– Вот он, – прошептала Микейла, показывая на величественного снежного барса, свернувшегося на скалистом уступе. – Разве он не прекрасен?
Если Бог существует, то Она – а это наверняка она! – должно быть, находилась на пике творчества, когда придумала комбинацию черно-белого меха и сапфировых глаз. Презрение в его пристальном голубоглазом взгляде напомнило мне о Джоне в одном из его снобистских настроений.
– Кто-нибудь еще интересовался Боно? – спросила Микейла.
– Да многие, – ответила я. – Но никто не надумал забрать его.
– Я надеялась, что ты так и скажешь, – сообщила она, поднимая телефон, чтобы сфотографировать барса. Он вытянулся, как фотомодель, и элегантно склонил голову перед ней.
– Это катастрофа, – сказала я, уверенная, что слух снова подвел меня. – Он такой великолепный парень, но я думаю, что нашла выход. Я решила…
– Помнишь, я рассказывала о своей подруге Моник? – прервала меня Микейла. – Она тебе понравился. Она необыкновенный человек. Она живет в моем доме и присматривает за моими котами, когда мы с Джином уезжаем. Она любит черных котов.
– Правда? – Я питаю слабость к людям, любящим черных котов.
– Ее любимый котик Оникс умер несколько лет назад, но она все еще держит его мисочки и туалеты на прежнем месте.
Снежный барс соскочил со скалы и исчез среди листвы.
– Она в восторге от фотографий Боно, которые ты выкладываешь. И я рассказала ей, какой он милый кот.
Я вспомнила, как Микейла лежала на животе, всматриваясь в темноту под кроватью. И я забеспокоилась, не перехвалила ли она очарование Боно.
– Она думает о том, чтобы усыновить его.
– Правда? А она знает, какой он больной?
– Моник – медсестра. Она специализируется на инфекционных заболеваниях, а ее муж Берри – терапевт-педиатр. Маленькая почечная недостаточность для них вообще не проблема.
– Должно быть, они потрясающие люди, – сказала я.
– Так и есть; и я была бы рада, если бы Боно стал моим соседом. Таким образом он бы остался в моей жизни.
Это все звучало чудесно, но если что-то звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой, так потом обычно и оказывается.
– Я не могу ничего обещать, – добавила Микейла.
Заглядывая в кусты, чтобы еще раз мельком взглянуть на снежного барса, я почувствовала, как третий вариант начинает пошатываться на своем основании. Мне всегда казалось, что я буду более чем в восторге, если Боно найдет любящий дом. Но сейчас, когда это начинало осуществляться, я уже не была в этом уверена. Если его усыновят, у меня уже не будет повода оставаться и продлять эту восхитительную эйфорию свободы в Нью-Йорке. Я стану еще одним лицом в человеческом бульоне, текущем вниз по Пятой авеню.
Мне не хотелось впускать серьезных соперников в ту жизнь, которую мы с Боно обустроили в нашей обшарпанной квартирке. Тем не менее если бы мне пришлось выбирать, кому доверить его будущее, то медсестра и врач, скорее всего, возглавляли бы список.
– Ты же знаешь, какой он застенчивый, – сказала я.
– Моник и Боно должны будут сами принять решение относительно друг друга, – засмеявшись, ответила Микейла.
Мы побрели к трем кирпичным аркам, на которых установлены знаменитые часы Делакорте. Часы, современная версия средневековой европейской часовой башни, известны своей коллекцией причудливых фигурок животных, «танцующих» под разные мелодии, играющие каждый час.
– Она бы хотела как-то зайти и познакомиться с ним, – добавила Микейла. – Тебе подойдет завтра утром, примерно в половине одиннадцатого?
Это, конечно, шутка. Кто такая эта Моник и почему она не отзывалась раньше?
Я бросила взгляд на пару бронзовых обезьян на башне. Они отбивали час на большом колоколе. Мы отошли в сторону, чтобы пропустить перед собой семью. Два маленькие девочки, примерно того же возраста, что и мои внучки, болтали друг с другом по-французски. Заиграла музыка, и мы стали смотреть, как мимо нас проплывают животные, не замечая глупых человеческих проблем. Среди них был и кенгуру с детенышем в кармане, дующий в рог.
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы узнать мелодию: «What the World Needs Now Is Love» – «Все, что сейчас нужно миру, это любовь».
Глава 29Последний шанс
Люди, живущие в старых домах, всегда мечтают о квартирах, в которых не дребезжат стекла. А те, кто проводит дни в многоэтажных домах с их элегантностью и функциональностью, тоскуют по дому с собственным характером и плетущимися по белому штакетнику розами.
Так почему же счастливая замужняя женщина под 60 воплощает свою мечту сбежать из дому в Нью-Йорк? Может быть, это погоня за юностью, которой у меня никогда не было, какой-то гормональный сбой, бегство от ответственности или попытка убежать от старой знакомой – смерти?
Я выросла у подножия покрытых снегом гор, в новозеландской деревне, и никогда не считала Австралию родным домом. Австралийские пейзажи казались мне слишком обширными и засушливыми, небо – слишком огромным. Озера и реки родины текли по моим венам. Кроме того, мало что раздражает новозеландцев больше, чем Австралия, претендующая на одного из них.
Но стоило мне увидеть этого кенгуру в часах Делакорте, как что-то шевельнулось во мне. Пять лет, которые мы намеревались прожить в Австралии, когда переехали туда в 1997 году, каким-то образом растянулись на шестнадцать лет. Мы приехали туда с маленькой черной кошкой Клео, которая оберегала наши жизни. Пять свечей, которые я вставила в именинный торт Катарины через несколько месяцев после нашего переезда, вдруг сменились десятью, затем их стало шестнадцать. Бессонные ночи перед школьными экзаменами сменились решениями о том, на какой специальности учиться. Слезы и молитвы перед операцией по случаю язвенного колита Роба сменились облегчением, когда он начал набираться сил во время долгих месяцев восстановления. К нему приходили подружки, а затем, когда дочери расцветали, превращаясь в красивых женщин, у нас на пороге стали появляться нервные молодые люди. Счастье от помолвки Роба с Шантель смешалось с печалью от ухода Клео.
Дети покинули дом, но он стал больше похож на озеро у океана, чем на пустое гнездо. Во время приливов пустые спальни заполняли внучки, пришедшие переночевать, родственники из Новой Зеландии и гости из разных частей света. Круглый год у нас с Филиппом почти не было времени замечать друг друга. Когда наступали тяжелые времена, мы просто цеплялись друг за друга. Были у нас и такие периоды, когда мы, поглощенные рутиной повседневности, забывали покрепче обнять друг друга, и между нами проскальзывали сквозняки. Конечно, мы тоже изменились. Он потерял большую часть волос, я – грудь, но эти поверхностные потери несравнимы с тем, что мы приобрели. За эти десятилетия мы научились прощать друг другу разницу между нами, принимать ее и, в некоторых случаях, даже ценить ее.
Когда-то вид бронзового кенгуру впечатлил меня не больше, чем бегемот и пингвин, кружащиеся под часами вместе с ним. Но шестнадцать лет спустя я осознала, что речь больше не идет о выборе – быть новозеландкой или австралийкой, – а о принадлежности к обеим странам.
Мы старались ездить в Новую Зеландию как можно чаще, чтобы проводить драгоценное время с друзьями и семьей, но самые важные и банальные вещи происходили с нами, когда мы жили в Австралии.
Наверное, самое большое чудо состоит в том, что в наш век мобильности все трое наших отпрысков со своими спутниками жизни и нашими внуками жили в одном городе с нами. Нью-Йорк очень притягателен, но перспектива провести долгие месяцы, не имея возможности случайно встретиться с Катариной за чашечкой кофе, посидеть на занятиях Лидии по медитации или ответить на повседневный звонок Роба, когда он возвращается домой с работы, это то еще счастье.
Как бы то ни было, я не собиралась бросать Боно. И, если быть честной с самой собой, Моник была его лучшим и, глядя правде в глаза, последним шансом. На следующее утро, в субботу, я сунула ноги в свои серебряные туфли и помчалась в цветочный магазин через дорогу. Продавец всегда казался удивленным, когда кто-то действительно хотел купить его цветы. Как будто он выставил их только для украшения. Его вазы с нарциссами излучали золотой оптимизм. Они выглядели более счастливыми, чем тюльпаны. Я принесла домой две охапки и затолкала в вазу около камина.
Боно озадаченно наблюдал, как я протираю пол и разбрызгиваю лавандовое масло перед бункером.
– Ты должен вести себя наилучшим образом, – сказала я, расправляя стопку газет возле ноутбука. – Не прятаться, хорошо?
Отчаянно желая произвести приятное впечатление, я пошла в ванную и нанесла второй слой пудры на нос. Из тусклого зеркала на меня смотрело встревоженное лицо. Я провела расческой по волосам, вставила пару придающих уверенность сережек и обвела губы помадой».
Один раз мы уже пережили разочарование. Даже если Моник появится, то, скорее всего, просто из любопытства. Чего она ждет? В моей голове раздались слова Джона: «Только святой решится забрать его.
Звонок раздался на десять минут раньше. К моему ужасу, мой сосед по комнате тут же нырнул под кровать.
Глава 30Из прошлой жизни
Первое, что я заметила у Моник, – это ее нимб. Может быть, сейчас меня и подводит зрение, но я вижу нимб все чаще. Я считаю, что у некоторых людей он действительно есть. И это не какая-нибудь эзотерика. Еще в Средневековье художники рисовали нимб вокруг святых как нечто само собой разумеющееся.
Нимбы встречаются гораздо чаще, чем вы можете подумать. Я вижу их вокруг детей, стариков и птиц. У парня из магазина органических товаров есть нимб, как и у рабочего, который улыбается, встретившись со мной взглядом. Иногда я задумываюсь, не обращают ли животные внимание на нимб, – возможно, вместе с языком тела он помогает им определить, стоит ли доверять человеку.