Отказ Троцкого от вступления в руководящий «триумвират» объяснялся не только тактическими соображениями. Он в очередной раз воспарил в облака, ему было тесно в рамках разваленной и нищей России, этой, по его мнению, полуазиатской провинции мира
Подобно ограниченным людям, Троцкий никогда не сомневался в своем величии. И его самовлюбленные заявления порой выглядели как комические монологи. Еще в апреле в Харькове он с выспренним пафосом изрек: «Балансу учимся и в то же время на Запад и Восток глядим зорким глазом, и врасплох нас события не застанут... И если раздастся на Западе набат, — а он раздастся, — то, хоть мы и будем по сию пору по грудь погружены в калькуляцию, в баланс и нэп, мы откликнемся без колебаний и промедления: мы революционеры с головы до ног, мы ими были, ими останемся, ими пребудем до конца».
Трудно сказать, сопровождал ли свое гротескно митинговое заявление «демон революции» жестами, убедительно демонстрирующими, насколько глубоко он завяз в дебрях калькуляции и баланса. Но очевидно, что Россия представлялась Троцкому лишь временным прибежищем, «гостиницей», из которой он отправится на покорение остального мира. Он ощущал себя теоретиком марксизма и не упускал возможности попророчествовать. «Новый период, — утверждал он, — открытых революционных боев за власть неизбежно выдвинет вопрос о государственных взаимоотношениях народов революционной Европы».
Внутренние проблемы России рассматривались в это время как эпизодическая необходимость не одним Троцким. Многим казалось, что неизбежная революция на Западе решит все и само собой. Позже Троцкий признавался: «Считалось самоочевидным, что победивший германский пролетариат будет снабжать Советскую Россию в кредит в счет будущих поставок сырья и продовольствия не только машинами и готовой продукцией, но также десятками тысяч высококвалифицированных рабочих, инженеров и организаторов».
То, как «германский пролетариат» начал «снабжать» Россию, в 1941 году продемонстрировал Гитлер. Но тогда, в середине 20-х годов, сведения о политическом кризисе в Веймарской республике Троцкий и многие другие члены партии восприняли как предреволюционную ситуацию. Да, Троцкий был далеко не одинок.
В июле 1923 года Карл Радек выступил на Политбюро с сообщением о революционной ситуации в Германии. Под давлением оптимистично настроенных членов Политбюро на совместном совещании с руководством Германской компартии 22 августа была принята резолюция. Она включала требование по «политической подготовке трудящихся масс СССР к грядущим событиям»; для мобилизации «боевых сил» и «экономической помощи германским рабочим».
Зиновьев не ограничился демонстрацией своих личных бойцовских качеств письменным требованием о направлении в Германию. 22 сентября на Пленуме ЦК РКП(б) он выступил с секретным докладом «Грядущая германская революция и задачи РКП».
Его мнение о перспективах мировой революции полностью совпадало с взглядами Троцкого.
Ажиотаж нагнетался, и 4 октября Политбюро утвердило решение комиссии о «назначении» революции на 9 ноября. 20 октября военная комиссия ЦК представила план мобилизации Красной Армии на случай помощи восставшему германскому пролетариату.
Верил ли в германскую революцию Сталин? Связывал ли с ней перспективы страны? Смотрел ли он так же оптимистично в грядущее, как его коллеги, практически просидевшие за границей до свержения русского царизма?
Сталин тоже голосовал за решение о подготовке революции в Германии. Он отдал дань одному из марксистских постулатов. Однако он не разделял всеобщей самонадеянности и эйфории. Он рассматривал ситуацию в высшей степени прагматично и взвешенно.
В письме Зиновьеву 7 августа Сталин писал: «Должны ли (немецкие) коммунисты стремиться (на данной стадии) к захвату власти без социал-демократов, созрели ли они уже для этого — в этом, по-моему, вопрос (все курсивы мои. — К. Р.). Беря власть, мы имели в России такие резервы, как а) мир, б) земля крестьянам, в) поддержка громадного большинства рабочего класса, г) сочувствие крестьянства.
Ничего такого у немецких коммунистов сейчас нет Конечно, они имеют по соседству Советскую страну, чего у нас не было, но что (мы) можем им дать в данный момент?.
Если сейчас в Германии власть, так сказать, упадет, а коммунисты ее подхватят, они провалятся с треском.
Это в «лучшем» случае. А в худшем случае — их разобьют вдребезги и отбросят назад. Дело не в том, что Брандер (руководитель Германской компартии. — К. Р.) хочет «учить массы, — дело в том, что буржуазия плюс правые социал-демократы наверняка превратили бы учебу — демонстрацию в генеральный бой (они имеют пока что все шансы для этого) и разгромили бы их.
Конечно, фашисты не дремлют, но нам выгоднее, чтобы фашисты первые напали, это сплотит весь рабочий класс вокруг коммунистов (Германия не Болгария). Кроме того, фашисты, по всем данным, слабы в Германии. По-моему, немцев надо удерживать, а не поощрять. Всего хорошего. Сталин».
Сталин с исключительной осознанностью и предвидением оценил ситуацию в Германии и почти пророчески предсказал не только ее результат, но и действия фашистской партии. 8 и 9 ноября в
Мюнхене произошел знаменитый «пивной путч», который провалился, а Гитлер после ареста и суда оказался в тюрьме.
И хотя одно из сталинских суждений о слабости в Германии фашистов подтвердилось, первоначально казалось, что в целом развитие событий опровергало его скептицизм. 11 октября поступило обнадеживающее сообщение, что в Саксонии и Тюрингии сформированы правительства из коммунистов и левых социал-демократов.
Между тем Советская Россия сама находилась в весьма непростой ситуации. Как уже говорилось, летом 1923 года экономику страны постиг кризис, повлекший сокращение производства, усиление безработицы и урезание заработной платы. Это вызвало забастовки рабочих.
Оставив на время свою любимую игрушку — «мировую революцию», Троцкий направил свою активность в другую сторону. В накалявшейся обстановке 8 октября он опубликовал свое открытое письмо ЦК. В нем он обличил «вопиющие коренные ошибки экономической политики». В связи со сменой ветра активизировала свою деятельность вся оппозиция. Она быстро изменила галс и перешла в наступление внутри страны.
Это был рассчитанный шаг. Внутренние споры и разногласия теперь выносились на страницы печати. Оппозиция уже строила свои ряды в единую шеренгу. 15 октября с одобрения и по согласованию своих действий с Троцким 46 видных деятелей партии направили в Политбюро письмо, осуждавшее практику руководства. Они обвиняли его в случайности, непродуманности и бессистемности «решений ЦК», поощрении разделения партии «на секретарскую иерархию и мирян, на профессиональных функционеров, подбираемых сверху, — и прочую партийную массу, не участвующую в партийной жизни».
Объясняя кризисные явления в стране «безынициативностью» и «недемократизмом» лидеров партии, оппозиционеры открыто требовала власти. Авторы письма без обиняков выражали желание «порулить» и почти не скрывали, откуда «дул ветер».
Среди подписавшихся находились крепкие сторонники Троцкого еще со времен эмиграции и Гражданской войны: В. Антонов-Овсеенко, И. Смирнов, А. Розенгольц, В. Косиор, Б. Эльцин, Н. Муралов, М. Альский, А. Белобородов. О своем недовольстве заявили бывшие «левые коммунисты» и участники «платформы демократического централизма» — Г. Пятаков, Н. Осинский, В. Смирнов, В. Яковлев, А. Бубнов, Рафаил, Т. Сапронов.
Своеобразный комизм ситуации заключался в том, что на фоне призывов к «демократии» в партии сверхреволюционеры требовали «установить диктатуру в промышленности», «завинчивать гайки», «разворачивать мировую революцию».
Сталин сразу уловил очевидное противоречие между словами и делами фрондирующей оппозиции. Комментируя ее требования, он не смог удержаться от насмешки. «Едва ли молено сомневаться в том, — отметил он, — что попытка Троцкого поиграть с идеей «развернутой демократии» будет встречена с улыбкой во всей партии».
Сам Троцкий не спешил с выходом на авансцену. Однако позднее он самоуверенно напишет в своей биографии: «Не сомневаюсь, что если бы я выдвинулся накануне съезда в духе блока Ленин — Троцкий... победа была бы за мной... В 1921—1923 гг. еще можно было захватить ключевые позиции открытой атакой на фракцию... эпигонов большевизма».
Это были даже не несбывшиеся мечты, а сомнительные предположения и надежды. Именно авторитет хотя и тяжелобольного, но живого Ленина, как образ «командора», сдерживал Троцкого от открытых притязаний на власть в партии. И словно многозначительное напоминание о своем существовании явилось неожиданное появление Ленина 18 октября в Москве.
Правда, в столице Ленин пробыл недолго. Он посетил кремлевскую квартиру и кабинет, где отобрал с десяток книг, и на другой день, проехав на машине по городским улицам, вернулся в Горки. Посещение Лениным Москвы не только напомнило о реальности его существования, но и возродило надежды на возможность выздоровления. На самом деле его состояние оставалось тяжелым: он перевозился санитарами в коляске и быстро утомлялся.
Визит Ленина как бы придал силы и обладателям реальной власти. 19 октября, еще в период пребывания Ленина в столице, восемь членов и кандидатов в члены Политбюро обратились к ЦК и ЦКК со своим письмом, содержащим острую критику Троцкого и 46 его сторонников. Письмо констатировало, что Троцкий стал центром притяжения всех сил, борющихся против партии и ее основных кадров.
Сталин не дал воинственной оппозиции возможности для упрочения ее честолюбивых надежд. На столкновение двух мнений, двух политических линий он ответил вполне демократически. 26 октября прошел объединенный пленум ЦК и ЦКК РКП(б) с участием десяти делегаций крупнейших партийных организаций страны.
В том уже обозначившемся межевании — за Троцкого или против — у Сталина не было недостатка в сторонниках. Подтверждая свою решимость не сдавать позиции, 102 голосами против двух при десяти воздержавшихся Пленум в своей резолюции осудил выступление Троцкого и 46-ти. Пленум назвал их позицию шагом «фракционно-раскольнической политики, грозящей нанести удар единству партии и создающей кризис в партии».