вождя партии.
Но вождь не должность, а объединяющий личностный потенциал. И представляя в партии голос здравого смысла и умеренности, деловитости и подчеркнутой необходимости единства в противовес необузданным устремлениям левых и правых экстремистов, он уже являлся вождем.
Конечно, пост Генерального секретаря давал ему определенные преимущества с точки зрения обеспечения поддержки партийного аппарата, но одновременно он налагал и груз рутинной неблагодарной работы. Но именно этим другие «кандидаты в вожди» заниматься не умели и не хотели. Как раз это отвращало Троцкого от предлагаемых должностей, в том числе и Председателя Совнаркома К тому же этот пост, тоже требовавший напряженной работы, не давал автоматически звания вождя.
Говоря короче, то, что Сталин впоследствии добился положения, при котором его авторитет стал непререкаем, являлось следствием широты его ума, исключительной работоспособности, тяги к труду.
Пленум отверг его просьбу об отставке, и спустя три года, рассказывая об этом событии, Сталин имел полное право утверждать: «Съезд обсуждал этот вопрос. Каждая делегация обсуждала этот вопрос, и все делегации единогласно, в том числе и Троцкий, Каменев, Зиновьев, обязали Сталина остаться на своем посту. Что же я мог сделать?
Это не в моем характере, ни с каких постов я никогда не убегал и не имею права убегать, ибо это было бы дезертирством. Человек я... подневольный, и когда партия обязывает, я должен подчиниться. Через год после этого я снова подал заявление в пленум об освобождении, но меня вновь обязали остаться. Что же я мог еще сделать?»
Это признание сделано им уже после окончательного разгрома оппозиции. Но летом 1924 года все еще было впереди. Круг проблем, которыми занимается он в это время, широк и многообразен. В июне он пишет статью «Еще раз к национальному вопросу»; проводит несколько совещаний с учеными о возможности сохранения тела Ленина; выступает по проблемам состояния Красной Армии, внутренней торговли и потребительской кооперации.
Он обращает внимание и на политико-воспитательную работу. Выступая 4 августа на Оргбюро, он говорит о развитии пионерского движения. Там же он произнес речь «О комсомольском активе в деревне» и сделал доклад «О воспитании ленинского призыва».
Конечно, Сталин понимал важность воспитания молодого поколения. Но он не разделял популистских постулатов и, полемизируя с заявлением Троцкого о молодежи как о барометре партии, трезво подчеркивает: «Барометр нужно искать не в рядах учащейся молодежи, а в рядах пролетариата... 200 тысяч новых членов партии — вот барометр».
Его деловая активность казалась неисчерпаемой. Но в его занятиях, в круге обступавших его вопросов нет даже потенции для обвинения в борьбе за власть. Наоборот, трудно представить более прозаические дела, которые занимают в 1924 году внимание Генерального секретаря.
Обязанности, постоянно прибывавшие в повседневной его «груде дел», можно далее назвать далекими от политики. 12 июня его избирают членом комиссии Пленума ЦК по работе в деревне, а через две недели — в комиссию по работе среди работниц и крестьянок. Он неоднократно выступает о задачах партии в деревне, беседует с представителями Тамбовской, Орловской, Воронежской, Курской губерний по вопросам черноземной полосы.
V съезд Коминтерна прошел в Москве с 17 июня во 8 июля, уже в его ходе, 20 июня, Сталина избрали председателем польской комиссии Коминтерна. 3 июля он выступил на заседании этой комиссии с речью. На самом съезде Сталин не выступал и был представлен делегатам неофициально.
Рут Фишер писала о своих впечатлениях: «Покуривая трубку, облаченный в характерный китель и веллингтоновские сапоги, он мягко и вежливо беседовал с небольшими группами, являя собой новый тип русского вождя. На молодых делегатов произвел впечатление этот революционер, высказывающий отвращение к революционной риторике, этот твердо стоящий на земле практик, чьи быстрые действия и современные методы помогут решить все проблемы в изменившемся мире. А вокруг Зиновьева люди были какие-то старые, нервные, старомодные».
В ходе откровенных бесед Сталин убедился в незначительном влиянии иностранных компартий на политические события в своих странах. И 22 марта 1925 года в статье «К международному положению и задачам компартий», опубликованной в «Правде», он писал: «Нельзя овладеть массами пролетариата, не овладев профсоюзами... не работая в них и не приобретая там доверия рабочих масс. Без этого нечего и думать о завоевании диктатуры пролетариата».
Было бы, конечно, неправильно утверждать, что, приняв сложное ленинское наследие, Сталин сразу пошел дорогами побед и славы, не испытывая затруднений и неудач. Так быть и не могло. На дальнейшем пути его подстерегали самые неожиданные препятствия и трудности, враждебность и предательство.
Это зависело как от конкретных людей, так и от внешних и внутренних обстоятельств. Словно опровергая обвинения Сталина Лениным в «пересаливании» проблем по национальному вопросу и незаслуженность критики им Орджоникидзе и Дзержинского, в конце августа 1924 года было подавлено меньшевистское восстание в Грузии. Не все оказалось так ясно и просто в этом вопросе, как виделось Ленину из «больничной» комнаты, не все было просто и во взаимоотношениях Сталина с коллегами по руководству.
Расклад сил в руководстве партии оставался многовариантным, и Ленин был прав, опасаясь за будущность своего детища. Большевистская партия никогда не представляла собой чего-то единого. И хотя Ленин благоразумно не назвал прямо официального своего преемника и умелой «критикой» Сталина создал благоприятную ситуацию для его поддержки, формально «наследником Ильича номер один» рассчитывал стать Зиновьев.
Он являлся «самым старым членом ЦК» по партстажу, а став председателем Коминтерна, получил реальную базу для формирования собственного культа. Его именем называли предприятия и учреждения, а украинский город Елисаветполь в 1924 году стал Зиновьевском. Однако любитель политических полемик Григорий Зиновьев, называемый в общественных кругах по аналогии с одиозным Распутиным — «Гришкой Вторым», по характеру был трусоват и, претендуя на звание идеолога партии, оставался всего лишь «недалеким начетчиком»
Зиновьев не вызывал симпатий не только своим паникерством. «Внешне неприятный, толстый, визгливый, с бабским лицом и истеричным характером», слабый человек, он не был самостоятельной фигурой. Все прекрасно знали, что за его спиной стоит интеллектуал Каменев, который сам не рвался вперед — в силу таких же организаторских и человеческих слабостей, — он использовал в своих целях Зиновьева, имевшего серьезную поддержку в ленинградской парторганизации.
Каменев жил в течение 10 лет рядом с Лениным в эмиграции, скрывался вместе с ним в Разливе и, говоря словами А. Колпакиди и Е. Прудниковой, «был как бы вроде российским Энгельсом при российском Марксе, вот только другого калибра».
Правда, он постоянно председательствовал на заседаниях Политбюро и стал председателем СТО, но один раз, в Октябрьскую революцию, Каменев «ошибся». И еще как ошибся... Раскрыв в газете «Новая жизнь» план вооруженного восстания, вместе с Зиновьевым он на всю жизнь получил ярлык «штрейкбрехера».
Другая группировка в партии — «московские большевики» — объединилась вокруг «любимца» Бухарина. Состоявшая в основном из людей непролетарского происхождения: из семей купцов, чиновников, «русской интеллигенции» — «юдофилов и русофобов», она представляла радикально настроенную часть партии. Но Бухарин тоже не относился к решительным лидерам Он все время состоял при ком-то, но, начиная в случае опасности метаться, он неизменно поступал предательски по отношению к соратникам В отличие от Зиновьева Бухарин достаточно долго пребывал в оппозиции к Ленину. Видимо, сознание своей трусости заставляло его демонстрировать внешний радикализм, что компенсировало для него чувство собственной неполноценности.
Троцкий шел своим путем, как и уральская группировка: Белобородов, Войков, Сосновский... оставшаяся в «сиротстве» после смерти Свердлова и в конце концов примкнувшая к Троцкому.
Сталин в свой аппарат подбирал людей иного склада Это были люди выдержанные, степенные, без истеричных комплексов, и, кроме надежного Молотова, работоспособного Кагановича, упорного Ворошилова, после смерти Ленина он стал близок с Дзержинским, отошедшим от «дружбы» с троцкистами.
В отличие от сложившегося стереотипа, представляющего «железного Феликса» как бы «отцом террора», глава ВЧК больше занимался хозяйственными проблемами. Он являлся руководителем Всероссийского Совета народного хозяйства и наркомом путей сообщения. Человек исключительной храбрости, даже в самые страшные дни мятежей и Гражданской войны Дзержинский ходил по Москве без охраны. А. Колпакиди и Е. Прудникова подчеркивают, что, когда его «воспитывали» за это на Политбюро, он отмахнулся: «Не посмеют, пся крев!» — и не посмели...
Пауза, наступившая в партийной среде после горячих дней дискуссии, навязанной троцкистами, и последовавшей затем смерти Ленина, не могла быть продолжительной. Ее неизбежно должны были прервать сохранявшиеся в Политбюро противоречия, скрытые в самих характерах составлявших его фигур.
Уже только одно то, что Троцкий и его окружение оказались неудовлетворенными результатами осенней дискуссии 23-го года, поставившими их за черту проигравшей стороны, создавало предпосылки для нового выступления.
Но основное неудобство Сталину приходилось испытывать со стороны Зиновьева и Каменева. Быстро оправившиеся от ленинского напоминания об их октябрьском «штрейкбрехерстве» и почти успокоенные тактическим молчанием Троцкого, они ощущали себя победителями. И как это присуще мелким, но тщеславным натурам, их пожирало неудовлетворяемое желание первенствовать и задавать тон далее в принципиально несущественных вопросах.
В силу исторически сложившегося октябрьского окружения Ленина, как бы осененного ореолом революции, решение основных вопросов в Политбюро Сталину постоянно приходилось проводить с некоторой оглядкой на Зиновьева, Каменева и Троцкого. Но, поскольку каждый из названных членов Политбюро, оказывавших противодействие Сталину, претендовал на первую роль, столкновение было неизбежно.