И, как бы пытаясь убедить себя самого в правоте своих претензий к Сталину, в тот же день 6 марта он продиктовал письмо: «Тт. Мдивани, Махарадзе и др. Копия — тт. Троцкому и Каменеву. Уважаемые товарищи! Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь. С уважением Ленин». Однако эта записка стала последней в его жизни попыткой вмешаться в политику.
«Все смешалось в доме»... Ульяновых. Рядовой конфликт жены вождя переползал на уровень государственной политики. Ленин не сказал Крупской о письме Сталину. «Но, — пишет Мария Ульянова, — вернувшись домой, Н.К. по расстроенному виду В.И. поняла: что-то неладно. И попросила Володичеву не посылать письмо. Она, мол, сама переговорит со Сталиным и попросит извиниться. Так передает Н.К. теперь, но мне сдается, что она не видала этого письма и оно было послано Сталину — так хотел В.И.»
Действительно, 6-го числа письмо не попало адресатам. «Но 7-го, — записала Володичева, — я сказала, что должна исполнить распоряжение Владимира Ильича. Она (Крупская) переговорила с Каменевым, и письмо было передано мной лично Сталину и Каменеву, а затем и Зиновьеву, когда он вернулся из Питера».
Сталин философски воспринял этот психологический зигзаг. Позже Володичева рассказывала, что, передавая «письмо из рук в руки»: «Я просила Сталина написать письмо Владимиру Ильичу, так как тот ожидает ответа, беспокоится. Сталин прочел письмо стоя, тут же при мне, и лицо его оставалось спокойным. Помолчал, подумал и произнес медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, делая паузы: «Это говорит не Кении, это говорит его болезнь».
И продолжал: «Я не медик, я — политик. Если бы моя жена, член партии, поступила неправильно и ее наказали бы, я не счел бы себя вправе вмешиваться в это дело. А Крупская — член партии. Но раз Владимир Ильич настаивает, я готов извиниться перед Крупской за грубость».
В этот же день, 7 марта, Сталин написал ответ. «Т. Ленину от Сталина. Только лично.
Т. Ленин! Пять недель назад я имел беседу с т. Н. Константиновной, которую считаю не только Вашей женой, но и моим старым партийным товарищем, и сказал ей (по телефону) приблизительно следующее: «Врачи запретили давать Ильичу политинформацию, считая такой режим важнейшим средством вылечить его, между тем Вы, Надежда Константиновна, нарушаете этот режим, нельзя играть жизнью Ильича» и пр.
Я не считаю, что в этих словах можно было усмотреть что-либо грубое или непозволительное, предпринятое «против» Вас, ибо никаких других целей, кроме Вашего быстрейшего выздоровления, я не преследовал. Более того, я считал своим долгом смотреть за тем, чтобы режим проводился. Мои объяснения с Н. Кон. подтвердили, что ничего, кроме пустых недоразумений, не было тут, да и не могло быть.
Впрочем, если Вы считаете, что для сохранения «отношений» я должен «взять назад» сказанные выше слова, я их могу взять назад, отказываясь, однако, понять, в чем тут дело, где моя «вина» и чего, собственно, от меня хотят (курсив мой — К. Р.)».
Обратим внимание, что не знавший о жалобе Крупской Каменеву и Зиновьеву и не посвященный в обстоятельства «бури в стакане», разыгравшейся в квартире Ульяновых, Сталин даже не понял, о какой «грубости» идет речь в письме. Примечательно, что в ответе он ссылается на разговор с Крупской, состоявшийся «недель пять назад» (то есть 1—2 февраля), в то время как «претензии» Ленина относились к эпизоду более чем двухмесячной давности.
Действительно, он не понял, чего же хотел Ленин. На этот вопрос Сталин ответа не получил. Ленину его письмо вообще так и не показали, поскольку доведенный Крупской до нервного срыва больной стал чувствовать себя хуже.
10 марта произошел очередной приступ, приблизивший тот трагический момент, когда Сталин был обязан выполнить обещание о предоставлении Ленину средства уйти из жизни. Тот момент, которого Сталин всеми силами старался избежать, та критическая ситуация, из-за которой и возникла «буря в стакане», приближались.
Крупская напомнила ему об этом через неделю. Неизбежность, которую он страстно хотел отдалить, — наступила. Примечательно, что в отчаянном, почти в истерическом состоянии Крупская бросается не к кому-нибудь, а снова к Сталину. Она позвонила ему, и они встретились. После этой тягостной для него беседы Сталин ясно осознал, что держать ленинскую просьбу в тайне было бы верхом неблагоразумия.
И 21 марта 1923 года он пишет записку. «Строго секретно. Членам Пол. Бюро. В субботу 17 марта т. Ульянова (Н.К.) (Крупская. — К.Р.) сообщила мне в порядке архиархиконспиративном «просьбу Вл. Ильича Сталину» о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Вл. Ильичу порцию цианистого калия.
В беседе со мною Н.К. говорила, между прочим, что Вл. Ильич «переживает неимоверные страдания», что «дальше жить так немыслимо», и упорно настаивала «не отказывать Ильичу в его просьбе».
Ввиду особой настойчивости Н.К. и ввиду того, что В. Ильич требовал моего согласия (В.И. дважды вызывал к себе Н.К. во время беседы со мной из своего кабинета и с волнением требовал «согласия Сталина», ввиду чего мы вынуждены были оба раза прерывать беседу), я не счел возможным ответить отказом, заявив: «прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование». В. Ильич действительно успокоился.
Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сих выполнить просьбу В. Ильича, и вынужден отказаться от этой миссии, как бы она ни была гуманна и необходима, о чем довожу до сведения членов П. Бюро ЦК. 21 марта 1923 г. И. Сталин».
Эта записка, написанная утяжеленным канцелярским слогом, в стремлении буквально цитатно передать слова Крупской, отражает то внутреннее напряжение, которое переживал Сталин. Он не может не согласиться с правомерностью ленинской просьбы. Но, обремененный личным обещанием, он не в состоянии взять на себя ответственность за роковые последствия. Он не чувствует себя Богом
Кроме Томского, все члены Политбюро отреагировали на записку Сталина почти единодушным... «молчанием»: «Читал. Полагаю, что «нерешительность» Сталина — правильна. Следовало бы в строгом составе членов Пол. Бюро обменяться мнениями. Без секретарей (технич.). Томский».
На этом документе сделаны записи: «Читал: Г. Зиновьев. Молотов. Читал: Н. Бухарин. Троцкий. Л. Каменев». Но молчаливое самоотстранение соратников от вставшей перед ними дилеммы не снимало тяжести выбора с самого Сталина.
В тот же день он пишет новую записку: «Строго секретно. Зин., Каменеву. Только что вызывала Надежда Константиновна и сообщила в секретном порядке, что Ильич в «ужасном» состоянии и требует цианистого калия, обязательно. Сообщила, что пробовала дать калий. Но «не хватило выдержки». Ввиду чего требует «поддержки Сталина».
Соратники ответили: «Нельзя этого никак. Ферстер дает надежды — как же можно? Да если бы и не было этого! Нельзя, нельзя, нельзя! Г. Зиновьев. Л. Каменев». Почти паническое «нельзя» ставит точку в его терзаниях, и он поступается необходимостью держать данное слово.
Он был вправе так поступить. Но с ним обошлись непорядочно, бросив на него пятно и приписав качества, не присущие ему. Даже самые лютые его ненавистники в своих филиппиках в его адрес не приведут позже ни одного фактического примера его «капризности, нетерпимости, невежливости...», но ярлык «грубости» станет вешать на него всякий проходимец.
Мог ли Сталин ожидать, что человек, которого он почти боготворил, поступит столь опрометчиво? Но он никогда не опустится до сведения со своим кумиром счетов, наоборот, он вознесет Ленина на политический пьедестал.
ГЛАВА 15. НАСЛЕДНИКИ ИЛЬИЧА
...всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит.
Пока, обремененный просьбой Ленина и терзаемый сомнениями в правомерности ее выполнения, Сталин пытался разрешить возникшую перед ним трагическую дилемму, Троцкий энергично отреагировал на обострение болезни вождя партии. Уже на следующий день после появления 13 марта 1923 года в газетах первого бюллетеня об ухудшении здоровья Ленина «Правда» опубликовала статью ближайшего сподвижника Троцкого К. Радека: «Лев Троцкий — организатор побед». Это стало своеобразным сигналом для активизации его приверженцев.
Еще в январе Троцкий отверг очередное предложение Сталина занять пост заместителя Председателя Совнаркома, а перед февральским Пленумом ЦК он настоял и на отклонении, по существу ленинского, предложения об увеличении состава ЦК. Вместо этого Троцкий стал настаивать на его «сужении» путем включения только членов Политбюро, Оргбюро и Секретариата, но его вариант не прошел. Ленин, в свою очередь, никак не отреагировал на работу февральского Пленума.
22 марта члены и кандидаты в Политбюро подписали письмо, где указывалось: «Тов. Троцкий не остановился перед тем, чтобы в крайне острой форме бросить ряду членов Политбюро обвинение в том, что позиция их в указанном вопросе продиктована якобы задними мыслями и политическими ходами».
В связи с отказом Троцкого обязанности Председателя Совнаркома были возложены на Каменева. Однако с отчетным докладом ЦК на предстоящем съезде партии вышла заминка. Сталин предложил выступить Троцкому, но тот демонстративно отверг это предложение.
Видимо, он опасался, что это воспримут как слишком откровенные претензии на роль вождя еще при жизни Ленина. Сталин тоже не принял это поручение. Ему и так предстояло сделать два доклада: по организационному и по национальному вопросам.
Основной доклад взялся сделать тщеславный Зиновьев. На подчеркнутое дистанцирование Троцкого от других членов Политбюро Сталин, Зиновьев и Каменев отреагировали тем, что составили своеобразный триумвират, сопротивлявшийся очевидным намерениям Лейбы Бронштейна стать во главе партии.