15 апреля 2013 года началось, как и всякий другой понедельник. Я распахнула шторы, чтобы посмотреть на водянистое небо, обещавшее позже солнечный день. Наполнив миски Боно, я просмотрела кучу последних писем от его интернет-поклонников. Его обожатели из Германии, Франции, Италии, Австралии, Новой Зеландии и различных уголков Соединенных Штатов фонтанировали прилагательными в превосходной степени, но никто не проявлял интереса к потенциальному усыновлению. Мой месяц в квартире наполовину истек. Найти другое место, чтобы переехать с котом, было почти невозможно. Я переживала, что мы теряем время. Боно вскочил на стол возле меня, чтобы почистить зубы о край моего ноутбука.
Когда-то я решила, что неважно, какого размера дом, если я могу ходить в нем без одежды. В Нью-Йорке такая роскошь не укладывалась в мой бюджет, и мне приходилось одеваться, скрючившись в крошечной кухне. Однако эти попытки сохранить стыдливость были ни к чему. Хотя анонимные сотрудники здания напротив интриговали меня, они не проявляли никакого интереса к миру за окном их офиса. Кроме того, я считала маловероятным, чтобы кто-то захотел наблюдать, как тучная женщина не первой молодости втискивается в штаны.
После завтрака в кулинарном магазине я побрела на почту около Центрального вокзала, чтобы отправить очередную партию открыток с картинками из «Холодного сердца» Энни и Стелле. Даже если они их не читают, я хотела, чтобы юное поколение понимало, что когда-то была такая вещь, как бумага и марки. До сих пор реакция была умеренной. Интересно, их родители уже сыты по горло моими открытками, которые засоряют их почтовый ящик?
Днем, возвращаясь в квартиру, я заметила перемену в настроении города. Люди на улицах казались взвинченными и необычно подавленными. Я купила шаурму в магазине на углу, вставила ключ в замок в форме сердца и поспешила наверх, к Боно.
Сев на диван, я увидела президента Обаму на экране телевизора. Он увещевал людей оставаться спокойными и уверял зрителей, что виновные будут найдены.
Боно вскочил мне на колени и вцепился зубами в мою шаурму, остывающую нетронутой в своей упаковке из фольги. Я с недоверием смотрела, как трагические кадры сменяют друг друга. Вот толпа приветствует бегунов, пересекающих финишную линию. Страшный взрыв. Крики. Через мгновение ликование сменилось шоком, когда позади атлетов появился столб черного дыма. Еще через несколько секунд прогремел второй смертельный взрыв.
Еще с 1879 года Бостонский марафон проводится в День патриота, в первый понедельник апреля. Будучи самым старым ежегодным марафоном в мире, он привлекает около полумиллиона зрителей. Тридцать тысяч участников создают незабываемое представление, но 2013 год войдет в историю совсем по другим причинам.
Мое сердце пронзила боль за семьи трех погибших зрителей. Их потрясение невозможно передать словами. Помимо мучительных страданий, которые приносит внезапное горе, им также приходится бороться с собственным праведным гневом. В тот день были ранены еще 200 человек. Шестнадцать человек потеряли конечности, в том числе семилетняя девочка.
У некоторых людей трагедия вызывает чрезвычайное сочувствие. Просматривая видео снова и снова, я заметила, что после взрывов некоторые люди на самом деле бегут в сторону взрыва, а не от него. Эти герои, не задумываясь, рисковали жизнями, чтобы помочь другим.
На экране ноутбука появилось взволнованное лицо Филиппа.
– Ты в порядке?
– У нас все нормально. Они сделали бомбы из скороварок, – сказала я.
– Из таких, в каких мы тушили солонину? – спросил он.
– Да, их начинили шрапнелью и гвоздями, – ответила я. – Затем их спрятали в рюкзаки и оставили на месте события.
Филипп покачал головой.
– Такие самодельные приспособления впервые используются на американской земле, – сказала я.
– Уже известно, кто это сделал?
– Нет еще. Они могли прятаться где угодно. Кажется, копы считают, что они направляются в Нью-Йорк.
Я заметила беспокойство в его глазах.
– Мне кажется, это самое подходящее место для тех, кто хочет затеряться в толпе, – добавила я.
– Хочешь, я посмотрю, возможно ли тебе сейчас вернуться домой? – спросил он.
– Не беспокойся, – ответила я. – Со мной все будет в порядке.
И только вечером, когда я забралась в постель, мне вспомнился сломанный замок на окне, о котором я забыла сообщить. Эти дни были слишком переполнены событиями и впечатлениями, чтобы задумываться о звонке в агентство недвижимости.
Боно уткнулся носом в мои волосы и замурлыкал.
– Ты не одна, – казалось, хотел сказать он. – Я с тобой. Мы оба на этой планете ненадолго. Давай не будем тратить время на страх.
Боно впервые позволил мне обнять его. Его тепло перешло на мои руки. Я чувствовала, как под бритыми ребрами бьется маленькое сердечко. На каком-то уровне Боно понимал, что я нуждалась в утешении, таком, какое другая миниатюрная черная кошечка, Клео, давала мне несколько десятков лет назад в мучительные дни после смерти Сэма.
С тех пор я слышала от своих читателей множество историй о том, как в самые трудные дни животные проникались их горем и делали все, что в их силах, чтобы помочь хозяевам. Когда моему брату Джиму поставили ужасный диагноз – рак, его английская овчарка Таш почувствовала, что происходит. Месяц за месяцем Таш лежала у его постели. Они умерли с разницей в несколько дней, и их похоронили вместе на деревенском кладбище возле нашего родного города. Это хорошее место для могилы, неподалеку от паба и с прекрасным видом на горы, у подножия которых мы выросли.
Даже если какой-то злодей ночью откроет окно и убьет меня, это не будет иметь никакого значения по сравнению с невысказанными страданиями в других частях света, в том числе в Бостоне. Принятие собственной незначительности давало умиротворение и свободу. На большой картине мира я была всего лишь маленькой точкой. Боно спрыгнул с кровати и поковылял к бункеру.
Я обнаружила, что лучшим успокоительным после кроссворда является игра «Скрэбл». Я потянулась за айпадом. Слово «террорист» имеет минимальную стоимость. Каждая из его девяти букв в английском языке оценивается только в одно очко, в отличие, например, от слова «герой», где только буква «Г» дает три очка и которое в сумме дает пятнадцать очков.
Я впервые услышала слово на букву «Т», кажется, еще в 70-х, когда боевики ИРА закладывали бомбы на станциях лондонского метро. Мне никогда не нравилось, как выглядит это слово или как им мелодраматично злоупотребляют. Участники массовых убийств не заслуживают местоимения, подразумевающего, что у них есть более высокая миссия. Это бандиты, чьи попытки привлечь к себе внимание вознаграждаются жадными до рейтингов СМИ, стремящимися подогреть страхи доверчивой публики.
Для того чтобы обезоружить терроризм, люди должны действовать более жестко и реалистично смотреть на вещи. Согласно глобальному индексу терроризма, в том году, когда прогремели взрывы на Бостонском марафоне, восемнадцать тысяч человек во всем мире стали жертвами так называемых террористических актов (большая их часть пришлась на Ирак). В том же году Всемирная организация здравоохранения сообщила об 1,3 миллиона смертей в результате дорожных происшествий. Почти в каждом случае происходит гибель невинных людей, оставляя след в разбитых сердцах их близких. Я не предлагаю запретить дорожное движение, но если бы в мире правила логика, нас больше должны были бы пугать автомобили.
И если бы в ту ночь какой-то сопляк с безумными глазами, называющий себя террористом, попытался взобраться ко мне по пожарной лестнице, у меня бы нашлась для него пара слов.
Я убрала половину вещей с прикроватной тумбочки на случай, если группе по расследованию убийств понадобится осмотреть квартиру спустя несколько часов. Как только свет погас, Боно запрыгнул на кровать и устроился на подушке рядом со мной. Я заснула под его обычное тихое посапывание. Мы спали крепко, если не считать мои регулярные посещения ванной комнаты.
На следующее утро, выйдя на улицу, я вынуждена была наблюдать всеобщую утреннюю встревоженность. В кафе и магазинах физически ощущалось напряжение. При звуке сирен лица людей омрачались тревогой, все обменивались перепуганными взглядами.
В памяти многих еще были живы воспоминания о самолетах, врезавшихся в здания. Большинство людей шли, опустив голову, но каждые несколько секунд то рабочий на стройке, то женщина в костюме поднимали взгляд к небу.
На углу Второй авеню я остановилась на светофоре, когда испуганная женщина с кольцом в носу показывала на что-то над нашими головами.
– Что это? – спросила она.
Я подняла глаза и увидела что-то, похожее на дополнительный провод, натянутый между уличными фонарями. Было непохоже, что провод присоединен к какому-то источнику электричества. Я понятия не имела, что это такое, но иногда задача старшего человека состоит просто в том, чтобы успокоить кого-то.
– Наверное, это провод для эрува, – сказала я.
– Что? – не поняла она.
– Ну, вы знаете, когда ортодоксальные евреи не должны ничего делать по субботам, даже готовить еду или везти коляску.
Женщина непонимающе уставилась на меня.
– По-моему, если они остаются на территории эрува в субботу, им разрешено все это делать, – сказала я.
Кажется, ее не успокоила моя теория.
От паники тоже есть польза. Нашим предкам нужно было бояться диких животных, чтобы выжить. В двадцать первом веке большую часть времени тревожиться ни к чему, за исключением, может быть, случаев, когда мы попадаем в поток уличного движения. Это, однако, не отменяет того факта, что мы запрограммированы испытывать тревогу – хотя и не всегда это идет нам на пользу. Когда меня начинала нервировать напряженность в городе, я вспоминала Боно и старалась следовать его примеру. Он не переживал.
Страх отнимает слишком много энергии. Это инструмент манипуляции, используемый политиками, рекламщиками, так называемыми террористами и всеми, кто хочет управлять другими людьми. Когда человек напуган, он превращается в низкопоклонника без чувства собственного достоинства. Как-то в автобусе я наблюдала за человеком, который был вынужден пересесть из-за того, что боялся бабочки.