить о другом, но наши мысли были сосредоточены на недружелюбном госте, который сидел под моей кроватью.
– Нужно перенести его обратно в бункер, – сказала я, – иначе он никогда не привыкнет к жизни у нас.
– Тсс! – сказала Лидия. – Он подслушивает!
Трудно сказать, насколько коты понимают человеческий язык, но она была права. Пока мы тихо разрабатывали план, из-под кровати раздавался какой-то шорох.
Мы незамедлительно заняли позицию. Я скрючилась у одной стороны кровати, а Лидия, как коммандос, ползла по направлению к Боно с другой стороны. Однако кот был слишком юрким для нас. Он рванул от нас в комнату. Лидия – за ним. Она чуть было не поймала его, но он просто профессионально выскользнул из ее рук и прошмыгнул назад под кровать. Ловля Боно в укромных уголках комнаты была просто гонкой на выживание. Вскоре Лидия рухнула на диван, а я упала на кровать, надеясь, что просевший матрас не раздавит того, кто находится под ней.
– Это не смешно! – задыхалась я. – Почему он не может вести себя дружелюбно?
Глядя на фиолетовые шторы, я думала, как скоро мы примем предложение Джона вернуть Боно в «Байдеви». Кот явно был несчастен с нами.
Даже Лидия уже утратила свой энтузиазм. Она тихо постелила простыни и одеяло на свой диван. Я спросила, не хочет ли она лечь со мной на кровать, но она сказала, что все в порядке. Честно говоря, я не особо расстроилась. Кровать была настолько узкой, что ее сложно было назвать двуспальной.
Я взяла Time Out с прикроватной тумбочки, по совместительству служившей комодом, и стала, глотая слюнки, изучать список шоу и постановок, идущих всего в нескольких кварталах от нас.
– Слушай, Лидди, – предложила я, – на Бродвее идут какие-то «Чумовые ботинки», на них отличные отзывы. Посмотреть, может, мы еще успеем купить билеты?
Она или спала, или притворялась спящей. Отсутствие интереса к мюзиклам у моей дочери просто непреодолимо.
Проснувшись на следующее утро, мы обнаружили, что маленькая черная тень пританцовывает посреди комнаты, сражаясь с носком Лидии. Боно тряс его лапами, подбрасывал в воздух и был настолько увлечен этой битвой, что не замечал нашего интереса. Вчерашняя травма совершенно забылась, и сейчас он выглядел очень умилительно за этим простым актом борьбы с носком. Боно был брошен и смертельно болен, однако был способен получать удовольствие от того, что прямо сейчас он жив, и у него есть носок. Хотелось бы мне уметь так ловить каждый момент жизни. Мне, чтобы выйти на такой уровень, потребовались бы десятки лет терапии и духовных практик. Если бы я могла хоть чуть-чуть быть похожей на Боно и не терзать себя из-за вещей, которые я не могу контролировать!
Он замер и вытянул заднюю правую лапу в идеальном арабеске. Я никогда раньше не видела, чтобы кот совершал такие танцевальные движения.
– Какой же он милый! – воскликнула Лидия.
Он замер при звуке ее голоса.
– Все хорошо, – ласково произнесла она.
Боно выронил носок и тенью нырнул в пространство между спинкой дивана и стеной.
– Все, больше сегодня мы его не увидим, – решила я.
Лидия просунула руку в новое убежище Боно, продолжая ласково разговаривать с ним. К моему изумлению, оттуда появилась темная голова, и нос осторожно прикоснулся к ее пальцам.
Это была трогательная сцена, но если мы хотим, чтобы Боно выжил, он должен принять эту таблетку. Чувствуя себя злым полицейским, я схватила его, отволокла в бункер и закрыла за нами дверь. Присев на пол, я крепко сжала его и протолкнула таблетку в его горло. В этот ужасный момент я ощущала его (вполне понятную) неприязнь ко мне. Более того, я чувствовала, что навсегда теряю надежду на то, что когда-нибудь он начнет мне доверять.
Глава 13Вселенная в янтаре
Подсчитать было несложно. Джон разрешил нам вернуть Боно в «Байдеви» в конце недели. Сегодня среда. То есть нам оставалось провести с четвероногим отшельником еще три ночи. В этом не было ничего постыдного. Мы выполним свою миссию, устроив «праздник» больному животному.
А пока я решила удовлетворить его потребность в уединении и получить максимум удовольствия за ту неделю, что Лидия пробудет в Нью-Йорке.
– Как тебе идея сходить в музей? – спросила я.
Дочь прищурилась. В детстве ей больше нравилось карабкаться по дверной лутке, чем ходить в картинные галереи.
В период увлечения религией, в подростковом возрасте и когда ей уже исполнилось двадцать, она с неодобрением относилась к любым проявлениям художественного творчества.
– Какой музей? – спросила она таким тоном, как будто речь шла о походе к дантисту.
– Думаю, тебе понравится Музей современного искусства, – ответила я. – Он современный и не слишком большой.
Мне кажется, что каждая известная галерея была основана группой состоятельных патриотически настроенных идеалистов. В начале 1920-х такие личности, как Рокфеллер, Гудиер и Сакс, объединились идеей создания самого крупного музея современного искусства в мире. Эта мысль была с энтузиазмом воспринята общественностью, и коллекция быстро пополнялась. Галерея трижды переезжала в более крупное помещение, пока в 1939 году не обосновалась на нынешнем месте, в Мидтауне.
Лидия держалась отстраненно, когда мы встали в очередь на холоде вместе с сотнями других туристов, ожидающих, когда откроются двери. Любуясь сумочкой с жирафовым принтом, перевешенной через ее плечо, я помалкивала. Если это не сработает, мы всегда можем вернуться к шопинг-терапии.
Я наблюдала за множеством преображений Лидии – от круглолицей малышки, делающей первые неуверенные шаги, до молодой женщины, взбегающей на сцену для получения диплома. В тот день на пятом этаже Музея современного искусства я стала свидетельницей не менее знаменательного события, когда мы увидели три большие картины с лилиями Моне.
Загипнотизированная, она погрузилась в молчание и позволила себе погрузиться в великолепие пастельных прудов мастера. И хотя она ничего мне не сказала, я уверена, что в этот день она впервые поняла духовную красоту искусства. Наблюдая за тем, насколько глубоко она была тронута картиной, я с трудом удерживалась от слез. Если бы мы в тот же вечер сложили вещи и уехали из Нью-Йорка, путешествие бы того стоило.
Мне было понятно, почему Моне посвятил последние тридцать лет своей жизни рисованию водяных лилий. Природа поражает нас все больше по мере того, как мы становимся старше и готовимся передать ей свое тело. Он видел вселенную в своем волшебном пруду и рисовал ее около 250 раз.
Любоваться водяными лилиями Моне на календаре или салфетке – это одно, а стоять перед тремя картинами, каждая из которых имеет более 6 футов в длину, – это все равно что переноситься в другой мир.
Спускаясь на нижние этажи мимо экспозиций порождений двадцать первого века, Лидия спросила меня, что произошло с искусством. Я не чувствовала себя готовой ответить на этот вопрос. Сделав небольшую остановку в сувенирном магазине, чтобы набрать открыток с изображением наших любимых картин, мы поймали такси.
– Поехали в Музей Фрика, – предложила я, испытывая судьбу.
– А что это?
– Это небольшой музей с великолепной коллекцией старинных шедевров.
– Очень старинных? – с подозрением спросила она.
– Увидишь, когда мы приедем, – ответила я. – Мы можем уйти, если тебе не понравится.
Проезжая в такси между рядами цветущих деревьев на Парк-авеню, мы наблюдали, как небоскребы пронзали прозрачный весенний воздух. Наслаждаясь Нью-Йорком во всей его магической красе и обществом дочери, открытой для искусства, я чувствовала себя на седьмом небе.
– Я убью тебя! – заорал водитель «Хаммера» в открытое окно нашему водителю, который, очевидно, не перестроился, чтобы тот мог занять свою полосу.
Мы встревожились, будучи почти уверенными, что водитель «Хаммера» сейчас достанет револьвер и нам придется отмывать мозги таксиста от пешеходного перехода.
– Ублюдок, – пробормотал наш водитель, нажимая акселератор и резко вырываясь вперед с такой скоростью, что у нас клацнули зубы. Оказавшись на безопасном расстоянии от агрессора, водитель замедлил скорость и объяснил нам, что вообще он практикующий буддист и пацифист. Но он прожил в этом городе двадцать семь лет, поэтому имел право использовать местное наречие.