нный яд, который растворяет их красные кровяные шарики.
Майнот посмотрел на это с противоположной точки зрения. «Разве невозможно, что кровь этих больных бледнеет, потому что их костный мозг не может производить новых красных кровяных телец?»
В этом вопросе, которым он задался, не было ничего оригинального, но этот взгляд на вещи не был распространен в науке. Майнот постоянно брал кровь у больных злокачественным малокровием и уносил ее в лабораторию. Там он размазывал эту кровь тонким слоем на самых чистых стеклах и смотрел в микроскоп на круглые плоские кровяные тельца, имевшие под мнкроскопом вид красновато-зеленоватых картонных фишек на серо-белом фоне... Вот что было интересно: каждому из больных злокачественным малокровием по временам внезапно становилось лучше...и в это время у них в крови появлялись красные кровяные тельца особого вида.
При окрашивании препарата синей краской в некоторых из этих маленьких красных фишек появлялась яркая синяя сетка. Часто в начале таинственного улучшения в состоянии больного число таких красных телец было очень велико... Они назывались «ретикулоцитами». Предполагалось, что это молодые красные кровяные шарики, только что влившиеся в кровяное русло из костного мозга - этой фабрики крови.
Ретикулоциты как-то обнадеживали Майнота. Но неделю, месяц, полгода спустя состояние больных снова ухудшалось, и меньше становилось этих молодых красных кровяных клеток. Потом число их снова увеличивалось, и снова надежда обольщала несчастных, и снова увядала - и тогда обычно наступал конец. Больные злокачественным малокровием жили обычно года два- три после начала заболевания. Несколько человек прожили десять лет. Но все умирали. Почему же их костный мозг неспособен был приготовлять новую кровь?
Вероятно, было немало умников в Бостоне, смеявшихся над тем, как Майнот продолжал изучать так хорошо изученную болезнь. Затем Майнот отправился в университет Джона Гопкннса и все работал с кровыо, с кровью, с кровью. Было что-то маниакальное в том, как он всегда появлялся в лаборатории с кровью своих больных.
IV
- Чорт возьми, Майнот, разве вы не видите, что это болезнь костного мозга? - спросил Райт.
Теперь Майнот был снова в Бостоне, в лаборатории доктора Джемса Райта. И он заставлял Райта смотреть в микроскоп на препараты костного мозга несчастных, только что умерших от злокачественного малокровия. Не так просто было спросить о чем-нибудь Райта. Это был патолог, ужасно вспыльчивый и в гневе сильно бранившийся и чертыхавшийся.
- Но, доктор Райт, что это за клетки слева внизу поля зрения? Это мегалобласты [8] ? - спросил Майнот.
- Да какого дьявола мне нужно знать, как вы их называете! Можете называть их мегалобластами или какими-нибудь другими бластамн. Но разве вы не видите, что это - молодые клетки? - ответил Райт.
Было очевидно, что Майнот его раздражал. Но Майнот продолжал:
- Что же означают такие клетки в костном мозгу у больных злокачественным малокровием?
- Да вы что, больны? Разве вы не видите, что костный мозг этих молодцов переполнен молодыми клетками, которые не могут вырасти, не могут превратиться во взрослые красные кровяные шарики? Почему?
Тут Райт разражался эпической браныо по поводу позорной слепоты Майнота.
- Но как... - снова начинал Майнот.
- Да, как? - ревел Райт. -Как? Как? Как? Если бы мы только знали, как это происходит...
Так Райт, свирепея все сильней, раскрывал перед Майнотом микроскопическую картину этой тяжелой болезни крови, делал её осязаемой, реальной.
- Чорт его знает, как или почему, - спрашивал Райт. - Почему эти молодые клетки костного мозга не могут превратиться в красные кровяные шарики?
Майнот жадно слушал, смотрел, думал.
- Вы знаете, что значат эти клетки? - спрашивал Райт. - Они значат, что весь костный мозг ведет себя как раковая опухоль, как зародышевая недифференцированная ткань, которая вытесняет костный жир, все другие ткани, но не дифференцируется. Костный мозг старается изготовить кровь, но не может. Но оставьте меня в покое. Какого чорта вам нужно от меня?
Райт ненавидел, когда его прерывали. Он все утро провел с Майнотом, потом еще много дней. Райт был замечательным учителем. Его теперь уже до некоторой степени забыли, потому что он все время оставался в своей маленькой лаборатории, работая и бранясь, редко печатая свои научные работы, и почти никогда не появлялся в научных собраниях. Райт был патологом, - круг его интересов ограничивался выяснением вопроса, каким образом болезни убивают людей, и он совсем не интересовался тем, как спасти их от смерти.
Майнот постепенно постигал всю безнадежность положения: злокачественное малокровие было, по существу, раком костного мозга. Но что может быть ужаснее раковой опухоли, гнездящейся глубоко внутри, в костном мозгу, в плечевых костях, в позвоночнике!
Тогда же Майнот начал понемногу практиковать в Бостоне и думал, что в частной практике он сможет работать так же основательно, как и в университетской лаборатории. Он бесконечно возился с каждым пациентом - богатым и бедным, приходившим к нему, так же, как когда-то в Массачузетском госпитале или в Гарвардском медицинском институте, где он теперь занимал некоторое положение. Он был другом всех своих пациентов. Хотя они все были для него экспериментальными «животными», он никогда не забывал, что это люди.
- Мне можно гулять, доктор? - спрашивал его какой-нибудь больной.
- Вы можете дойти до реки, но не дальше. Можете пройти еще до второго дома по реке и оттуда кратчайшим путем вернуться домой, - отвечал Майнот. И он садился к столу и на клочке бумаги набрасывал план прогулки. Потом повторял: - Помните, самой короткой дорогой. - Его синие глаза горели, и пациент сразу понимал, что доктор не шутит. У него была необычайная память на все, что случалось с его больными. Он знал, как они спят, знал их мелкие радости, семейные неприятности, знал все, что они ели, до последней крошки.
За это время он просто собаку съел на всякого рода болезнях крови и очень тонко разбирался в различиях между вторичными анемиями, являющимися следствием кровотечения, глистов, рака, сифилиса, малярии или беременности, и с первого взгляда отличал от каждой из этих вторичных анемий - страшную, безнадежную злокачественную анемию.
- Может быть, что-нибудь можно сделать, доктор, что-нибудь? - спрашивали больные, когда он осматривал их вместе со старым опытным врачом Роджером Ли. Одни уже не могли шагу ступить от слабости, другие еле ворочали своим сухим изъязвленным языком. Пока они лежали спокойно, они чувствовали себя сравнительно сносно - и только слабели, слабели, слабели.
- Можно попробовать операцию, если вы только вынесете ее, - отвечал им Майнот, - но мы ничего не можем обещать, - жестокая честность была в его глазах, - вы понимаете - ничего не можем обещать.
С 1914 по 1917 г. у девятнадцати обреченных пациентов Ли и Майнота хирурги удалили селезенку. Поразительно, как часто при злокачественном малокровии наступает так называемая ремиссия - кровь больных делается гуще, слабость уменьшается. Так продолжается месяцев девять, иногда год. Майнот внимательно следил за своими лишенными селезенки больными. Он бесконечно изучал их кровь в поисках этих окрашивающихся в синий цвет молодых красных кровяных клеток - ретикулоцитов. Часто он наблюдал увеличение их числа как раз после удаления селезенки... Потом они снова исчезали, а у человека, к несчастью, только одна селезенка. Больным снова становилось хуже, и они умирали. Умерли все. Все девятнадцать человек.
Это было больно Майноту. Всем тонкостям поведения у постели больного его научил известнейший балтиморский врач Тэйер, ученик самого Вильяма Ослера. Несомненно, врач может значительно облегчить состояние больного спокойным, веселым видом. Это личное влияние. Несчастье заключается в том, что никакое личное влияние неспособно сделать кровь гуще.
Майнот употребляя адские усилия на то, чтобы восстановить и поддержать кроветворную способность у своих пациентов. К сожалению, ему недоставало той покорности року, которая составляла обаяние врачей типа Ослера. Майнот пробовал все.
С Роджером Ли он занялся переливанием крови. Это пробовали уже и раньше. В 1914-17 гг. они сделали сорока шести больным семьдесят вливаний здоровой крови.
- В течение двух-трех недель наблюдалось известное улучшение в 50% случаев, - говорил Майнот.
В конце концов они умерли все.
Неизбежность, с которой они умирали, была позором, личным оскорблением для Майнота. Он был необычайно чувствителен к этому - необычайно, потому что обычно врачи понемногу привыкают к смерти своих больных.
Даже тогда, когда обнаруживалось, что эти переливания не помогают восстановлению кроветворной способности, даже тогда Майнот продолжал вливать в своих больных здоровую кровь. Даже тогда...
- Больные в течение известного времени продолжают жить, если их повторно наполнять кровыо, - говорил Майнот. - «В некоторых очень тяжелых случаях это является временным спасением» - писал он.
Почти непонятно, почему он так держался за такое бессмысленное средство. Он знал, что все они умрут.
Авторитеты всего мира знали, что такие больные не выживают. Майнот был слишком впечатлителен. Ему бы следовало поучиться у Ослера, у знаменитого Ослера, современного Гиппократа. Тогда бы Майнот перестал так нервничать по этому поводу.
- Мысль, что существует большое количество болезней, против которых мы сейчас бессильны и которые едва ли можем надеяться одолеть когда-нибудь, приводит некоторых нз нас, врачей, в такое отчаянье, словно мы ответственны за существование этих болезней, - так говорил Ослер в своей знаменитой речи, произнесенной в нюне 1909 г. в Торонто.
- Мы врачи, а не волшебники, - продолжал Ослер, - и хотя наши безнадежные больные имеют право на самый внимательный уход и мы должны делать всё возможное, чтобы облегчить их страдания...