На свое размежевание с Джугашвили его противники из местных «тихих» социал-демократов сами указывали жандармам. Начальник Тифлисского розыскного отделения ротмистр Лавров в докладе Департаменту полиции 29 января 1903 года, назвав ряд лиц, причастных к социал-демократическому движению, «от которых получил информацию», подчеркивал.
«Через перечисленных лиц между прочим выяснилось, что в Батуме во главе организации находится состоящий под особым надзором полиции Иосиф Джугашвили, деспотизм Джугашвили многих наконец возмутил, и в организации произошел раскол, ввиду чего в текущем месяце в г. Батум ездил состоящий под особым надзором Джибладзе, коему удалось примирить враждующих и уладить все недоразумения».
Через некоторое время В. Лавров дополнил характеристику обстоятельств этих разногласий: «Имею честь донести Вашему превосходительству, что во главе Батумского комитета социал-демократической партии состоят: находящийся под особым надзором полиции врач Александр Шатилов, находящийся под особым надзором полиции Иосиф Джугашвили, известный под кличкой (полицейской. — К. Р.) Чопур (Рябой), и некий грузин из окрестностей Казбека по кличке Мохеве. Раскол, начавшийся было в означенном комитете, о чем упоминалось в моем донесении от 29 минувшего января за № 60, произошел вследствие пререкания между так называемыми старыми социалистами, представителем коих является в Батуме Александр Шатилов (в Тифлисе его поддерживали Семен и Прокопий Джугели), и «новыми», упомянутыми выше Иосифом Джугашвили и Мохеве».
Ирония этого доноса об идеологической борьбе в социал-демократической среде состоит в том, что возмутитель спокойствия к этому времени находился не «под надзором полиции». В отличие от остававшихся на свободе своих оппонентов он пребывал в царских застенках. Противники Джугашвили уже «сдали» его в руки властей.
Начавшиеся разногласия не были особенностью только батумских социалистов. Впоследствии они трансформируются в идейный раскол, который войдет в историю как борьба между пролетарской, большевистской, и социал-демократической, меньшевистской, тактикой либеральной интеллигенции. Джугашвили не скрывал своего враждебного отношения к зарождавшемуся меньшевизму.
Обучая рабочих марксизму, он исходил из глубокого понимания сути и целей нового пролетарского учения. Смысл которого заключался не только в осознании рабочими своего положения, а в объединении их усилий для классовой борьбы. В повышении ее активности и наступательности, хотя, конечно, это неизбежно было сопряжено с неминуемыми жертвами.
Батумские события стали причиной резкого и стремительного поворота судьбы Иосифа Джугашвили. Круг поисков властями организаторов волнений рабочих продолжал сужаться. В документе жандармского управления отмечено, что Джугашвили «является главным руководителем беспорядков, произведенных батумскими рабочими... Руководя делом, Джугашвили держал себя в стороне, и поэтому не все рабочие знали о нем, с рабочими постоянно соприкасался Канделаки, известный в рабочей среде за «помощника учителя».
Над организаторами выступления батумских пролетариев уже почти обжигающе веяли «вихри враждебные».
Поздним вечером 5 апреля 1902 года, около 22 часов, на квартире Д. Дарахвелидзе в Лиман-Мелье завершилось собрание батумских рабочих. Участники встречи разошлись, теряясь в темноте наступавшей ночи. В комнате остались лишь хозяин квартиры, его жильцы Джугашвили и Канделаки и пришедший к ним гимназист Вано Рамишвили. Жандармы нагрянули неожиданно. Тяжело стуча сапогами и задевая дверной косяк ножнами сабель, они ввалились в комнату, еще не проветрившуюся после ухода большого числа пребывавших здесь людей. Обилие окурков в стоящей на столе пепельнице свидетельствовало о том, что каратели опоздали.
Неудача в захвате всех участников нелегального собрания была настолько очевидной, что блюстители порядка не стали утруждать себя тщательным обыском. «При аресте товарища Сталина, — вспоминал Илья Михайлович Дарахвелидзе, — полиция не заметила чемодана с его рукописями, листовками и книгами, которые остались в квартире». Правда, добычей жандармов стал чемодан, оставленный в квартире наборщиком Георгием Годзиевым, но в нем ничего предосудительного не оказалось.
Задержанных доставили в полицейский участок. На следующий день И. Дарахвелидзе и В. Рамишвили отпустили, а Джугашвили и Канделаки были допрошены помощником начальника Кутаисского жандармского управления по Батумской области ротмистром Георгием Джакели.
Арестованные полностью отклонили обвинения в участии в забастовке на заводе Ротшильда и причастности к событиям 9 марта. Отвечая на вопросы ротмистра, Иосиф Джугашвили показал, что вместе с Геуром Акоповым сразу после празднования столетия присоединения Грузии к России (т. е. после 20 сентября 1901 г.) он уехал из Тифлиса в Баку, а оттуда — в Гори, где находился до середины марта 1902 года.
Но следователь и не ожидал признания. В сущности, оно его мало интересовало; он мог не спешить с выводами. Тяжеловесная машина политического сыска по расследованию обстоятельств забастовки на заводе Ротшильда была уже запущена, и ротмистр сразу включил подозреваемых в «переписку», в списке которой уже числилось восемь человек.
Исполняя служебный ритуал, 8 апреля Г. Джакели направил в Тифлисское ГЖУ письмо. В нем он известил об аресте И. Джугашвили и просил сообщить, «не был ли замечен названный Джугашвили в чем-либо предосудительном в политическом отношении». Одновременно предлагалось «допросить как его мать Екатерину Глаховну, так его дядю Георгия Глаховича Геладзе».
Конечно, Иосиф не рассчитывал на легковерие следователя, но, убедившись в отсутствии у властей серьезных улик, он не мог не попытаться организовать себе алиби. Медлить было нельзя, и он предпринял попытку через Иллариона Дарахвелидзе — хозяина квартиры, на которой был арестован, обеспечить благоприятные для него свидетельские показания.
Для этого следовало повернуть дело так, чтобы Дарахвелидзе известил его мать и школьного товарища о том, чтобы в случае допроса полицией они показали, будто бы с лета по середину марта он находился в Гори. Это могло бы подтвердить его версию о непричастности к волнениям в Батуме. Однако на этот раз удача переметнулась на сторону его противников. Передать нужную информацию ему не удалось.
Более того, о его намерении сразу же стало известно тюремщикам. Все развивалось в точном соответствии с правилами построения романтического сюжета, когда обстоятельства приобретают интригующий оборот, в котором положение главного героя усугубляет неблагоприятный случай.
Правда, оплошность была допущена не им самим, но это не меняло дела. И начальник Кутаисского ГЖУ поспешил донести в Департамент полиции, что «8 сего апреля арестантом Батумской тюрьмы Замбахидзе были выброшены в тюремный двор к посетителям две записки на грузинском языке, адресованные на имя Иллариона».
Первая из них следующего содержания: «Адрес в городе Гори, Окопская церковь, около церкви приходская школа, и увидите учителя той школы Сосо Иремашвили, этому человеку скажите, что Сосо Джугашвили арестован и просит сейчас же известить его мать для того, чтобы, когда жандармы спросят: «Когда твой сын выехал из Гори?», сказала: «Целое лето и зиму до 15 марта был здесь, в Гори». То же покажут сам Сосо Иремашвили и мой дядя с женою».
Вторая записка гласила: «Илларион, если посланный в Тифлис человек возвратился, то скажи, чтобы привез Георгия Елисабедова и вместе с ним повел (направил) бы дело». Записки эти при сличении почерков с почерком Джугашвили писаны им, Джугашвили».
Удачливый ротмистр Джакели уже предвосхищал начальствующее одобрение. На следующий день он информировал Тифлисское жандармское управление о том, что ему удалось установить руководящую роль Джугашвили в батумских событиях. Однако коллеги не спешили с ответом. В это время в Тифлисском ГЖУ настойчиво «раскручивали» дело «О социал-демократическом кружке интеллигентов», которым занимался ротмистр В. Рунич. В составленном им списке отмечается: «Джугашвили Иосиф — подлежит привлечению обвиняемым (по) подозрению по ст. 318 и по всей, вероятно, 252. Находится в сношениях с большинством обвиняемых по дознанию... Установление деятельности не закончено».
Между тем 4 мая истек месячный срок содержания арестованных под стражей, и Кутаисское ГЖУ обратилось в Департамент полиции с просьбой о продлении их «ареста до окончания переписки». На основании ответа из Петербурга жандармское управление возбудило дознание по обвинению И. Джугашвили и К. Канделаки «в преступлении, предусмотренном 2 ч. 251 ст. Уложения о наказаниях», включавшем «призыв к возбуждению и неповиновению против верховной власти».
С начала следствия Иосиф Джугашвили находился в одиночной камере. Грубый деревянный топчан перед зарешеченным окном. Толстая тяжелая дверь с задвигавшимся окошком. Через него стражник наблюдал за арестованным, монотонно шагавшим в замкнутом пространстве, ограниченном каменными стенами. Затянувшийся период безделья подавлял однообразием, и любая возможность смены обстановки казалась благодеянием. Следствие приближалось к завершению, когда Иосифа Джугашвили «с помощью врача Элиава поместили в тюремную больницу». Правда, такая «роскошь» была непродолжительной, и вскоре он снова очутился в одиночной камере 5.
Дознание о причастности Иосифа Джугашвили к батумским событиям, начавшееся 11 мая, закончилось 31 июля 1902 года. Собранные следствием материалы не содержали убедительных аргументов для суда. И, передавая завершенное дело председателю Тифлисской судебной палаты, Кутаисское жандармское управление указало на отсутствие «оснований к дальнейшему содержанию под стражей обвиняемых Иосифа Джугашвили и Константина Канделаки». Для узников забрезжила надежда, что их арест может завершиться освобождением под надзор полиции.
Однако царская Фемида не намеревалась выпускать Джугашвили из своих цепких когтей. Прокурор судебной палаты известил управление, что освобождение «с отдачей под надзор полиции» может касаться лишь Канделаки. Он указал, что Джугашвили проходит обвиняемым по делу «о тифлисском социал-демократическом кружке рабочей партии». Правда, в его решении существовал и положительный момент.