он был главным руководителем и учителем батумских рабочих в их революционном движении, сопровождавшемся разбрасыванием прокламаций с призывом к бунту и к ниспровержению правительства».
Одновременно начальник Кутаисского ГЖУ сетовал: «Опознать же Джугашвили по представляемой при сем фотографической карточке ввиду давности времени никто из чинов вверенного мне пункта и полиции не мог».
Не пренебрегли положениями служебного делопроизводства и в Тифлисе. Прежде чем ответить на запрос Зайцева, губернское жандармское управление связалось с местным охранным отделением и также получило подтверждение сведениям о причастности Иосифа Джугашвили к следствию по делу «О тайном кружке РСДРП в городе Тифлисе», высылке, побеге и розыске. Но в этом не было ничего нового.
Правда, в сообщении, подписанном секретарем Тифлисского охранного отделения Нарышкиным, указывалось: «По негласным сведениям в 1903 г., Джугашвили состоял во главе Батумского комитета с(оциал)-д(емократической) р(абочей) партии и в организации был известен под кличкой «Чопур». По тем же сведениям, в 1904—1906 годах проживал в Тифлисе и занимался нелегальной деятельностью. Приложение: фотографическая карточка».
Только после ознакомления с этой информацией начальник Кавказского районного охранного отделения подполковник А. Еремин 24 июня направил в Баку ответ: «Возвращая фотографическую карточку Иосифа Джугашвили, сообщаю, что по имеющимся в сем управлении сведениям он в 1902 г. был привлечен при Кутаисском ГЖУ обвиняемым...».
Далее приводились сведения о делах, по которым он привлекался к следствию, и сообщалось о высылке. В заключение указывалось: «5 января 1904 г. Джугашвили из места ссылки скрылся и разыскивается циркуляром департамента полиции... Установить личность Джугашвили по карточке не представляется возможным, так как (его) фотографической карточки в управлении не имеется, а лицо его никто не помнит».
Полученные ответы удовлетворили ротмистра Зайцева. Оснований для привлечения подследственного к ответственности было достаточно; и 1 августа ротмистр переписку прекратил, передав материалы своему шефу. Подписанный через два дня в Губернском жандармском управлении документ гласил:
«Постановление №4287. 1908 г. августа 4-го дня в гор. Баку. Я, начальник Бакинского ГЖУ генерал-майор Е.М. Козинцев, рас-
смотрев оконченную производством переписку по собиранию сведений о выяснении степени политической благонадежности назвавшегося Кайосом Нижерадзе и в действительности оказавшегося Иосифом Виссарионовым Джугашвили, нашел следующее: 25 марта сего года чинами бакинской сыскной полиции был задержан неизвестный, назвавшийся жителем села Маклаки Кутаисской губернии и уезда Кайосом Нижерадзе, при обыске которого найдена была переписка партийного содержания.
Произведенной по сему делу перепиской в порядке охраны выяснено, что Нижерадзе — крестьянин Дидиловского сельского общества Иосиф Виссарионов Джугашвили, привлекавшийся в 1902 г. при Кутаисском губернском жандармском управлении по 251 ст. и при Тифлисском по 1 ч. 251. ст. Уложения о наказаниях. Последнее дознание было разрешено административным порядком, и Джугашвили по высочайшему повелению от 9-го июля 1903 г. был выслан в Восточную Сибирь (под надзор полиции на 3 года), откуда скрылся и разыскивался циркуляром Департамента полиции от 1-го мая 1904 г. за № 5500. Иосиф Джугашвили с 25 марта сего года содержится под стражей в бакинской тюрьме. Полагал бы Иосифа Виссарионова Джугашвили водворить под надзор полиции в Восточную же Сибирь сроком на три года. Постановил: настоящую переписку передать на распоряжение бакинского градоначальника».
Дальше механизм бюрократической карательной машины продолжал крутиться почти по инерции. По коридорам российской власти дело Джугашвили двигалось как по накатанному пути. Бакинский градоначальник генерал-майор М.А. Фолькбаум поддержал предложение Козинцева о высылке Иосифа Джугашвили «на три года» в Сибирь и вместе с документами еще семи арестованных направил материалы в Департамент полиции. 26 сентября Департамент сделал доклад Особому совещанию при МВД, предложив: «Выслать в Тобольскую губернию на три года под гласный надзор полиции». В тот же день Особое совещание приняло постановление об утверждении этого предложения.
Итак, в конце сентября все определилось. Его судьба на дальнейший период была уложена в рамки монархического юридического права. И в некоторой степени Иосиф Джугашвили даже мог чувствовать себя удовлетворенным. Царские церберы не раскрыли опасных деталей его подпольной деятельности после побега. Более того, решением Особого совещания предлагаемый Департаментом срок его ссылки был сокращен до двух лет и вместо затерянной
на краю земли Сибири отбывание ссылки и «гласного надзора» ему определили в Вологодской губернии. Правда, не менее забытой Богом.
Есть основание предположить, что сокращение срока с трех лет до двух все же стало следствием учета возможности применения к его первоначальной ссылке указа об амнистии. В Манифесте от 11 августа 1904 года говорилось: «Лицам, подвергнутым... ограничению в праве избрания места жительства свыше одного года... сократить срок взыскания на одну треть по удостоверении в добром поведении отбывающего взыскание».
Конечно, побег из ссылки не свидетельствовал о «добром поведении», но и сведений о других отягощавших наказание обстоятельствах в руках чиновников, решавших его судьбу, не было. Так или иначе, но 29 сентября постановление было утверждено министром внутренних дел Столыпиным. Об этом решении Департамент полиции известил Баку 8 октября. Письмо поступило в канцелярию бакинского градоначальника через 12 дней после отправки, но только 4 ноября Фолькбаум дал распоряжение полицмейстеру «поставить в известность о решении» и выслать И. Джугашвили в Вологодскую губернию с «первым же отходящим этапом». С момента его ареста прошло более семи месяцев.
Баиловская тюрьма, в которой «проводил» все это время Иосиф Джугашвили, была переполнена. Рассчитанная на 400 заключенных, она вместила в свои казематы полторы тысячи человек. Даже после введения для борьбы с революционерами военно-полевых судов — этой столыпинской «скорострельной юстиции» — недостатка в заключенных у тюремщиков не было. Поэтому режим содержания арестантов был в некотором смысле «демократически-либеральным». Двери камер не закрывались, заключенные ходили друг к другу «в гости», многие спали в коридорах. Даже осужденные смертники содержались вместе с другими заключенными. Их вырывали по ночам из рядов спящих людей и «тащили на виселицу в тюремном дворе».
Сразу по прибытии в Баиловскую тюрьму Иосиф Джугашвили оказался в камере № 3. К моменту его появления среди обитателей камеры, считавшейся «большевистской», здесь находились будущий член ЦК партии и нарком тяжелого машиностроения Серго Орджоникидзе, Владимир Готфридович Юстус, Павел и Григорий Сакварелидзе.
Политические жили коммуной — «пища, чай, продукты, пере-
даваемые с воли, были общими»; с воли получали политическую литературу, доходили даже письма из-за границы. Здесь в замкнутой атмосфере, отгороженной от внешнего мира каменными стенами, существовало некое внутреннее самоуправление. Илья Надирадзе, знавший Иосифа еще по Гори и живший в детские годы в соседнем с ним доме, был одним из старост, избранных самими заключенными политического корпуса. Двумя другими являлись Андрей Вышинский и Владимир Юстус. «Т. Андрей, — вспоминал Надирадзе, — был прикреплен к кухне, Юстус — к пересыльной части, я — к административной части».
Разные пути приводили людей в стены Банковского замка. По-разному сложились в дальнейшем их судьбы. Будущего наркома советской юстиции АЛ. Вышинского Особое совещание приговорило к одному году крепости только за то, что на одном из собраний в железнодорожном театре он призвал служащих примкнуть ко всеобщей политической забастовке. И.П. Надиридзе был помещен в замок за политическое убийство и спустя много лет, в 1937 году, он обратится к Андрею Януарьевичу с письмом, прося подтвердить факты его дореволюционного прошлого для получения персональной пенсии.
Конечно, казематы Банковского замка не были институтом, в котором содержали благородных девиц. Жизнь представала здесь во всех неприкрашенных ликах, и пребывание Иосифа в тюремных стенах снова напоминало остросюжетный роман с волнующими воображение переплетениями сюжета; в то же время действительность была суровее выдуманных историй.
Но, пожалуй, ничего, кроме усмешки, не может вызвать тот примитивный прием, с которым недоброжелатели Сталина усердно пытаются бросить ком грязи в его адрес Бежавший в 1938 году в США бывший резидент НКВД А. Орлов (Лейба Фельдбин) пишет, что в Баиловской тюрьме «Кобу постоянно видели в компании убийц, вымогателей и грабителей... Соседями Сталина по камере были два фальшивомонетчика, изготавливавшие 500-рублевые банкноты: Сакварелидзе и его брат Нико».
Кто видел Кобу «постоянно» в столь нереспектабельных компаниях? — об этом предатель и перебежчик Фельдбин не пишет, как не упоминает и о том, что, отправляясь в США, прихватил с собой несколько десятков тысяч долларов, принадлежавших государству. Но даже если бы утверждения казнокрада и предателя не были голословны, а братья Сакварелидзе и были действительно теми, кем
их пытается представить перебежчик, то, во-первых, в тюрьме соседей по камере не выбирают. А во-вторых, нет ничего удивительного, что общения с Иосифом Джугашвили искали люди разного социального плана, инстинктивно тянувшиеся к необычному и сильному человеку.
Бросая людей в тюрьмы и ссылки, царское правительство рассчитывало задушить «гидру революции», но воспитание неволей давало совершенно противоположный результат, обратный тому, на что рассчитывала власть. Всколыхнувшая страну революция «проветрила» и тюремную атмосферу. Царские застенки становились школой профессиональных революционеров. Многие молодые рабочие, не искушенные в политике, поварившись в этом котле политической пропаганды, выходили на свободу закалившимися борцами.