Если бы у нас в Америке, где ежегодно семь тысяч матерей гибнут от родильной горячки, если бы у нас, стариков, в которых уже целит смерть, было больше похожих на Земмельвейса людей, мы... Но не стоит об этом говорить. Истина открылась ему, она жгла его. Он не пытался оправдываться незнанием, и он был абсолютно не академичен. Он не рассуждал о природе трупного яда, а немедленно стал искать способы его обезвреживания.
Шесть недель спустя. Май 1847 г. Семмелъвейс окончил вскрытие. Он долго моет руки мылом. Потом погружает их в газ с хлорной водой. Трет и полощет их в этой воде так долго, что производит впечатление маниака. Моет их до тех пор, пока они не делаются совсем скользкими. Во время мытья все время нюхает их. Наконец, кивает головой - не осталось ни малейшего следа трупного запаха. Стоящие вокруг студенты улыбаются и острят. Этот великий момент кажется им глупым. Земмельвейс не спускает глаз со студентов, моющих и трущих руки в хлорной воде. Под его взглядом они перестают улыбаться - в нем уже горит огонь фанатизма. Шутки плохи. Потом они обходят палаты родильного отделения. Как всегда, женщины лежат с искаженными болью лицами и со страхом перед родильной горячкой в глазах. Разве может быть иначе?
В апреле смертность среди рожениц - восемнадцать процентов. Земмельвейс ввел мытье рук хлорной водой в конце мая. Июнь... И смертность снизилась почти до двух процентов. В июле умерла только одна мать из ста. Это было даже гораздо меньше числа смертных случаев в безопасном втором отделении. Как видите, студенты напрасно смеялись над Земмельвейсом. Он действительно смыл смерть.
В романе бы всё на этом благополучно окончилось. И, если бы это зависело только от матерей, будущее Земмельвейса было бы обеспечено, потому что бедные женщины и брошенные девушки спокойно могли теперь ложиться в первое отделение, уже никто больше не называл клинику разбойничьей пещерой. Они сами и их мужья, а если у них не было мужей, то их родители, ни капельки не интересовались, каким образом Земмельвейс спасал их от смерти. Они все выбрали бы его профессором и повысили бы ему оклад. Но в действительности...
В действительности существуют профессора, и это называется организованным знанием, чистой наукой, академизмом. А ни в одной из бесконечного ряда толстущих книг, по которым доктора учатся искусству акушерства, среди нагромождения громких слов о чудовищной неизбежности «атмосферно-космически-теллурической» причины родильной горячки, ничего не было сказано о мытье рук хлорной водой.
И что было хуже всего - Земмельвейсу еще не было тридцати лет, - начинающий ассистент. Правда, он наглядно показал, впервые в истории, каким образом заражение крови проникает извне в здоровое человеческое тело. Но Земмельвейс был ребячлив, неотесан, без эрудиции, без академического лоска. Профессора называли его венгерским озорником. Обыкновенной дезинфекцией хлорной известью, которую за несколько центов можно купить в каждой аптеке, Земмельвейс сумел перехитрить истребляющую женщин смерть. Первый в истории человечаства. Но победив смерть кусочком хлорной извести, он обрёк на осмеяние всю официальную науку о тридцати неизвестных причинах родильной горячки, наполнявшую трудно произносимыми словами толстые учебники в течение трёх столетий. Спасением стольких женщин в июне и в июле он доказал, что все гинекологи, не моющие руки хлорной водой, несут тяжелую ответственость.
Хуже всего было то, что Земмельвейс прямо заявил им об этом. Неудивительно, что профессор Клейн и его ученые коллеги пожелали избавиться от Земмельвейса.
Если вспомнить, как часто теперь печатают научные открытия раньше, чем успевают их сделать, то можно предположить, что Земмельвейс наполнил своим открытием все научные журналы Европы. Ничуть не бывало. - Он говорил, что у него «врожденное отвращенье ко всякому писанью». На его стороне было всего трое профессоров. Все трое - не гинекологи. Специалист по кожным болезням Гебра, терапевт-клиницист Скода и знаменитый патолого-анатом Рокитанский. Они даже читали доклады о открытии и сравнивали его с Дженнером.
Он сам продолжал работать в первом родильном отделении, все снижая и снижая смертность от родильной горячки, когда произошел ужасный случай.
Октябрь 1847 г. В палате лежало в ряд тринадцать женщин, ожидавших начала родов. Они были совершенно предохранены от трупного яда, ибо сам Земмельвейс следил, чтобы все мыли руки хлорной водой, прежде чем войти в палату.
Вдруг весь ряд, начиная с женщины, лежавшей на койке № 2,- двенадцать человек - заболели родильной горячкой. Одиннадцать из них умерли. Причину он угадал мгновенно: у первой в ряду роженицы, занимавшей койку № 1, был рак матки. Ее гноящаяся поверхность ничем, в сущности, не отличалась от того разлагающегося вещества, с которым Земмельвейс и его студенты имели дело на.секционном столе. Эту женщину они осмотрели первой и потом продолжали осмотр вдоль по ряду, моя руки только мылом и водой. Как глуп он был!
Но это было новым фактом. Родильная горячка передается не только от трупов, но от любой гнойной болезни живого тела. Необходимо мытьё хлорной известью между каждыми двумя осмотрами. В 1846 году в первом родильном отделении от родильной горячки умерло 459 матерей. Теперь был конец 1848 г. Из ЗЗ56 лежавших там в этом году рожениц погибло только 45.
Но тут старый Клейн подставил ему ножку. Рассерженный старый профессор подучил своего друга Розаса - подхалима и интригана - довести до сведения начальства, что Земмельвейс принимал участие в революции 1848 года. Когда Земмельвейс в 1849 г. снова выставил свою кандидатуру на ассистентское место в клинике, Клейн взял на его место некоего Брауна, который заранее дал понять, что считает смешным усиленное внимание к чистоте рук, а Земмельвейсу предложил обучать студентов акушерству на чучелах - Земмельвейсу, первому научившемуся спасать от смерти живых матерей.
Земмельвейс вернулся на свою родину, Будапешт, и через месяц после его ухода в первом отрелении умерло двадцать женщин. Клейн предоставил всему идти своим ходом. Новый ассистент Браун поддерживал Клейна, все еще считавшего, что мытье рук хлорной водой - просто глупость.
В день, когда Земмельвейс приступил к своей новой работе - почетной и бесплатной - в госпитале св. Рохуса в Будапеште, из шести женщин, только что родивших в этой дыре, одна умерла, другая была при смерти, четверо лежали в тяжелой родильной горячке. Ну, ещё бы! Акушер был одновременно и старшим хирургом и приходил к ним, когда на руках у него еще оставался запах от гнойных операций.
Таковы были страшные в своей простоте наблюдения Земмельвейса. Исключая один за другим источники септической инфекции, он в течение шести следующих лет работы в этой трущобе св. Рохуса потерял от родильной горячки всего 8 человек из тысячи. Выжившие 992 женщины и их мужья ликовали.
Медицинский персонал ворчал, особенно врачи. Земмельвейс раздражал их своей «идиотской» чистоплотностью. Он разъяснял, он увещевал, он приставал к сиделкам и сестрам, мучил акушерок, обрушивался на студентов и даже почтенных врачей, заставляя всех дезинфицировать не только руки, но и инструменты, щипцы, бандажи, даже судна. Просто маниак.
Он получил кафедру в Будапештском университете. В университетской клинике роженицы лежали на ломаных кроватях, под рваными одеялами, на тюфяках, из которых торчала солома. Комнаты были полны дымом из химических лабораторий и вонью из больньчных уборных и покойницкой, доносившейся со двора, куда выходили окна. Даже эту клинику неутомимо, настойчиво, восстанавливая всех против себя, он сумел защитить от смерти. Чистота была его единственным средством. Он не ставил никаких опытов. У него не было ни помощников, ни средств на нужные исследования. Ни одного опытного животного, ни одной пробирки. Он не имел понятия о микробах. Этот фантастический венгерец вытирал пот с высокого, смелого лба. Не выходил из палат родильного отделения, уничтожая малейшие источники заражения, за двумя небольшими исключениями: он не знал, что здоровые с виду врачи и акушерки могут быть носителями стрептококков, и не подозревал опасности половых сношений непосредственно перед родами.
В 1856 г. он сделал свое последнее открытие. В университетском госпитале он достиг замечательных результатов: роженицы больше не умирали. Но вдруг смертность вспыхнула снова. Погибали женщины, рожавшие на постельном белье, зараженном гнойными выделениями ранее умерших больных.
Госпитальное начальство экономило на стирке белья. Земмельвейс поднял шум, но ничего не добился, и в этом нельзя особенно винить начальство, которое, в конце концов, нисколько не рисковало погибнуть от родов. Земмельвейс взвыл. Он схватил смертоносные грязные простыни и отправился с ними в служебный кабинет к директору здравоохранения фон Тандлеру, этот изящный господин содрогнулся - и матери перестали умирать...
Гроза готовилась изнутри. За одиннадцать лет он нашел только двух сторонников среди всех профессоров Европы. В то же время повсюду десятки тысяч матерей продолжали умирать. То здесь, то там вспыхивали так называемые эпидемии родильной горячки с такой силой, что родильные дома закрывались. Но при этом так увеличивалось число абортов, детоубийств и подкидывание детей, что их приходилось снова открывать.
До сих пор Земмельвейс не напечатал ни одного слова: он только писал своим коллегам простые, грубоватые письма, сообщая о полученных результатах. Они не обращали на него внимания. В Вене продолжали смеяться над ним. Наконец ему надоело, что там его называют «сумасшедшим из Будапешта», надоел Браун, лгавший, что при дезинфекции хлорной водой смертность от родильной горячки нисколько не уменьшалась, и в 1861 г. шедевр Семмельейса «Этиология: происхождение и профилактика родильной горячки» появился перед смущенными взорами европейских гинекологов. Не существует более нелепой, путанной, многословной, полной повторений и в то же время более точной, классической и душераздирающей учёной статьи. Оглушенные светила гинекологии ответили на этот документ молчанием - им нечего было ответить.