'Это место книги Де-Крюи звучит очень странно для советских читателей. Серьезные разговоры о бойкоте врача и его «лечебного заведения», как об одном из возможных средств для насильственного внедрения известных медицинских идей, - кажутся нам весьма странными. Это возможно, конечно, только в условиях капиталлистических стран, где частная практика для многих врачей является единственным заработком, заработком чисто коммерческого типа, имеющим все признаки торгового предпрнятия.- Прим. ред.
У них есть областные медицинские общества, где, несмотря на все профессиональные предрассудки, отравляющие эти организации, я видел признаки растущего духа общественности. Доктор С. Г. Торнтон в Лебаноне (штат Кентукки) - вовсе не пионер борьбы со смертью, как Земмельвейс, и не блестящий его последоватоль, как Де Ли. Но Торнтон выработал свой план. В медицинском журнале Кентукки он изложил этот план. Он выслушал доклад о том, как 308 матерей в штате Кентукки умерли от родов. Он сам старый врач, и у него за двадцать семь лет практики не было ни одного случая родильной горячки. Он говорит своим коллегам, что в ученом докладе о том, как и почему погибли эти 308 рожениц, не хватает одной детали... - Там не указаны имена лечивших их врачей. «Если бы они были названы, мы бы знали, где начинать борьбу», - пишет Торнтон.
Это, может быть, грубо, жестоко, но это единственный путь к преодолению халатности и чудовищной безответственности медицинского сословия. И план Торнтона гораздо мягче мер, которые принял Земмельвейс по отношению к себе самому, когда понял, что был непосредственной причиной гибели рожениц.
Он далеко не так жесток, как требование мягкосердечного Оливера Уенделя Холмса. Еще до Земмельвейса Холмс - из сопоставления некоторых фактов - пришел к заключению, что родильная горячка заразительна. Он ознакомился с наблюдениями английского врача Уайрмаха и ирландского врача Коллинса, которые знали, что чистота полезна, но не выработали, подобно Земмельвейсу, точную науку чистоты. Этим мы обязаны исключительно Земмельвейсу. Холмс был гораздо суровее чувствительного доктора С. Г. Торнтона. Он написал: «Мы должны гарантировать снисхождение всем врачам, бывшим до сих пор причиной стольких бедствий, но теперь настало время, когда существование в практике врача родильной горячки нужно рассматривать не как несчастный случай, а как преступление».
Но будем практичными. Нельзя сажать врача в тюрьму по обвинению в убийстве роженицы. Женщины нуждаются не в нелепых законах, не в отвлеченной науке о гемолитическом стрептококке, а в хороших врачах, вроде Торнтона, прямодушие которого приближается к всесокрушающей честности Земмельвейса.
Разве не безумие со стороны борцов со смертью сдаваться в бою только потому, что в их распоряжении нет богато оборудованных лабораторий и неограниченного количества обезьян и морских свинок? Бантинг был молодым хирургом, был неизвестен в ученом мире и работал в помещении, которое только из вежливости можно было назвать лабораторной. Но недостаток в подопытных животных он возмещал силой воли и упорством.
Первое, что поражает в Бантинге, как и в Земмельвейсе, - это его простота и обезоруживающая честность. Как и у Земмельвейса, у Бантинга не было ни богато оборудованной лаборатории, ни средств на покупку собак, - ничего, что помогло бы ему сделать его глубокое открытие, и так же, как Земмельвейс, канадец Бантинг и не думал сдаваться в борьбе с человеческими страданиями, несмотря на неудачу крупнейших физиологов, пытавшихся выделить инсулин, несмотря на уверенность некоторых теоретиков, что это вообще невозможно.
Открытие инсулина только чуть-чуть опоздало для спасения моего отца. Поэтому я всю жизнь с благоговением относился к Бантингу и его волшебному лекарству. Я называю инсулин волшебным, потому что принимающие его диабетики - среди них мог быть и мой отец- часто живут дольше не страдающих диабетом людей. Это, конечно, выдвигает Бантинга в первые ряды современных борцов со смертью.
Мой отец - тень крепкого прежде человека - умер от диабета в 1917 г. Это случилось всего за четыре года. Как можно было этого избежать, вы узнаете дальше.
Незадолго до смерти впалые щеки сделали его похожим на собственный его дагерротип, старый и выцветший, снятый с него в юности. В эти весенние дни он большей частью лежал без сознания. Однажды он посмотрел на меня внезапно прояснившимся взглядом и спросил: «Поль, что такое смерть?»
Вот почему меня так захватывают события, разыгравшиеся в несколько жарких ночей 1921 года в Торонто.
Кто же был Бантинг, которому удалось это чудо?
II
Конечно, Бантинг даже и не пытался найти инсулин. Диабет - внутренняя болезнь, а Бантинг никогда и не помышлял в эти тяжелые для него послевоенные дни о какой-либо другой деятельности, кроме хирургической. Огромное количество точных, сложных ученых теорий, объясняющих, каким образом убивает нас сахарная болезнь, было построено физиологами и биохимиками. Бантинг не имел о них представления, ибо никогда не собирался быть специалистом по диабету. Он не был блестящ, только упорен. С войны он вернулся с глубокой уродливой раной на руке. «Я сохраню руку»- ответил он хирургам, признавшим ампутацию необходимой для спасения его жизни.
Он сохранил ее.
Некоторое время он работал врачом в детской больнице в Торонто. Потом - стал практикующим хирургом в маленьком городке штата Онтарио - Лондоне. Прождав своего первого пациента двадцать восемь дней подряд и установив, что за месяц практики он заработал только четыре доллара, он взял место преподавателя в медицинской школе Западного Онтарио не из научного честолюбия, а для заработка. Он должен был работать там во вторую половину дня.
Он внимательно относился к преподавательской работе и ночь за ночью просиживал в своей комнатушке, готовясь к лекциям следующего дня, пока в ночь на 30 октября 1920 года, в эту необыкновенную ночь…
Этой ночью он упрямо, по-крестьянски, ворочал в голове странную мысль о том, что если бы у нас не было поджелудочной железы, мы бы все погибли от диабета. Конечно, давным давно, еще студентом, он узнал, как велико значение поджелудочной железы для пищеварения, как энергично работает этот настоящий маленький ферментный завод, изливающий через проток, ведущий в кишечник, тот таинственный сок, который растворяет сахар, расщепляет жир и белок, чтобы мы могли пользоваться ими.
В эту ночь, Бантинг сидел, согнувшись над книгами, и думал о том, как немец Минковский вырезал у собаки поджелудочную железу. Несчастное животное после этого с невероятной быстротой худело, и все труднее становилось утолить его жажду и голод. Потом собака уже лежала, и у нее только хватало сил дотянуться до воды, которая немедленно выделялась в виде мочи с высоким содержанием сахара... Меньше чем в десять дней собака погибла от сахарной болезни.
Это должно заинтересовать студентов! Бантинг рылся в джунглях литературы о поджелудочной железе, разыскивая сведения о том, как немецкий ученый Лангерганс обнаружил в этой замечательной железе странные маленькие островки, группки клеток, сильно отличающихся от ферментных клеток, вырабатывающих панкреатический сок1. Эти островки Лангерганса не имеют выводных протоков; для чего же служат эти островки?
Бантинг охотно сказал бы студентам, что именно эти неизвестного назначения клетки Лангерганса предохраняют нас от диабета. Можно так перевязать у собаки выводящий проток поджелудочной железы, что ни одна капля панкреатического сока не будет вытекать оттуда, и собака не заболеет диабетом. Но если вырезать всю железу...
Давно, уже давно пора кончать ночную работу. А студентам завтра утром он скажет: американский ученый Опай исследовал поджелудочные железы погибших от сахарной болезни людей и нашел, что в них клетки Лангерганса имеют вид ненормальный, патологический.
Может быть, они вырабатывают гормон? Не выделяют ли в здоровом состоянии эти клетки в нашу кровь продукт внутренней секреции, нечто таинственное, какой-то «X», который помогает всем клеткам нашего организма сжигать часть сахара, дающего им энергию? Но никто не находил еще этого спасительного «X».
В эту октябрьскую ночь 1920 года Бантинг читает о том, как десятки ученых долгие годы безуспешно искали этот таинственный «X». В следующий вечер Бантинг снова за своим столом. Он уже подготовился к лекции. В Европе и Америке миллионы людей болеют диабетом, тысячи из них умирают. Дети, внезапно пораженные им, превращаются в чахлых карликов и гибнут. Молодые мужчины и женщины в цвете лет, мучимые жаждой, которую они не могут утолить, и голодом, которого не могут насытить, гибнут медленней, чем дети, наблюдая, как их жизнь изливается в потоках сахара.
Чего они могут ждать от Бантинга? Он первый рассмеялся бы, если бы ему сказали, что через час...
Он совершенно убежден, - и охотно рассказал бы об этом своим студентам, - что у этих осужденных людей таинственно заболевают Лангергансовы островки поджелудочной железы. Но кто может их вылечить?
Можно продлить жизнь этих несчастных детей на несколько дней, жизнь взрослых больных - на несколько месяцев, посадив их на диету Гильпа-Аллена [3] , которая, в сущности, является вежливым синонимом медленного умирания. Вот и все.
III
Уже давно пора спать. Лениво перелистывает он полученный сегодня выпуск журнала «Хирургия, акушерство, гинекология». Хм, хм... смотри-ка! Новая работа о поджелудочной железе и сахарной болезни. Забавное совпадение! Работа Моисея Барона... Кто же такой этот Моисей Барон? Посмотрим...
Бантинг склоняется над страницами, и больше не существуют для него ни студенты, ни его маленькая, медленно растущая хирургическая практика. Работа Барона... Здесь есть нечто, чорт возьми!
«При желчных камнях, закупоривающих выводной проток поджелудочной железы, клетки, вырабатывающие панкреатический сок