Уже утром 6 января уездному исправнику в Балаганск было сообщено о его побеге. А днем в 12.10 в жандармское управление Иркутска полетела телеграмма исправника Киренского: «Ново-удинское волостное правление донесло, что административный Иосиф Джугашвили 5 января бежал. Приметы: 24 лет, 38 вершков, рябой, глаза карие, волосы голове, бороде — черные, движение левой руки ограничено. Розыску приняты меры. Телеграфировано Красноярскому начальнику железнодорожной полиции». На следующий день Иркутское жандармское управление информировало о его побеге Департамент полиции.
У властей не могло быть сомнения, что поимка беглеца не составит труда. Однако предпринятые поиски результатов не дали. Беглеца не удалось обнаружить ни сразу после исчезновения, ни схватить позже. Он затерялся среди кажущихся бесконечными холодных российских верст. Сбившись с ног, агенты полиции напрасно обшаривали вагоны поездов, уходящих в глубь России. И 5 марта 1904 года начальник Иркутского ГЖУ полковник Левицкий подписал розыскную ведомость, а через неполный месяц, 1 мая, его фамилия была включена в розыскной циркуляр полицейского Департамента.
Версию Аллилуева о двойном побеге подтверждает еще один документ. В 1947 году М. Кунгуров писал на имя Генералиссимуса Советского Союза: «В 1903 г., когда Вы были в ссылке, село Новая Уда Иркутской губернии Балаганского уезда, то в то время жили у меня на квартире. В 1904 году я увез Вас лично в село Жарково по направлению (к) станции Тырет(ь) Сибирской железной дороги, а когда стали спрашивать пристав и урядник, я им сказал, что увез Вас по направлению в г. Балаганск. За неправильное показание меня посадили в каталажку и дали мне наказание — 10 ударов, лишили меня всякого доверия по селу. Я вынужден был уехать из села Новая Уда на ст. Зима...»
Вероятно, это и способствовало успешности побега. А также то, что, добравшись до железной дороги, Иосиф Джугашвили выехал не на запад, как предполагали его преследователи, а на восток — в Иркутск. В «столице Сибири» он остановился на квартире «Колотова, раздобыл документы и только после этого пустился в обратный путь на Кавказ».
Но пока «по высочайшему повелению» Иосиф Джугашвили совершал одиссею в замерзшую зимнюю Сибирь, на Кавказе произошли серьезные изменения. Многие из его товарищей оказались в царских застенках или выехали за пределы региона Школьный друг Иосифа Миха Давиташвили перебрался в заграничный Лейпциг. Большие аресты политических состоялись в Тифлисе с 5 по 20 января. Н.К. Крупская сообщала в письме Л. Книпович: «На Кавказе взято около 150 человек». Среди немногих знакомых, которых Иосиф застал в Тифлисе, был Миха Бочоридзе. В эти же дни он встретился и с рабочим С.Я. Аллилуевым, значительно позднее, в 1918 году ставшим его тестем.
Дочь Сергея Аллилуева Александра пишет: «В Баку налаживали подпольную типографию. Тифлисские железнодорожники сделали для типографии печатный станок. Шрифты тоже достали тифлисцы. Перевезти это имущество в Баку поручили отцу и В.А. Шелгунову... А накануне отец зашел к одному из товарищей. К Михе Бочаридзе, — в его квартире, в домике у Верийского моста, хранился шрифт. Бабе, родственница Бочеридзе, встретила отца. ...Худощавый молодой человек показался из соседней комнаты. Бледное лицо с резким изломом бровей, карие испытующе-внимательные глаза кажутся отцу знакомыми. «Познакомьтесь, — говорит Бабе. — Это Сосо...» Скупо и коротко Сосо рассказал о том, как из тюрьмы, где он просидел много месяцев, его выслали в Иркутскую губернию, в село Уда. Оттуда решил бежать, сначала не удалось...»
Добравшись до Кавказа и мгновенно оценив обстановку, Иосиф Джугашвили ясно осознал, что оставаться в Тифлисе сразу после побега было небезопасно и единственным приемлемым вариантом в его положении было возвращение в Батум. «Мы получили письмо, — вспоминал рабочий Федор Гогоберидзе, — нам сообщали, что Сталину удалось сбежать из ссылки и что ему необходимы деньги на дорогу. Мы, все рабочие, с радостью собрали нужную сумму и отослали их, а через некоторое время Сталин приехал к нам».
Однако в Батум он приехал чужаком; люди, на которых он рассчитывал, оказались слабее, чем он предполагал, а его противники были настроены агрессивно. Верхушка батумских социал-демократов приняла его не просто неприветливо, а враждебно, и сразу же по пятам за ним устремилось ожесточенное и озлобленное ничтожество.
После потрясших Батум два года назад волнений, ареста Иосифа Джугашвили и других организаторов выступлений рабочих жизнь здесь снова текла неторопливо, однообразно. Она была заполнена мелкими дрязгами в среде городской интеллигенции, оспаривающей друг у друга право первенства как в обывательских, так и в социал-демократических кругах. С мелкими кознями, интригами, сплетнями, «передаваемыми вечером на ухо, чтобы утром об этом уже знал весь город».
Город воспринял его отстраненно, и неожиданно для себя он оказался в сложной, почти драматической ситуации. Первоначально он нашел убежище в семье Натальи Киратава-Сихарулидзе, провожавшей его в ссылку. «На второй день, — вспоминала она, — Сосо дал знать комитету о своем приезде и желании продолжить работу». Однако комитет организации, во главе которого в этот период оказался меньшевик, некий И. Рамишвили, не только отверг его услуги, но и постановил вообще не допускать его к партийной работе.
Чем объяснялось такое решение? Почему верхушка батумских социалистов не приняла испытавшего заключение в тюрьме и бежавшего из ссылки товарища?
Холодный прием имел основания. Еще летом 1903 года, когда Иосиф Джугашвили томился в тюрьме, представители различных групп российского социал-демократического движения встретились в Женеве. 30 июля в Брюсселе в отеле «Coq d'ог» открылся съезд, на котором присутствовали 43 делегата, представлявшие 51 голос. Бельгийская полиция вскоре обнаружила место проведения съезда, и его пришлось перенести в Лондон. На этом съезде, в ходе которого состоялись 24 заседания, произошло историческое размежевание социал-демократов на два обособленных мировоззренческих течения, получивших названия большевизма и меньшевизма. Лидером первого стал Ленин, второе возглавил Мартов.
Наиболее острая дискуссия развернулась по вопросу о членстве в партии. Суть разногласий заключалась в том, должен ли член партии активно работать в организации, выполнять ее решения и подчиняться дисциплине, или же можно, не принимая особых обязательств, ограничиться лишь «сочувствием» и материальной поддержкой движения. Этот, казалось бы, формальный вопрос имел принципиальное значение, и хотя на этом съезде Ленин не добился утверждения своего предложения, в состав руководящего партийного органа — газеты «Искра» большинством голосов были выбраны его сторонники.
Недовольный таким оборотом событий Троцкий обвинил Ленина в «якобинстве, деспотизме и терроризме», заявив, что он хочет превратить Центральный комитет в «комитет общественной безопасности», где будет играть роль Робеспьера. Ту часть интеллигенции, которая примкнула к меньшевизму, с ее мещанскими и филистерскими настроениями, с почти природным животным эгоизмом и трусостью, пугала решительность коллективного объединения в борьбе с самодержавием, требующая индивидуальной самоотреченности. И Грузия, в которой всегда были сильны националистические тенденции, не случайно превратилась впоследствии в «оплот меньшевизма».
Иосиф Джугашвили был прирожденный большевик. Он не скрывал непримиримого отношения к меньшевизму. Еще находясь в тюрьме, он вел острую полемику с социалистами-аграрниками и противниками «Искры». Эта полемика была столь сильна, что ее отголоски просочились на волю и, как уже указывалось, даже у жандармского управления создали впечатление его пребывания на свободе, «под надзором полиции».
Направляя очередной доклад в Департамент полиции 29 января 1903 года, ротмистр В. Лавров перечислял ряд местных социал-демократов и сообщал: «Через перечисленных лиц между прочим выяснилось, что в Батуме во главе организации находится состоящий под особым надзором полиции Иосиф Джугашвили, деспотизм Джугашвили многих, наконец, возмутил, и в организации произошел раскол, ввиду чего в текущем месяце в г. Батум ездил состоящий под особым надзором Джибладзе, коему удалось примирить враждующих и уладить недоразумения».
Повторим, что информация Лаврова о пребывании Иосифа Джугашвили на свободе не соответствовала действительности. К моменту его доклада, направляемого в Петербург, заканчивался десятый месяц тюремного заключения руководителя батумских рабочих, но противоречия в среде социал-демократов действительно имели место. В этом информаторы Лаврова не ошибались, и позиция Иосифа Джугашвили была известна его противникам.
И теперь его неожиданное появление в Батуме вызвало в рядах меньшевиков панику. Необыкновенная энергия, сила воли и талант организатора Джугашвили неизбежно должны были вызвать раскол и вырвать из-под влияния комитета активную часть рабочих, оставив «националов» у разбитого корыта. Первым травлю идейного противника начал лично меньшевик И. Рамишвили, возглавлявший в этот период Батумский комитет РСДРП.
Впрочем, Рамишвили защищал не только мировоззрение меньшевизма. Появление в городе Джугашвили потенциально угрожало самому Рамишвили, предопределяя неизбежное низвержение его с роли лидера и руководителя комитета. Поэтому агрессивно, не считаясь со средствами, он начинает избавляться от опасного «конкурента».
Травлю революционера, бежавшего из ссылки, Рамишвили ведет примитивно, но с усердием скандальной бабы, — почти не маскируя завистливой личной неприязни. «Меня, — вспоминала Н. Киртадзе-Сихарулидзе, — Рамишвили вызвал в комитет и стал кричать: «У тебя остановился Джугашвили?» — «Да», — отвечаю. «Должна прогнать из дома, в противном случае исключим тебя из наших рядов».
Когда Н. Сихарулидзе сообщила о своем разговоре с формальным главой комитета, Иосиф Джугашвили ушел с ее квартиры. Он обратился к Владимиру Джибути, но тот считал, что его жилье находится в поле зрения полиции, и устроил его у Трифона Джибладзе на Тифлисской улице. Здесь он тоже задержался недолго и вскоре перешел к помощнику врача Дмитрию Джибути, а затем к его брату С. Джибути.