Спустя несколько дней меньшевистская газета «Луч» сообщила: «В воскресенье, 24 февраля в 12 ч. ночи в помещении Калашниковой биржи во время проводившегося там концерта-маскарада, устроенного с благотворительной целью, явились чины охранной полиции и заявили дежурившему в зале полицейскому чину, что среди гостей присутствует лицо, подлежащее личному обыску и аресту. Один из агентов охранного отделения был допущен на концерт. В буфетной комнате агент указал полицейскому на неизвестного, сидящего за столиком, занятым группой лиц, среди которых находились члены Государственной думы. Неизвестный был приглашен следовать за полицейским чином и после безрезультатного обыска арестован и передан чинам охранного отделения. Назвать себя при аресте неизвестный отказался».
Кроме Иосифа Джугашвили в эту же ночь, с субботы на воскресенье, арестовали и члена Русского бюро Ф. Голощекина. Утром 24 февраля охранное отделение информировало об аресте И.В. Джугашвили директора Департамента полиции С.П. Белецкого, министра внутренних дел и даже Управление дворцового коменданта. Такая спешность свидетельствует о той важности, которую власти придавали этому аресту. Примечательно, что, несмотря на выходной день, Белецкий дал срочное распоряжение Особому отделу о подготовке справки на арестованных.
Заказ на ее составление, с грифом «экстренно», «Регистрационное отделение Центрального справочного алфавита» получило в 12.38 и уже в 13.50 представило в Особый отдел «Справку по ЦСА» на четырех листах. После аналитической доработки в тот же день материалы были переданы Белецкому. Направляя документы, заведующий Особым отделом Еремин указал: «Вследствие приказания Вашего превосходительства имею честь представить краткие справки на членов Центрального комитета Российской социал-демократической партии Шаю Голощекина и Иосифа Джугашвили».
Глава Департамента полиции торжествовал: неуловимый Коба — глава большевиков в России, которого больше года безуспешно разыскивали его агенты, наконец-то оказался в его руках. Арест руководителя Русского бюро РСДРП вызвал острую реакцию в социал-демократической среде. Вскоре Департамент полиции перехватил письмо в Краков для Ленина, предупреждавшее о провокации в верхах партии. Письмо было написано иносказательным стилем; фразами, внедренными в отвлекающий внимание текст, но полиции не составило труда понять его содержание.
В нем, в частности, говорилось: «Я не знал о его пребывании в Питере и был ошарашен, узревши его в месте людне. «Не уйдешь», — говорю. И не ушел... Мы толковали о реорганизации... и назначили день для детального обсуждения, но... Мне было приятно узнать от Василия, что вы относитесь ко мне любовно... Кто-то мешает. Ума не приложу, кто... Изъятие грузина прямо сразило меня. У меня такое чувство, что скачу по тропинке бедствия, как и всякий другой, кто будет способствовать обновлению редакции. Кто-то мешает и «кто-то» сидит крепко».
Арест Сталина стал серьезным ударом для большевиков. 1 марта Н.К. Крупская пишет в Петербург «Дорогие друзья. Только что получила письмо с печальной вестью. Положение таково, что требуется большая твердость и еще большая солидарность». А в конце марта в одном из писем Ленин отметил: «У нас аресты тяжкие. Коба взят».
Действительно, это был очередной разгром руководства большевистской организации. После ареста 10 февраля Свердлова и 23-го числа Джугашвили в Русском бюро осталось только два члена: Малиновский и Петровский.
Однако прямой виновник этих событий Малиновский еще долго оставался неразоблаченным. Он по-прежнему получал от Департамента полиции жалованье за провокаторскую деятельность. Кстати, заметим, что если оклад директора Департамента полиции равнялся 7000 руб. в год, то жалованье Малиновского 6000— 8400 руб. в год Это говорит о многом.
Только в 1914 году, когда департамент счел опасным для престижа монархии содержать в одном лице агента полиции и члена Госдумы, Малиновский был вынужден сложить свои депутатские полномочия. Он выехал за границу. Однако на предупреждение о его предательстве Заграничная часть ЦК отреагировала отрицательно. Судебно-следственная комиссия ЦК РСДРП в составе: Ганецкий, Ленин, Зиновьев — отвергла обвинения Малиновского в провокаторстве.
Правда, поскольку Малиновский представлял дело так, что оставление им поста депутата было следствием душевного переутомления, то за нарушение партийной дисциплины он был исключен из состава ЦК. Но до конца ею предательская роль вскрылась лишь после Февральской революции, когда в архиве Департамента полиции были обнаружены неопровержимые улики, подтверждавшие его предательство.
И все-таки возмездие настигло провокатора. По непонятным причинам в феврале 1918 года Малиновский вернулся в Петроград. (Позже он объяснял трибуналу, что «приехал кровью смыть мою когда-то позорную жизнь».) Судом революционного трибунала при ВЦИК 5 ноября 1918 года предатель был приговорен к расстрелу.
Выданный Малиновским властям, Иосиф Джугашвили после ареста оказался в руках Петербургского охранного отделения, но 7 марта охранка передала его ГЖУ. Очередную переписку о его политической благонадежности 11 марта начал полковник Леонид Кременецкий, и 13 марта в 7-м делопроизводстве столичного жандармского управления появилось дело 392: «По наблюдению за производящейся в порядке Положения о государственной охране переписке о крестьянине Иосифе Джугашвили».
Жандармский полковник взялся за дело обстоятельно. Он затребовал даже данные более чем десятилетней давности. Об этапировании подследственного из Баку к месту первой (сольвычегодской) ссылки. Но запросы полковника Кременецкого поставили бакинские власти в тупик. «Ввиду ветхости и недостачи» большинство материалов ему не сумели представить. И лишь к концу лета в Баку нашли копию «уведомления № 2068 от 30 ноября 1908 года о высылке Джугашвили в Вологодскую губернию».
Однако начальство не позволило полковнику «бесполезно» терять время на выяснение всех обстоятельств революционной деятельности арестованного члена ЦК РСДРП. На первый допрос его вызвали 13 марта, и через месяц, 18 апреля, переписка была завершена. Уже на следующий день начальник Петербургского ГЖУ генерал-майор Митрофан Клыков подписал постановление с предложением вернуть Иосифа Джугашвили в Нарымский край «на срок по усмотрению Особого совещания».
Без особых проволочек документы прошли и другие инстанции. 20 апреля материалы переписки были представлены петербургскому градоначальнику, 23-го числа он передал их (за № 9270) в Министерство внутренних дел, а оттуда дело поступило в Особое совещание.
Постановление Особого совещания, утвержденное 7 июня министром внутренних дел Н.А. Максаковым, в качестве меры пресечения революционной деятельности Иосифа Джугашвили определило высылку на четыре года в Туруханский край.
И вот, после четырех томительных месяцев тюрьмы, снова ссылка. Она станет для Сталина последней... и самой долгой. Вряд ли он не мог предполагать, что наступал самый тяжелый период его жизни, но «он вышел живым из этого ада».
ГЛАВА 8. КУРЕЙСКИЙ ОТШЕЛЬНИК
В этом проклятом крае природа скудна до безобразия: летом река, зимой снег, это все, что дает здесь природа...
Сообщение о высылке Иосифа Джугашвили на имя енисейского губернатора ушло из Департамента полиции 18 июня. 25-го числа из дома предварительного заключения он был переведен в Петербургскую пересыльную тюрьму, оттуда 1 июля 1913 года его взяли на этап.
Эта дорога, протянувшаяся через всю Российскую империю — от величаво блиставшего своей архитектурной парадностью Петербурга до отдаленной Енисейской губернии, — заняла полторы недели. В Красноярск арестантский вагон, в котором находился ссыльный, прибыл 11 июля. Начальнику Енисейского ГЖУ предписывалось: «Водворить Джугашвили по его прибытии в одном из отдаленных пунктов Туруханского края», и, даже не дожидаясь очередного рейса парохода, 15-го числа он был отправлен дальше.
Отбывавшая ссылку в этих же местах революционерка Вера Швейцер пишет, что «Сталина везли по Енисею на небольшой лодке». Это трудно даже представить: более 2000 километров — на лодке! Через пороги и водовороты по бурному, стремительно текущему Енисею, вдоль берегов которого тянулась кажущаяся нескончаемой тайга. Местами русло реки пролегало в пространстве, сжатом с обеих сторон, словно мифическими стенами, высокими скалистыми берегами. Лишь изредка среди зелени тайги встречались пятна затерянных деревень.
Постепенно река становилась все шире; на границе Туруханского края она разлилась уже на пять километров. Противоположный берег пропал из вида, и казалось, что безбрежное море воды слилось у горизонта с куполом неба. В село Монастырское прибыли 10 августа, на 26-й день пути. Если Красноярск был «столицей» Енисейской губернии, то село Монастырское считалось «столицей» Туруханского края, хозяином которого был полицейский пристав Кибиров. В этом «диком и пустынном месте» имелись школа, церковь и полицейские власти.
Уже совершая свою одиссею, Иосиф Джугашвили отчетливо осознал, что бежать из этих бесконечных первобытных просторов будет далеко не просто. Но такой план был, и он еще находился в дороге, когда решение об организации ему и Свердлову побега было принято на партийном совещании, открывшемся 27 июля в Поронине. Присутствовавший на совещании Малиновский, вернувшись в Россию, немедленно сообщил об этом решении в Департамент полиции.
Поэтому 25 августа А. Васильев, исполнявший обязанности вице-директора Департамента полиции, послал на имя начальника Енисейского ГЖУ распоряжение: «Ввиду возможности побега из ссылки в целях возвращения к прежней партийной работе... принять меры к воспрепятствованию Джугашвили и Свердлову побега из ссылки».
Но и без этого предписания, уже сразу по прибытии у ссыльного появились проблемы. Он оказался в крайне тяжелом материальном положении. Он был элементарно беден. Не было денег, запаса продуктов; не было теплых вещей, а предполярное короткое лето каждым быстро затухавшим днем напоминало о приближении жестокой зимы. 16 августа он пишет в заявлении на имя туруханского пристава: «Сим имею честь заявить, что постоянных источников существования у меня не имеется, ввиду чего прошу сделать представление, куда следует, о том, чтобы мне выдавали положенное пос