Появление Иосифа Джугашвили в Баиловском замке не прошло незамеченным. «Однажды, — писал спустя двадцать лет в Праге эмигрант-эсер С. Верещак, — в камере большевиков появился новичок... И когда я спросил, кто этот товарищ, мне таинственно сообщили: «Это Коба»... (Коба) среди руководителей собраний и кружков выделялся как марксист. В синей сатиновой косоворотке, с открытым воротом, без пояса и головного убора, с перекинутым через плечо башлыком, всегда с книжкой...»
Второе продолжительное тюремное заключение Коба воспринимал почти с философским терпением и не терял времени напрасно. Отрешенный от практической нелегальной деятельности, он увлеченно предавался любимому занятию — чтению. Внешне он казался невозмутимым, постоянно занятым размышлениями над книгой. Троцкий в своей работе о Сталине приводит свидетельство Каландадзе: «В тюремной жизни он установил распорядок: вставал рано утром, занимался гимнастикой, затем приступал к изучению немецкого языка и экономической литературы... Любил делиться с товарищами своими впечатлениями от прочитанных книг».
Очевидно, что источающий яд по отношению к своему непобежденному оппоненту Троцкий приводит эти факты не из любви к объективности. Лейба Бронштейн не может упустить случай, чтобы не подчеркнуть свою информированность о знании списка книг, популярных и доступных для российских нелегалов того времени. Перечисляя круг чтения, он называет Дарвина, Липперта,
Бокля, Дрепера, Зильбера, Бельтова, Плеханова, Ленина, не преминув тут же подчеркнуть, что «всего этого было и много, и мало».
Конечно, баиловские казематы не располагали тем обилием литературы, которую в распоряжение Л. Бронштейна предоставляли полки теплых библиотечных залов Берлина и Женевы, но и сталинский профессионально-практический метод подготовки революции был иным в сравнении с любительскими упражнениями столпов эмиграции.
Кто был прав? Чья теория и практика окажется более жизнеспособной? Что дало человечеству якобы неплохое знание Троцким марксистской теории?
Это определится значительно позже. Но для людей, боровшихся с царизмом в реальных условиях, собрания и дискуссии, политическая и общеобразовательная «учеба» были не только революционной школой — они скрашивали однообразие тюремной жизни, делая ее осмысленной. В этих занятиях революционных университетов Джугашвили, как правило, был либо докладчиком, либо оппонентом. В разборе постулатов марксистской науки никто не мог оспорить его разящей и взвешенной логики.
И все-таки повторим: в отличие от фигур, рабски приверженных догмам так называемой теории, Сталин никогда не был доктринером. Теория для него была лишь методом, служившим достижению реальных, поставленных на повестку дня истории общественных задач и целей. Главным для него были не умозрительные упражнения «писателя», а дело, которое занимало его как организатора и политика.
Тяга к нему окружающих была естественна. И могло ли быть иначе? Коба был сильной и достойной восхищения личностью. Тот же Верещак пишет: «Вел он себя в тюрьме независимо, перед начальством не пресмыкался. Часто подвергался наказаниям, но при этом казался в самом деле несгибаемым. Однажды я был свидетелем, как его подвергали жесточайшему наказанию — прохождению сквозь строй».
Это была страшная экзекуция, после которой выживали немногие. Никто не доходил до конца зверского строя. Некоторые при этом сходили с ума. Он стиснул зубы и дошел. Когда там он упал, его спина превратилась в кровавый пузырь. Он выжил... Кстати, для вдумчивого читателя уже одного этого свидетельства должно быть достаточно для ответа на идиотски-интеллигентский вопрос: «Был ли Сталин агентом охранки?»
Он был человеком сильной воли. Поэтому даже отпетые уголовники относились к нему со своеобразным почтением и внимательно слушали, когда он вступал в спор с меньшевиками и эсерами, доводя своих оппонентов «до исступления». «Марксизм, — вынужден признать эсер Верещак, не питавший любви к большевикам, — был его стихией, в нем он был непобедим. Не было такой силы, которая бы выбила его из раз занятого положения. Под всякое явление он умел подвести соответствующую формулу по Марксу. ... Вообще же в Закавказье Коба слыл как второй Ленин. Он считался «лучшим знатоком марксизма».
Подчеркнем, что впервые характеристика Кобы как «кавказского Ленина» появилась под пером ставшего марганцепромыш-ленником Раджена Каладзе. Принадлежавший ранее к первым месамедистам, Каладзе охарактеризовал его так в письме от 8 июля 1906 года, то есть в период, когда Иосиф Джугашвили выходил на общепартийный уровень руководства и приобщался к сверхконспиративной деятельности. Эти сравнения отражали восприятие окружающими системы взглядов; мировоззренческие и организационные качества кавказского большевика, последовательность и твердость его позиции.
Однако в тюремных застенках политические не только дискутировали. В исторической литературе широко известно, что узники третьей камеры готовили побег. Планировался побег всех заключенных камеры. «Одна из таких попыток была близка к успеху», — вспоминал Б. Бибинейшвили. Иосиф Джугашвили, большей частью сам, перепилил железные оконные решетки; веревку для спуска с верхнего этажа здания заключенные изготовили из простыни. За стенами тюрьмы беглецов должны были ожидать товарищи, обеспечивающие их дальнейшее укрытие. «Еще 5—10 минут — и они очутились бы на воле. Но вовремя не был подан сигнал извне, и побег не состоялся».
О том, что оказавшийся в тюремных застенках Иосиф Джугашвили пользовался большим авторитетом в революционной среде, говорят и другие сохранившиеся свидетельства. После неудачи с дерзким планом коллективного побега участников готовившейся акции постигло разочарование, и у его соратников появилась мысль «провести замену И. Джугашвили на кого-либо из товарищей, находившихся на свободе».
Несмотря на угрозу тюремного заключения, в такой операции согласился участвовать рабочий И. Боков. По замыслу организаторов, он должен был явиться в день свидания в тюрьму и, смешавшись с другими заключенными, вернуться в камеру, в то время как И. Джугашвили выйдет за стены вместе с навещавшими родственников посетителями. «Однако в самую последнюю минуту, — вспоминал И. Боков, — партийная организация отказалась от его услуг». Впрочем, прежде всего отказался от этого плана сам Иосиф. Он не хотел покупать свободу такой ценой. Это противоречило его нравственным принципам. Он не мог позволить себе права воспользовался альтруизмом молодого товарища по партии.
Но время шло, и в первой неделе ноября тюремное начальство информировало узника о его отправке с очередным этапом в ссылку. И этот, казалось бы, совершенно отвлеченный факт позволяет составить суждение о некоторых моральных и нравственных принципах Иосифа Джугашвили: в отличие от других партийных функционеров он никогда не стремился «пожить» за счет организации. С.Г. Шаумян в 1908 году писал: «На днях нам сообщили, что К(обу) высылают на Север, и у него нет ни копейки денег, нет пальто и даже платья на нем. Мы не смогли найти ему <...> денег, не смогли достать хотя бы старого платья».
Ведя опасный и нелегкий образ жизни нелегала, он никогда не тратил без оглядки деньги на личные нужды. Он до минимума ограничивал свои личные потребности, и даже политические противники Джугашвили отмечали скромность его жизни. Меньшевик Ной Жордания признавал: «Сам Сталин одет бедно, вечно нуждался и этим отличался от других большевиков-интеллигентов, любивших хорошо пожить (Шаумян, Махарадзе, Мдивани, Кавтарадзе и другие)».
До сих пор не все в биографии Иосифа Джугашвили дореволюционного периода выяснено. Но основные факты известны. Официально считается, что он был отправлен по этапу 9 ноября 1908 г. и прибыл на место ссылки в город Сольвычегодск 27 февраля 1909 года. По железной дороге из Баку до Сольвычегодска можно было добраться за несколько дней, но для него этот путь по этапу занял 110 суток. Это стало самым долгим и невыносимо утомительным «путешествием» на Север. Сто десять дней и ночей, почти четыре месяца, мыслимо ли это?
Чем объясняется столь продолжительное время дороги в ссылку? Подробных сведений по этому поводу нет. Сохранились лишь отдельные воспоминания других политических ссыльных, позволяющие только обозначить контуры его долгого «путешествия» на Север. Этап двигался черепашьими темпами, задерживаясь на промежуточных остановках в тюрьмах. Джугашвили следовал в арестантском вагоне по маршруту Ростов-на-Дону, Курск, Москва. Длинная, холодная зимняя дорога, казавшаяся нескончаемой. От острога к острогу, от тюрьмы к тюрьме, под штыками озябших, озлобленных солдат.
Аким Семенов, арестованный в 1908 году в Дагестане, встретился с И. Джугашвили в вагоне, прибывшем из Баку в Ростов-на-Дону. Дальше они вместе следовали через Курск на Москву, где их пути разошлись. Другой ссыльный — Василий Скоморохов, высланный из Харькова в Вологодскую губернию, — вспоминал, что он познакомился с ним в Тульском централе. «Здесь, — рассказывал В.Т. Скоморохов, — мы встретились с четырьмя грузинами. В их числе был И.В. Джугашвили. Одет он был в толстовку, полуботинки, брюки навыпуск, в кепке. Из Тульского централа нас вместе с четырьмя грузинами направили в Москву (в Бутырскую тюрьму)».
В Москву этапируемые прибыли 21 ноября. В Бутырской тюрьме Иосиф Джугашвили встретил своего земляка Лаврентия Самчкуашвили, бывшего тифлисского рабочего — участника железнодорожной стачки 1900 г. Но более важным для дальнейшей одиссеи Иосифа стало знакомство с членом Луганской организации РСДРП, рабочим Петром Чижиковым. Забегая вперед, заметим, что их пути пересекутся позже снова. Правда, уже при иных обстоятельствах.
Все трое следовали в Вологду, и, описывая дальнейшие события, Василий Скоморохов рассказывал, что в Москве «нас продержали четыре дня». Отсюда ссыльных отправили в Коровицкую каторжную тюрьму Ярославля, а через три дня в Вологодскую пересыльную тюрьму. После очередной трехдневной остановки «меня, в частности, — указывает Скоморохов, — выслали в Тотьму», а «тов. Сталин со своей группой грузин остался в Вологодской пересыльной тюрьме».