Но тогда, в годы кризиса революции, Иосиф Джугашвили видел для партии выход из критического положения в иных мерах, чем оторванные от реальных проблем публицистические баталии. Сама жизнь выдвигала для действующего партийного деятеля реальные, отнюдь не умозрительные вопросы, и у него не было времени для занятий праздными упражнениями ума.
Бежав из ссылки, он снова шел по лезвию ножа. О появлении Иосифа Джугашвили на Кавказе сразу стало известно Бакинскому охранному отделению. Уже 12 июля 1909 года секретный сотрудник Фикус1 сообщил в своем донесении: «Приехавший, скрывшийся из Сибири, сосланный туда из Гори, социал-демократ, известный в организации под кличкой Коба или Сосо, работает в настоящее время в Тифлисе (приметы). Завтра из Балаханов приедет вместе с Роруа, Мачарадзе и Джапаридзе, около 9 часов утра можно будет видеть (их) на Балаханском вокзале».
1Под кличкой Фикус скрывался секретный сотрудник (сексот) охранного отделения, бывший тифлисский рабочий Николай Степанович Ериков, проживавший в Баку по паспорту Давида Виссарионовича Ба-крадзе, знавший И.В. Джугашвили еще по Тифлису. Цит. по: Островский А. Кто стоял за спиной Сталина? Источник: ГАРФ. Ф. 4888. Оп. 5. Д. 599. Л. 13-14.
Это сохранившееся в архивах сообщение имеет пометки: «Будет установлено наружное наблюдение»; «22 июля за № 9804 запрошен горийский уездный начальник, по сообщению коего Сосо и Коба неизвестны...»; «В район. Запросить о результатах установки и приметах»; «Роруа — Чодришвили».
И все-таки, идентифицировав по партийной кличке Чодришвили, охранка не выяснила настоящей фамилии Сосо-Кобы. С 15 июля жандармы организовали слежку за «членом Бакинского комитета» и в служебных сводках он фигурировал под кличкой Молочный. Информация о его появлении поступила и от другого агента. 17 июля осведомитель охранки по кличке Михаил1 доносил: «В Баку приехал Коба, известный на Кавказе деятель социал-демократической партии. Приехал из Сибири, откуда, вероятно, бежал, так как он был выселен в 1909 г. Он был в областном комитете представителем Бакинской организации и несколько раз ездил на съезды. Здесь он займет центральное положение и сейчас приступит к работе».
На это сообщение шеф жандармского управления наложил резолюцию: «Принять меры к установке (настоящей фамилии. — К Р.), после чего Коба будет взят в постоянное наблюдение». «Запрос в район: установлен ли и какие приняты меры». Правда, начав визуальное наблюдение за появившимся в Баку нелегалом, в августе специалисты сыска пришли к ошибочному выводу: они решили, что под партийной кличкой Коба скрывается Оганез Вартанович Тотомянц.
То, что революционер проживает по фальшивому паспорту, жандармам, видимо, не пришло в голову. Впрочем, получив из Баку сводку агентурных сведений за июль, где отмечалось появление Кобы, Департамент полиции тоже не сверил ее со своей картотекой, где эта партийная кличка была зафиксирована еще в 1904 году. И на запрос в отношении Тотомянца в Баку поступил ответ, что никто под такими именем и фамилией не высылался и, следовательно, не мог бежать из ссылки.
Но дело не в очевидном непрофессионализме. Бакинский политический сыск имел свои проблемы. Исследуя предоктябрьский период биографии вождя, нельзя хотя бы бегло не коснуться темы платных провокаторов, засылаемых охранными службами режима в революционное подполье.
1Михаил — сексот охранного отделения Михаил Коберидзе, ранее учившийся в Тифлисской семинарии в одном классе с С. Девдориани (цит. по: Островский А. Кто стоял за спиной Сталина. Источник: ГИ АГ. Ф. 153.On.1. Д. 3453. Л. 28.); был в вологодской ссылке (там же. Источник: ГААО. Ф. 1323.On.1. Л. 5—6.); по возвращении заведовал в Баку Народным домом (Там же. Источн.: РГАСПИ.Ф. 71. Оп. 15. Д. 1012. Л. 5—6.).
Политическая борьба всегда неизбежно сопряжена с агентурной работой как по ту, так и по другую стороны баррикады. Чтобы не было недоговоренности, подчеркнем, что речь идет не о штатных филерах службы наружного наблюдения, которых в обиходе звали просто «шпиками», а о секретных сотрудниках, внедряемых властями в революционную среду.
Проблемы бакинской охранки состояли в нехватке таких секретных сотрудников. Ротмистр Мартынов, назначенный на должность заведующего охранным пунктом в Баку еще 6 сентября 1908 года, удрученно писал на имя начальника Кавказского районного охранного отделения, что его предшественник, генерал-майор Козинцев, очно передал ему в качестве сотрудников лишь двоих.
Один из них, предоставлявший информацию по анархистам, числился в переписке охранки под псевдонимом Конверт, второй — Георгий давал информацию по эсерам. Причем, отмечал ротмистр, ни тот, ни другой сами «ни в какой революционной организации не состоят и добываемые ими сведения являются совершенно случайными. ...Агентурные сведения были мне переданы лишь по организации анархистов в одной тетради».
Правда, с осени того же года положение стало меняться. Мартынову удалось завербовать Михаила Коберидзе — заведующего Народным домом в Баку, получившего кличку Михаил, который стал давать информацию по РСДРП. В апреле 1909 года сведения охранному отделению по этой организации стал поставлять Быстрый1 — Александр Москаленко, а в мае — Фикус — Николай Ериков.
Поэтому бежавший из ссылки и вновь приступивший к нелегальной деятельности Иосиф Джугашвили сразу столкнулся с угрожавшей не только партии, но и непосредственно ему самому проблемой провокаторов. Для него ситуация осложнялась еще и тем, что и Фикус — Ериков, и Михаил — Коберидзе, учившийся ранее в семинарии в одном классе с С. Девдориани, знали его в лицо.
1Быстрый — крестьянин села Михайловское Михайловской волости области Войска Донского — Александр Константинович Москаленко.
К тому же именно в этот период усилилась агентурная работа и в Бакинском губернском жандармском управлении. Если до 1909 года ГЖУ вообще не имело внутренней агентуры, то в августе был завербован сексот по кличке Лом, входивший в меньшевистскую фракцию, а в сентябре появился еще один осведомитель, работавший по партии большевиков, — Эстонец. Под этой кличкой скрывался секретарь Союза нефтепромышленных рабочих Николай Леонтьев.
Но вернемся к линии повествования. Для Иосифа Джугашвили, вернувшегося к активной деятельности после полутора лет пребывания в тюрьме и ссылке, не составляло труда быстро разобраться в политической обстановке России. Спад сил революционного подполья стал реальностью. Революция отступила, народ был разочарован и подавлен, деморализованной оказалась и партия. Социал-демократы в эмиграции спорили даже не о путях продолжения борьбы, а о реальной ее возможности.
Ту же картину застоя он застал и на Кавказе. Уже год не выходила газета, опустела партийная касса, исчез боевой настрой не только рядовых членов организации, но и ее лидеров. Однако человек действия, даже испытав разочарование от обманутых надежд, не падает духом. 5 августа он возобновил выпуск на русском языке газеты «Бакинский пролетарий». Оборвавшаяся накануне его ареста изданием 20 июля 1908-го пятого номера газета вышла сразу с шестого.
Опубликованная в нем его статья «Партийный кризис и наши задачи» стала прямым вызовом руководству РСДРП. Она начиналась с заявления: «Ни для кого не тайна, что партия наша переживает тяжелый кризис. Уход членов из партии, сокращение и слабость организаций, оторванность последних друг от друга, отсутствие объединенной партийной работы — все это говорит о том, что партия больна».
По существу содержания и по направленности изложенных в ней мыслей эта статья была программным документом для партии. В период «разброда и шатаний», всеобщего разочарования в достижимости целей движения он поставил вопрос ребром:
«Вследствие кризиса революции наступил кризис и в партии — организации потеряли прочные связи с массами, партия раздробилась на отдельные организации... Вместо тысяч в организациях остались десятки, в лучшем случае — сотни. Что же касается руководства сотнями тысяч, то об этом не стоит и говорить».
Он отчетливо видел те трудности, с которыми столкнулись социал-демократы в период реакции, и то, что партийные эмигрантские центры, как большевистские, так и меньшевистские, оказались беспомощны в изменившейся ситуации. Он без обиняков отмечает, что, когда партия потеряла связь с массами, в первую очередь из ее рядов побежали «неустойчивые». «Революция отступила... — пишет он, — и партия стала хиреть, открылось бегство интеллигентов из партии, а потом и наиболее колеблющихся рабочих».
В его публикации — аналитически зрелое и ясное понимание насущных проблем. Начавшееся бегство интеллигентов из партии он объясняет не только их разочарованием из-за поражения революции или страхом перед репрессиями. Он указывает на потерю ими преимуществ перед передовыми рабочими, политически и интеллектуально переросшими «своими сложными знаниями скудный умственный багаж интеллигентов пятого года».
Но в своей критике он идет дальше и вину за возникший партийный кризис возлагает на руководство партии. На ее заграничный Центральный комитет, оторванный от российской действительности. Называя его «фиктивным центром», он пишет: «Задача руководства партийной работой... составляет обязанность Центрального комитета. Но она плохо исполняется в настоящее время, результатом чего является почти полная разобщенность местных организаций».
По его мнению, то, что «Петербург не знает, что делается на Кавказе, Кавказ не знает, что делается на Урале», свидетельствует не только об отсутствии объединяющей силы, но и о слабости партии, неспособности ее центральных органов управлять ситуацией. Причину этого он видит в оторванности руководящего центра от России и делает вывод: «Странно было бы думать, что заграничные органы, стоящие вдали от русской действительности, смогут связать воедино работу партии, давно перешедшую стадию кружковщины».