и, перестали существовать как боевые единицы. 30 августа Красная гвардия ликвидировала военный мятеж.
Мятеж провалился. Генерал Крымов застрелился. По приказу Керенского начальник штаба Главковерха генерал Алексеев арестовал Корнилова и Деникина. Забегая вперед, следует заметить, что вскоре мятежные генералы Керенским были освобождены, и спустя три с половиной месяца Алексеев и Корнилов возглавят Белую армию.
Однако подавление выступления военных мятежников, хотя и трансформировало расстановку сил в Советах, но не изменило сущности правительства, где по-прежнему царили кадеты, меньшевики и эсеры. И уж тем более это не оказало влияния на экономическое и политическое состояние страны. «Корниловское восстание, — писал Сталин 9 сентября 1917 года в статье «Вторая волна», — лишь открыло клапан для накопившегося революционного возмущения, оно только развязало связанную революцию, подстегнув ее и толкнув вперед».
Непрекращающееся политическое бессилие властей не могло не отразиться на экономическом положении страны. Когда правительству не хватает денег, оно эти деньги печатает. Эта старая банальная истина не стала открытием Временного правительства; еще в первые месяцы своего воцарения оно пустило в оборот новые ассигнации, получившие в народе название «керенки». К осени две главные столицы стали ощущать нехватку продовольствия. На деньги уже было трудно что-то купить. Крестьяне не хотели брать деньги, превращавшиеся в труху.
Впрочем, благоденствие не наступило и в охваченной аграрным движением крестьянской России. Люди оказались на грани нищенствования. В заметке «Голод в деревне» Сталин привел письмо крестьянина Муромского уезда: «Наступит скоро зима, реки замерзнут, и тогда нам придется умереть с голоду. Станция железной дороги от нас далеко. Выйдем на улицы искать хлеба. Как нас ни называйте, но голод заставляет нас это сделать».
Неуправляемая ни политически, ни экономически, Россия погружалась во все более глубокий экономический кризис. С начала года объем производства сократился на 36,4 %; в таком же соотношении снизилось металлургическое производство; упал выпуск товаров легкой промышленности, но особо сложное положение образовалось на железнодорожном транспорте.
В заметке «Голод на фабриках» Сталин отмечал: «Россия, вывозившая ежегодно хлеба до войны на 400—500 миллионов пудов, теперь, во время войны, оказывается не в состоянии прокормить своих же рабочих. На фабриках работы останавливаются, рабочие бегут с работы из-за того, что нет хлеба, нет продовольствия в фабричных районах... Земледельческие районы жалуются на то, что от фабричных районов поступает к ним невероятно мало товаров». Он указывает на взаимосвязанность этого процесса, когда бегство рабочих от голода с фабрик вызывает сокращение производства товаров, «поступающих в деревню, что в свою очередь вызывает новое уменьшение количества хлеба, притекающего к фабрикам, новое усиление голода на фабриках и новое бегство рабочих».
К октябрю аграрное движение в деревне приобрело еще более активные формы, выливаясь в крестьянские восстания. К этому времени карательные акции Временного правительства уже перестали достигать своих целей. Выходцы из деревни — солдаты отказывались стрелять в крестьян. Гаккебуш (Горелов) пишет, что в 1917 году мужик снял маску... «Богоносец» выявил свои политические идеалы: он не признает никакой власти, не желает платить податей и не согласен давать рекрутов. Остальное его не касается».
Нехватку продовольствия ощутили и обеспеченные слои общества. В столице России не стало ни хлеба, ни масла, ни сахара, ни яиц, ни картошки — жаловались пребывавшие в городе иностранцы; в лучшем ресторане Петрограда предлагали лишь рыбу и зелень. «Нехватка продовольствия, — писал в своих мемуарах Уильям Моэм, — становилась все более угрожающей, приближалась зима, и не было топлива. Керенский произносил речи. Ленин скрывался в Петрограде, говорили, что Керенский знает, где он находится, но не осмеливается его арестовать. Он произносил речи».
Власти лихорадочно пытались найти выход из создавшегося положения. Стремясь ослабить нарастание общенационального кризиса и укрепить позиции Временного правительства, ВЦИК и Исполком Советов объявили о созыве Демократического совещания. В работе совещания, представлявшего весь спектр российских партий, состоявшегося 11—12 сентября в Петрограде, приняли участие 1582 делегата от Советов, профсоюзов, армии и флота, кооперативов.
После возвращения большевиков к снятому до того лозунгу «Вся власть Советам!», в статье «К Демократическому совещанию» 14 сентября Сталин писал: «Если Советы и Комитеты оказались главными оплотами революции, если Советы и Комитеты победили восставшую контрреволюцию, — не ясно ли из этого, что они должны быть теперь основными носителями революционной власти в стране?»
Однако раздираемое партийными и чисто эмоциональными разногласиями совещание зашло в тупик. Не найдя реальных путей выхода из кризиса, 20 сентября оно выделило из своего состава представителей в новый постоянно действующий орган — Временный совет Российской Республики (Предпарламент), призванный быть представительным органом российских партий до созыва Учредительного собрания.
Это был лишь очередной маневр, не менявший существа власти. Полномочия этого органа были ограничены лишь совещательными функциями, и по предложению Ленина большевики стали бойкотировать Предпарламент. 21 сентября Сталин выступил по этому вопросу на заседании большевистской фракции Демократического совещания, а 27 сентября в газете «Рабочий путь» появилась его статья «Правительство буржуазной диктатуры».
Нет. Постоянно выступавший на страницах большевистской прессы, имевший прямые контакты с пролетарскими массами, Сталин не пребывал «в тени». К этому времени он стал в стране заметной политической фигурой: его знают, он имеет авторитет, на него надеются. 29 сентября избирательными округами Петрограда, Екатеринослава, Закавказья и Ставрополья его кандидатура была выдвинута в Учредительное собрание.
Охвативший страну экономический хаос усугублялся. Правительство лихорадочно искало выход из создавшегося положения.
В сентябре ситуация в столице превратилась в критическую. Австро-германские войска захватили острова на Балтике, обозначив угрозу удара по Кронштадту и Петрограду. Правительство заготовило план эвакуации, в городе усилились грабежи, и повсеместно шел открытый торг золотом, бриллиантами и фарфором из дворцов бывшей царской фамилии. Биржевые ведомости писали, что «еще никогда Россия так не стояла на краю гибели».
В этих условиях находившийся в Гельсингфорсе Ленин 12 сентября пишет письмо Центральному комитету «Большевики должны взять власть», а 14-го — «Марксизм и восстание». В этих письмах он утверждает, что в стране сложились как объективные, так и субъективные условия для вооруженного восстания. Он доказывает, что существующего активного большинства «революционных элементов народа в обеих столицах достаточно» для того, чтобы не только завоевать власть, но и удержать ее.
Ленин торопил ЦК. Он считал, что Керенский готов пойти на сговор с немцами и сдать Петроград. «Предстоящая отдача Питера, — пишет он, — сделает наши шансы в сто раз худшими. А отдаче Питера при армии с Керенским и К0 во главе мы помешать не в силах».
Он был категоричен и не хотел больше ждать вызревания ситуации. Момента, когда взятие власти будет соответствовать формальным правовым нормам. «Ждать формального большинства, — говорит он, — наивно: ни одна революция этого не ждет. И Керенский с К0 не ждут, а готовят сдачу Питера... Нет аппарата? Аппарат есть: Советы и демократические организации». В качестве практической меры Ленин предлагает найти поддержку этим действиям в самой партии: «Вопрос в том, чтобы задачу сделать ясной для партии: на очередь дня поставить вооруженное восстание в Питере и Москве (с областью), завоевание власти, свержение правительства». Ленин не сомневается в успехе: «Взяв власть сразу в Москве и Питере (неважно, кто начнет; может быть, даже Москва может начать), мы победим безусловно и несомненно».
Настаивая на решительных действиях, Ленин не ограничивается призывом. Он предложил схематически план проведения восстания и требовал «арестовать и разогнать» Демократическое совещание, «мобилизовать вооруженных рабочих, призвать их к отчаянному последнему бою». Однако дерзкий план Ленина не нашел бесспорной поддержки в ЦК. Каменев и Зиновьев решительно выступили против него, Троцкий предложил свой «альтернативный план», увязывая тактику действий с поддержкой Советов. Сталин не стал с категоричностью Зиновьева и Каменева выступать против Ленина, но не склонился и на сторону Троцкого. Он решил передать письма Ленина в крупные парторганизации для обсуждения и принятия окончательного решения.
Было ли это проявлением нерешительности Сталина? Или у него не было своего мнения?
Нет. Все было им осмыслено. Он считал, что начинать восстание, не дожидаясь съезда Советов, преждевременно, однако он не хотел подрывать авторитет вождя вступлением с ним в конфронтацию. Эта позиция объясняется не только тем, что с июльского кризиса Сталин лично много сделал для перетаскивания Советов на сторону большевиков и завоевания партийного влияния в этих органах.
Сталин трезво воспринимал и взвешивал обстановку Он видел, что даже при полном успехе восстания в «двух столицах» большевики не имели никаких гарантий в том, что они получат поддержку в стране. Еще одним весомым аргументом для его позиции являлось то, что во фронтовых частях были сильны эсеровские и меньшевистские настроения.
Кроме того, он понимал, что выглядевший красиво на бумаге сам ленинский план восстания был рассчитан на почти идеальный вариант. На условную ситуацию, при которой действиям восставших не будет оказано серьезного сопротивления. Призыв к рабочим отрядам «погибнуть, но не дать неприятелю двинуться к центрам города» был чисто умозрительным и эмоциональным. Отряды могли ввязаться в затяжные бои и действительно погибнуть, и тогда торжество победителей не ограничилось бы полумерами тюремных репрессий участников борьбы.