Если мы обратимся к недавнему прошлому, то увидим, что во время первой мировой войны в руках Клемансо или Ллойд Джорджа фактически была власть, значительно превосходившая по объему и интенсивности власть Вильгельма II. У последнего был декорум концентрированной личной власти, но за его спиной большинство «специалистов» детали все, что им было угодно. В то же время там, где правительство воплощало и концентрировало мобилизацию демократических сил, где динамика власти шла снизу вверх и снова излучались сверху вниз, - правительство при таком взаимодействии становилось сильном и плодотворным.
Конечно, фашизм – не автократия старого стиля. Он стремится использовать все выработанные демократией и даже, социалистическим развитием методы влияния на массы и их мобилизации и сделать их составными частями своей варварски-реакционной, модернизированно-автократической системы. Это демагогическое и лживое использование принципов, созданных демократией, вначале помогло фашизму добиться политического и военного успеха. Но нельзя построить прочную и действительно боеспособную систему на обмане и ловкой пропагандистской лжи, стремящейся противоположность интересов представить как их общность. Фашизм уже не раз переживал кризисы (например, конфликт с штурмовиками в 1934 году), при которых реально проявлялось противоречие интересов. И чем большие требования предъявят к фашистской системе решительные бои в современной войне, чем больше события будут заставлять ее не обманывать народ иллюзией быстрых и легких побед, а действительно мобилизовать всю его энергию для отчаянной борьбы, тем резче проявится противоположность интересов между трудящимися массами, и их «автократическими» тиранами.
Как мы видели, народу можно запретить спрашивать «почему». Но это запрещение распространяется лишь на поддающиеся полицейскому контролю публичные выступления. Нельзя запретить подпольную пропаганду, а чем труднее становится положение, тем с большей страстью задается в ней вопрос «почему». А это — начало конца автократической системы. Димитров с полным основанием назвал фашизм свирепой, но непрочной властью.
Победа социалистической революции в России в 1917 году вызвала во всей Европе дискуссию о противоположности демократии и диктатуры. Каждый, кто читал и правильно понял книгу Ленина «Государство и революция», откажется от такого абстрактного противопоставления. Он увидит, с одной стороны, что буржуазные демократии также являются формой диктатуры и, с другой стороны, что оборотной стороной, базой, осуществляющей социализм пролетарской диктатуры, является развитие новой, особенно широкой, глубоко проникающей и экономическую жизнь формы демократии – пролетарской демократии.
В задачи этой работы не входит подробный анализ социальной сущности различных форм демократии, всем известных противоречий между буржуазной и пролетарской демократией. Мы полагаем, что установленное Лениным неустранимое общественное и историческое взаимодействие между демократией и диктатурой дает указания для правильного решения этой проблемы; оно в противовес бесполезным, схоластическим размышлениям многих буржуазных мыслителей ведет к исследованию действительных жизненных диалектических противоречий. В свете ленинского анализа выявляется, с одной стороны, противоположность между демократиями и автократиями внутри классового общества; когда фашизм угрожает существованию буржуазных демократий, то он борется с прогрессивными тенденциями, существующими в капиталистическом обществе, с культурой и цивилизацией, которые человечество создало в процессе тысячелетнего неравномерного и противоречивого развития. С другой стороны, диктатура рабочего класса выступает как высшая форма демократии, уничтожающая классовые преграды и вместо формального равноправия людей и народов создающая истинное, конкретное, наполненное содержанием равноправие, уничтожающая всякую эксплуатацию человека человеком, ведущая людей от их «предистории» в классовом обществе к настоящей человеческой истории. Эти противопоставления необходимо дополняют наш предшествующий анализ: с одной стороны, мы видим превосходство любой формы демократии над «тоталитарностью», — превосходство, переходящее и в военную сферу; с другой стороны — видим качественную разницу между формальной буржуазной и социалистической советской демократией.
В этой связи выявляется, соответствует ли буржуазная демократия той ступени историческо-социального развития, на которой стоит народ, или же она устарела, не соответствует склонностям и интересам масс, превратилась в скорлупу, прикрывающую господство враждебной народу антинациональной клики. Резервы для режима создаются не демократической формой, а выражающимся в ней единством народа. Само собою разумеется, что не выродившиеся демократические формы также имеют свою историю: в историческом процессе меняются классовая база, социальные задачи, экономическое и культурное содержание и т. д. Несомненно вопрос о ступенях исторического развития крайне важен при решении этих проблем. Но подробный анализ возникающих таким образом различий между демократическими государственными формами выходит за пределы нашей работы.
Распространенное за границей даже в прогрессивных кругах мнение о родственности «абсолютных», «диктаторских» систем является опасной, вводящей в заблуждение фразой, так как при этом государства рассматриваются оторвано от их социальной базы, от их связи с народом, от их демократической или антидемократической сущности. Мы уже показали, что способности государства к восстановлению, его прочность в минуть величайшей опасности, именно его возможность использовать сильнейшую опасность как источник для величайшей мобилизации сил, — тесно связаны с его демократической сущностью. Те, кто внимательно следил за событиями во время первой мировой войны, должен был заметить, что последовательность, в которой происходило крушение больших империалистических военных монархий, находилась в прямой зависимости от степени их антидемократизма.
Конечно, фашизм — диктатура особого рода, которая во многих смыслах не может быть поставлена на одну доску с монархиями Романовых или Гогенцоллернов. Своей кажущейся большей приспособленностью к «тотальной» мобилизации фашизм обязан национальной и социальной демагогии, обязан своей способности приводить широкие народные массы в гипнотический транс, при котором они временно забывают о своих действительных интересах, при котором все их хорошие и дурные свойства превращаются в истерическое зверство, а объективно существующие неразрешимые противоречия между настоящими национальными целями и империалистической алчностью фашистской правящей клики исчезают в глазах обманутых масс. Но это болезненное одурманивание народа может продолжаться лишь до тех пор, пока оно не будет рассеяно фактами. Если это произойдет, - это как раз момент серьезнейшей опасности, в который доказывают свою прочность настоящие, основанные на правде демократии, — то фашистская система должна будет так же развалиться, как прежние абсолютные монархии, не прибегавшие вовсе или прибегавшие лишь к более примитивной демагогии. Государство подобно Антею: источником силы для его вое становления может быть только истина. Логика фактов, быть может с большим трудом и медленнее, но так же неизбежно разобьет самую рафинированную систему лжи, как разбивала она и неуклюжие измышления старого абсолютизма.
Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Первоначальные успехи фашистской молниеносной войны были неизбежны, так же, как относительная медленность мобилизации народных сил демократиями. (Конечно, за этой медленностью скрываются и ошибки, упущения, случайности и т. д., но что не меняет основной линии исторического развития.)
Но эта война приближается к своей кульминационной точке, и тут начинается действие постоянных факторов, т. е. проявляется как организационная слабость авторитарной системы, так и внутренняя стойкость, мобилизационная и восстановительная способность демократий. Победы Красной Армии под Москвой и Ленинградом явились явным признаком наступления кульминации.
Таким образом советская демократия практически показала, как мобилизуются моральные и материальные резервы свободного и великого народа. Этой мобилизацией она доказала и свои преимущества на полях сражения. И несомненно не случайно, что фашизм именно в лице советской демократии впервые натолкнулся на превосходящего его противника, который развеял легенду о военной непобедимости фашизма.
Многолетнее героическое сопротивление китайского народа технически превосходящему его агрессору также является воодушевляющим примером народных сил демократии.
Практика военных действий еще не показала, каковы возможности английской и американской демократий. Будущее покажет, какое напряжение вызовет у них угроза их жизненным национальным интересам. Хочется надеяться, что эти великие свободолюбивые народы полностью мобилизуют свои, находящиеся сейчас еще потенциальном состоянии силы. Тогда постоянные факторы войны принесут окончательную победу культуры над варварством, свободы — над угнетением.
Поэзия в Изгнании
Германия, которую раньше вполне справедливо называли страной мыслителей и поэтов, превратилась в страну разбоя и убийств, опустошения и насилий. Раньше, она гордилась обилием своеобразных, многогранных индивидуальностей в своем искусстве и науке; теперь она — страна всеобщей казарменной обезлички, обиталище людей-карикатур. Аморализм и варварство превращены в современной Германии в долг солдата, а в период фашистской «тотальной» войны, «тотальной» мобилизации всего народа все немцы стали солдатами. Достаточно прочесть пресловутый приказ Рейхенау и проследить за его ужасающе добросовестным выполнением германской армией, чтобы видеть, какова практика этого аморализма и варварства. Разве может в подобной стране возникать и процветать поэзия? Ясно, что поэзия должна была быть изгнана за пределы такой Германии, — и нетрудно понять, почему. Подавление всякой свободы мнений —существенная часть фашистской политики. Ведь с «унификации» идеологии началось фашистское господство в Германии.