нии «переписка» была поручена полковнику Александру Соболеву. Не располагая уликами и вещественными доказательствами, полковник начал следствие с проверки основных фактов биографии подследственного. 10-го числа он сделал запрос в Департамент полиции, но справка была подготовлена только через десять дней.
Чтобы ухватить хоть какую-то нить, в ГЖУ пытались перевести записки на грузинском и немецком языках в записной книжке и «сложенной пополам четвертушке» бумаги, изъятых у арестованного при обыске. Но на просьбу о помощи в переводе из Департамента полиции поступил отказ. Там не хотели заниматься безнадежным делом; ничего не принес следствию и последовавший 12 ноября новый допрос Джугашвили.
Через три дня после допроса, даже не получив достаточных сведений о прошлом обвиняемого, А.Ф. Соболев прекратил переписку. Казалось бы, ее результаты, не давшие следствию реальных улик, должны были закончиться для подследственного благоприятно. Но на деле все обернулось иначе.
Не терзаясь сомнениями и не испытывая нужды в обосновании своего решения, полковник предложил выслать Джугашвили «в пределы Восточной Сибири под гласный надзор полиции сроком на пять лет». В тот же день, 17 ноября, начальник Петербургского ГЖУ генерал-майор Митрофан Клыков, согласившись с предлагаемой мерой, подписал это постановление, отправив материалы переписки градоначальнику.
Итак, человека, лишь три неполных месяца, 88 дней, назад освобожденного из-под гласного надзора полиции, снова предлагалось отправить в ссылку.
За что? Какими свидетельствами ею неблагонадежности располагало следствие, кроме отчетов филеров о его «романтических» прогулках с барышней по Вологде? Какие правонарушения могло поставить в вину Джугашвили столичное жандармское управление, чтобы предлагать ему максимальный срок наказания?
Отбыв сольвычегодскую ссылку, формально Иосиф Джугашвили мог проживать везде, кроме Кавказского края, что было ему «воспрещено» постановлением генерала от инфантерии Шатилова И если посмотреть даже не глазами так называемых правозащитников, а с элементарной юридической точки зрения, то как бакинский начальник охранного отделения Мартынов, так и петербургский глава жандармского ведомства, требовавшие для него высшей меры ссылки, проявляли кровожадность.
Даже если карательные органы имели косвенную информацию в отношении повышения партийного статуса Иосифа Джугашвили, доказательств, что он приступил к исполнению партийных обязанностей, в руках охранных органов не было. С точки зрения закона — он еще не совершил «противоправных» действий.
И все-таки жандармы знали что делали... Основная идея репрессивного сценария ясна. При отсутствии уличающих фактов и признаний подследственного охранные службы полагались на служебную логику. Неукротимый Коба опасен для существовавшего режима — и его революционной деятельности следовало воспрепятствовать. И существовавший порядок позволял это сделать «заочно», без права обвиняемого на защиту.
8 октября Петербургское ГЖУ информировало Департамент полиции о завершении переписки, а 5 декабря министр внутренних дел А. Макаров утвердил решение особого совещания МВД. Правда, в Министерстве внутренних дел учли шаткость обвинений, выдвинутых против Джугашвили, и не пошли на крайность. Тем не менее решение гласило: «Подчинить Джугашвили гласному надзору полиции в избранном им месте жительства, кроме столиц и столичных губерний, на три года, считая с 5 декабря 1911 г.».
Для Иосифа это означало крушение надежд на возвращение к легальному образу жизни. Конечно, он уже устал от такого положения, но с этого момента вплоть до Октябрьской революции власти не оставили ему иной возможности, кроме выбора — либо гнить в ссылке, либо жить на нелегальных условиях. Местом ссылки он избрал Вологду.
Но, получив проходное свидетельство «на свободный проезд из г. С.-Петербурга в гор. Вологду», он не стал спешить на царские хлеба. Выпущенный из петербургской тюрьмы, он задержался в городе, укрывшись на Петербургской стороне, на квартире Цымлаковых. Здесь, в стоявшем во дворе деревянном домике с застекленной мансардой, «в полухолодной комнате» его отыскали Сурен Спандарян и Вера Швейцер.
Он не спешил с возвращением в ссылку не из желания пожить в столице. И не испытывал растерянности. Хорошо понимая, что от предстоявшей конференции в Праге многое зависит в дальнейшей судьбе партии, Джугашвили воспользовался возможностью повлиять на будущие решения. И вскоре на квартире Швейцер прошло узкое совещание отъезжавших на конференцию делегатов. Необходимо было определить общую позицию, отражавшую не абстрактные взгляды оторванных от действительности эмигрантов, а произвести крутую ломку тактики партии,
Тон совещанию задали присутствовавшие на нем «бакинцы»: Джугашвили, Спандарян, Орджоникидзе. Между ними не было разногласий, они давно определили общую линию. И, забегая вперед, подчеркнем, что Серго Орджоникидзе выступил в Праге с первым докладом, а итогом конференции стали решения, в основу которых практически легли предложения, высказанные в статье Иосифа Джугашвили «Партийный кризис и наши задачи».
В Вологду Иосиф Джугашвили прибыл 24 декабря. Снова бесправное положение ссыльного. Но он не намерен облегчать работу полицейским шпикам, и за короткий срок меняет три места жительства. Сначала он остановился в доме 27 на Золотушной набережной, где проживал по 7 февраля 1912 года, затем по 15 февраля жил в доме Константиновой — угол Пятницкой и Обуховской улиц, откуда 16 февраля перебрался в дом Горелова по Леонтьевскому ручью, д. № 7.
Сразу после прибытия он навестил Петра Чижикова. В отправленной в этот же день невесте Петра в Тотьму открытое с изображением родившейся из морской пены греческой богини любви и красоты Афродиты, он шутливо написал: «Ну-с, «скверная» Поля, я в Вологде и целуюсь с «дорогим» «Петенькой». Сидим за столом и пьем за здоровье «умной» Поли. Выпейте же и вы за здоровье известного Вам «чудака» Иосифа».
Нет, снова погрузившись в серость буден жизни ссыльного, он не утратил присущие ему чувства юмора и шутливой иронии. Очередной арест, тюремные застенки не сломили Иосифа Джугашвили, не лишили его уверенности. Хотя внешне положение его выглядит не блестящим. Кроме гласного надзора, власти установили еще скрытую слежку за Кавказцем
Несомненно, что он сожалел о невозможности участвовать в 6-й (Пражской) конференции партии. Она начала свою работу 5/18 января 1912 года и завершилась 17/30 числа. Как стало известно позже, из 18 присутствовавших двое, Р. Малиновский и А. Романов, были агентами полиции. Рассмотрев текущие вопросы и тактику на выборах в Государственную думу, конференция избрала новый Центральный комитет в составе Ф. Голощекина, Г. Зиновьева, В. Ленина, Р. Малиновского, Г. Орджоникидзе, С. Спандаряна, Р. Шварцмана. Заочно в его состав были кооптированы И. Джугашвили и И. Белостецкий. Кандидатами в члены ЦК стали А. Бубнов, М. Калинин, А. Смирнов, Е. Стасова и С. Шаумян.
Шестая (Пражская) конференция РСДРП стала для большевиков особой вехой. Она ознаменовала формирование партии нового типа. Именно на этой конференции от партии окончательно «отпали» интеллигенты меньшевистского толка: Мартовы, Аксельроды, Плехановы. По существу, на этой конференции были реализованы идеи, высказанные Джугашвили еще в августе 1909 года в статье «Партийный кризис и наши задачи».
Идя навстречу требованиям Джугашвили и Бакинского комитета о переносе центра деятельности партии в Россию, она приняла решение о создании Русского бюро ЦК РСДРП в составе 10 человек. Воплощением призывов Иосифа Джугашвили растить «русских Бебелей» стало введение в состав ЦК шестерых выходцев из рабочих — Калинина, Белостоцкого, Петровского, Бадаева, Киселева, Малиновского. Конференция приняла и еще одно его предложение: «об издании в России легальной партийной газеты», которой стала «Правда».
Роль бакинской организации была подчеркнута уже тем, что в числе 11 членов ЦК было три «бакинца» — Джугашвили, Орджоникидзе, Спандарян, а Шаумян стал кандидатом в его состав. Трое «бакинцев», ставших членами ЦК, вошли и в Русское бюро, возглавив руководство партией непосредственно внутри страны. Даже приверженец Троцкого, историк Исаак Дойчер правомерно подчеркивал, что «кавказская группа» стала опорой большевистской организации».
Сразу по окончании конференции провокатор Малиновский доносил в Департамент полиции: «Избраны члены «Русского бюро ЦК», (по терминологии участвующих на заседаниях цекистов — «Исполнительное бюро»), куда вошли: Тимофей, Серго и Коба, к ним присоединен в роли разъездного агента Филипп (Голощекин); всем поименованным лицам назначено жалованье по 50 руб. в месяц».
Именно Пражская конференция завершила создание той большевистской партии, которая взяла власть в октябре 1917 года. Оценивая ее роль, в 1927 году Сталин отметил на XV съезде партии: «Эта конференция имела величайшее значение в истории нашей партии, ибо она проложила межу между большевиками и меньшевиками и объединила большевистские организации во всей стране в единую большевистскую партию».
Но вернемся назад. Орджоникидзе приехал в Вологду 18 февраля. Наружное наблюдение зафиксировало его появление как встречу Джугашвили с «неизвестным мужчиной». Встреча земляков была теплой. Темпераментный Серго увлеченно рассказывал о результатах конференции. Он сообщил о кооптации Иосифа в ЦК, снабдил явками и деньгами для побега. 24-го числа, уже из Киева, Орджоникидзе писал за границу «Окончательно с ним столковались; он остался доволен исходом дела».
Действительно, он был доволен. Его вынужденное бездействие завершалось. Он снова приступал к делу. Документы охранки зафиксировали: 29 февраля Джугашвили «около 2 час. ночи, без надлежащего разрешения, забрав часть ценного имущества», «выбыл неизвестно куда, будто бы по своим делам на неделю». Жандармы предположили, что он подался в одну из столиц, но они ошибались. Его путь лежал на Кавказ.