«Профили поведения» подсказали ему следующий вывод: лоботомия более полезна для больных, ведущих себя сверхактивно. Это было не ново. Фримэн и другие психохирурги уже знали об этом. Для Джека это было целым событием. Для него этот факт совершенно непредвиденным и поразительным образом послужил сигналом... кончать свою психохирургическую карьеру.
Исполнилось два года с тех пор, как Джек вышел из запертой палаты Больницы ветеранов. Он расстался со своей паранойей. Его не огорчала перспектива покончить с лоботомиями (никогда уж ему не придется показать доктору Уолтеру Фримэну великолепную серию из 1000 трансорбитальных!); он не тешил себя иллюзиями; он не чувствовал никакой обиды на то, что его осадили как раз в тот момент, когда он начал показывать крупные успехи в психохирургии.
Куда же девалось это большое заносчивое «Я» в Джеке Фергюсоне? Ему и в голову не приходило заняться частной практикой, хотя он мог бы заработать бочку золота в качестве лоботомиста для психоневротиков из состоятельного класса, которым грозило заточение в сумасшедший дом.
Доктор Гэллоп и Мэри убили в нем прежнего нечестного Джека Фергюсона с его самооправданиями. Довольно странно, когда человек начинает ругать самого себя за все плохое, что с ним приключилось; прямо невероятно, до чего это саморазоблачение очищает мозг и процесс мышления становится быстрым, ясным и простым. Казалось, Джек постиг наконец истину, высказанную Боссом Кэттерингом о границах исследовательской работы:
«Что же нам делать, когда мы не можем больше делать то, что мы делаем?»
Шел 1954 год, когда, поставив перед собой этот вопрос, Джек углубился в длинный, трудный и трезвый анализ вопроса о лоботомиях.
Для безумных человеческих существ, принадлежавших До заболевания к определенной группе общества, лоботомия может стать чудодейственным средством. По всей стране тысячи этих больных показали такое улучшение, что, по справедливости, их уже нельзя было назвать сумасшедшими. Они жили дома со своими семьями. Лоботомированные женщины могли с успехом заниматься домашним хозяйством. Многие из лоботомированных мужчин трудились и зарабатывали себе на жизнь. Но у экс-сумасшедших людей другого круга операция что-то отнимала, хоть и протекала успешно.
Фримэн объясняет это в своей замечательной книге «Психохирургия». Мораль - вот что вы выдалбливаете и отнимаете у больного взмахами ледового топорика, который так чудесно успокаивает его измученный мозг. Да, именно мораль.
Это высочайшее качество человеческого существа, пишет Фримэн.
«У ребенка ее нет. Нет и у старика. Нет у больного. Нет у скучающего человека. Мораль - это самая возвышенная функция человеческой личности».
Затем Уолтер Фримэн, который своей операцией вырвал так много безумцев из ужасающих глубин деморализации, с грустью заканчивает: «Лоботомия приостанавливает у психотиков процесс деморализации, но не восстанавливает у них мораль».
Коротко говоря, по Уолтеру Фримэну, мораль - это способность ставить интересы коллектива выше своих личных интересов, и это стало религией Джека Фергюсона. Именно это давало ему теперь силу жить и дейcтвовать.
Отношение Джека к лоботомии после взвешивания всех «за» и «против» стало более трезвым и более критическим. Лоботомия может застопорить хронический, запущенный процесс умственного расстройства. Но в то же время она безвозвратно разрушает самое высокое, что есть в человеке... Величайший в мире психохирург, сам Уолтер Фримэн, не в состоянии вернуть человеку то, что у него унес милосердный ледовый топорик. Роковой удар ледового топорика рассекает нервные волокна, связывающие лобные доли мозга с таламусом. Это ведет к перерождению ядер мозговых клеток в так называемой центральной силовой станции эмоций, в таламусе. Процесс вырождения идет перманентно. Стремительный взмах ледового топорика причиняет немалый вред и лобным долям мозга, которые считаются носителями центров воображения, предусмотрительности, предвидения.
Учтя эти суровые факты, Джек Фергюсон произнес маленькую благодарственную молитву судьбе. Два года я он сам был вполне созревшим объектом для ледового топорика.
Если бы он мог соединить во времени старого и нового Джека Фергюсона, то ныне здравствующий доктор Фергюсон наверняка располосовал бы мозг старому слабодушному доктору Фергюсону. Этим навсегда была бы убита надежда на развитие творческого воображения у ныне живущего доктора Фергюсона. Это заглушило бы также эмоциональный подъем, так разжигавший его воображение. Потому что у лоботомированных эти таинственные силовые нейроны в таламусе увядают безвозвратно.
Погибшей надеждой - вот чем стала для него лоботомия. Восстановив хорошее поведение у старого жалкого Джека Фергюсона, она убила бы нового Джека, борца с безумием. Джек спросил себя:
«Хотел бы я прожить всю свою жизнь спокойным, довольным лоботомированным буйволом? Нет. Тогда какое же имею право я, доктор Фергюсон, обрекать на это других?»
Только отчаянно тяжелое зрелище неизлечимого безумия, которое хуже смерти, - только оно может оправдать это грубое вторжение в мозг живого человека. Но доброму сельскому доктору, жившему в Джеке, была ненавистна эта операция.
- Кажется, сам господь бог положил тогда руку мне на плечо, - говорит Джек, вспоминая волнующие дни сомнений в Логэнспорте. - Как раз в то время до нас дошли разговоры о новом лекарственном средстве - раувольфии. Я прочитал о том, что доктор Уилкинс из Бостона называет это средство «психотерапией в форме пилюль».
Джек имел особые причины заинтересоваться этим делом. «Профили поведения» лоботомированных больных говорили о том, что операция давала наилучшие результаты у пациентов со сверхактивным поведением.
Раувольфия не была снотворным средством, как барбитураты. Успокоительное действие раувольфии не сводилось к дремотному состоянию. Раувольфия (хотя и давно известная в Индии) была новинкой в фармакологии. Она Давала только спокойствие. Пилюли раувольфии действовали на таламус. Они снижали число киловатт энергии, вырабатываемой центральной силовой станцией мозга - таламусом. Действие раувольфии в некотором смысле можно было назвать «химической лоботомией». Только с колоссальной разницей: пилюли раувольфии производили лишь временную лоботомию без ее неизбежных разрушительных последствий. Если пилюли и оказывали какое-нибудь вредное действие, то, во всяком случае, это поддавалось исправлению. Пилюли раувольфии не калечили мозговой ткани. Они не несли в себе опасность вызвать конвульсии, или бесстыдную ругань, или неудержимое половое возбуждение, или противную манерность, или беспросветное погружение в растительную жизнь - все эти возможные последствия лоботомии. Оказывая действие на таламус, эти пилюли только ослабляли силу эмоций, но не разрушали их безвозвратно...
- Но тут всевышний опять положил руку мне на плечо, - говорит Джек. - В Логэнспортской больнице был фармацевт, большой мой приятель. Он приобрел 15 000 пилюль раувольфии у агента фармацевтической фирмы Сиба.
Пилюли содержали в себе чистый алкалоид раувольфии и носили химическое название «резерпин», а выпускались под торговой маркой «серпазил».
- Мы выяснили, что серпазил действует на беспокойных больных лучше, чем лоботомия, - рассказывает Джек, - и мы стали накачивать больных серпазилом.
- Как вы могли так быстро узнать, что серпазил действует лучше, чем лоботомия? - спросил я.
Джек не мог осуществить полноценный эксперимент, потому что директор больницы запретил ему делать много лоботомии. Он не мог поставить строго научный опыт, который удовлетворил бы ученую профессуру колледжей, а именно: сделать определенное количество лоботомии, выставить параллельно такое же количество больных, леченных серпазилом, и взять третью группу больных, оставленных без всякого лечения (для контроля); тогда эти «экспериментальные животные человеческого вида» во всех трех категориях могли бы показать некую сравнимую форму сумасшествия. Это было бы научно, академично.
Джек Фергюсон внимательно выслушал мои научные возражения.
- Видите ли, как у нас обстояло дело, - сказал он. - В больнице было порядочное число пациентов, которые не показали улучшения после лоботомии. Мы перевели этих больных с неудавшейся лоботомией на лечение серпазилом, который быстро их успокоил, и черт меня дери, если некоторые из них не поправились настолько, что мы смогли отпустить их домой.
Но тут Джек снова попал в беду.
- Образовалась уже довольно большая группа больных, хорошо поправлявшихся на комбинированном лоботомия-серпазиловом лечении, - говорит Джек, - и я почувствовал вдруг, что мы должны сделать что-то большее для этих больных. Мы должны обращаться с ними как-то более по-человечески.
Это, казалось бы незначительное, замечание будет понятно только тем читателям, которые знают, что творится в старомодных домах для умалишенных...
К этому времени под наблюдением Джека, кроме сотен лоботомированных больных, состояли также палаты беспокойных хроников, включая две «буйные» женские палаты с таким тяжелым составом больных, что Джек называл их «отбросами человечества». Эти палаты были построены в форме буквы Т с толстыми железными решетками, которые отгораживали концы этого Т от его центральной части.
- Я чувствовал, что с этими больными тоже надо обращаться по-человечески, - сказал Джек, - поэтому я снял решетки.
И тут словно потолок обрушился на голову Джека Фергюсона.
- Я столкнулся с такой бурной вспышкой человеческой боязливости (вежливая замена слова «страх»), какой никогда не видал, - продолжал Джек. - Надзиратели побежали с жалобой к директору больницы и заявили, что все они уйдут, если меня не отстранят от работы и не поставят решетки на место.
Директор больницы вызвал Джека и предложил ему прежде всего извиниться перед надзирателями, в противном случае...
- Я был уверен в своей правоте. Нужно было во что бы то ни стало улучшить отношение к этим больным, - рассказывал Джек. - Но бросить сейчас эту работу было для меня равносильно смерти. И я смирился...