Бирон в волнении начал передавать ему события дня.
– Ну что ж? – произнес Густав, когда он кончил. – Что же случилось? Все произошло, как и надо было ожидать, Эрнст. Не думал ли ты, что князь Долгорукий бросится тебе на шею или императрица откажется от престола? – Он тихо засмеялся. – Анна – хитрая и умная женщина, – продолжал он, – и война только что началась. Здесь неудобное поле сражения – вот и все. Терпение, дорогой друг.
Уверенный, спокойный тон Густава подействовал на Бирона.
– Мы не спим, слушай, – и хотя в комнате никого, кроме них, не было, Левенвольде, нагнувшись к самому уху Бирона, стал шептать ему: – Надо начинать игру, – закончил он. – Якуб у тебя. Пришли его ко мне, я заготовлю письмо брату.
Бирон вышел заметно успокоенный. Он распорядился тихонько привести Якуба и уже хотел лечь спать, как явился доверенный камер – лакей герцогини Франц и сказал, что императрица ждет его.
Сердце Бирона преисполнилось надежды. Задним ходом через маленькую кухонную дверь, никем не замеченный, он прошел во дворец.
Он вернулся оттуда на рассвете, довольный и счастливый, и прошел в спальню, где верная Бенигна в тревоге ждала его… Нежные супруги еще не спали, когда на дворе началась обычная жизнь.
В это же утро князем Василием Лукичом было отдано строгое приказание никого не допускать к императрице без его разрешения. Узнав об этом, Анна только нахмурилась, но не сказала ни слова.
Если Бирон, желая доказать свою верность и покорность, выиграл в глазах князя Василия Лукича, дав Дивинскому действительно прекрасных лошадей, – то для Якуба Левенвольде приказал приготовить собственную лошадь Бирона, зная, что Бирон с радостью согласился бы на это.
Они действовали ради одной цели. Экономный Левенвольде, давая Якубу подробное письмо к брату, не поскупился на деньги. Кроме того, хорошо знакомый со всеми окрестностями Митавы, он объяснил ему кратчайший путь на Ригу помимо тракта.
Добравшись до домика вдовы Ленц, измученный и усталый, Сумароков не мог отказать себе в удовольствии выспаться. Напрасно Яков твердил ему, что надо ехать вперед, что лучше спать в дороге, напрасно он указывал ему на возможность преследования, Сумароков только отмахивался рукой, едва соображая от усталости слова Якова. Притом он был уверен, что все же императрица не выдаст его окончательно.
Старуха Ленц приготовила ему укромное местечко в задней кладовке. И когда Сумароков, сняв тяжелые сапоги, лег на мягкие перины, он мгновенно забыл обо всех опасностях и, обессиленный, заснул глубоким сном.
Яков разбудил его к вечеру, и, щедро заплатив старухе, Сумароков в скромном возке благополучно выбрался из Митавы.
На рижской дороге он облегченно вздохнул, узнав, что посольство явилось в Митаву сравнительно недавно. Рассчитывая, что у него много времени впереди, Сумароков перестал торопиться. Но все же, добравшись до ближайшей почтовой станции, он бросил свой наемный возок и приобрел верховых лошадей.
XXII
Положение Дивинского было затруднительно. Представлялось нелегкой задачей преследовать в неизвестной местности человека, уехавшего за много часов раньше. Кроме того, ему было тяжело его поручение. Он хорошо знал Сумарокова, не раз водил с ним компанию и привык видеть в нем товарища. Но мысль о том, что это делается для блага родины, поддерживала его.
Кони Бирона действительно были хорошими скакунами. У заставы Федор Никитич узнал, что кроме возка, в котором сидел человек, назвавшийся купцом, с приказчиком, никто не проезжал. Очевидно, этим человеком мог быть Сумароков.
По ровной зимней дороге дружно неслись кони. Дивинский торопился. Гулко стучали копыта коней. Широкая дорога была ярко озарена луной. Было пустынно. Направо и налево чернел лес, и не виднелось признака жилья.
Но вот показался огонек. Это была почтовая станция. Дивинский направился к ней. Он успел заметить, как какой‑то человек при его приближении быстро юркнул в маленькую калитку…
Чувствуя себя в безопасности, имея перед собой несколько часов, Сумароков, запасшись верховыми лошадьми, дал себе некоторый отдых.
Он ужинал. Перед ним стоял медвежий окорок, и он, не торопясь, отрезал от него лакомые куски, запивая рижским пивом. Чем больше он пил, тем больше приходил в хорошее настроение. Он чувствовал себя вне опасности. Добравшись до Москвы, он найдет себе сильную защиту в лице Ягужинского, все ему расскажет, и, быть может, Ягужинский примкнет к верховникам, и судьба его, Сумарокова, будет обеспечена.
Но радужное настроение камер – юнкера голштинского герцога было нарушено вбежавшим Яковом.
Яков вбежал испуганный и встревоженный.
– Едут! – крикнул он. – За нами погоня. Они настигли нас! Спасайтесь!
Сумароков вскочил:
– Что случилось?
В ответ на свой вопрос он услышал неистовый стук в ворота.
– Спасайтесь, – повторил Яков. – Это за вами. Испуганный хозяин выскочил из темной клети. Яков
схватил его за руку.
– Что ты делаешь! – воскликнул Сумароков.
– Скажите ему, чтобы он не отпирал ворот, – быстро ответил Яков, продолжая держать толстого перепуганного немца.
Сумароков понял. Он вынул пистолет и, обратясь к дрожавшему от страха немцу, сказал ему:
– Не смей открывать ворота. Немец послушно опустил голову.
– Я бегу, – сказал Яков. – Я знаю здесь задний ход, я подведу лошадей к окну.
С этими словами он поспешно выбежал. Перепуганный насмерть немец забился в угол, весь дрожа. Собаки заливались на дворе бешеным лаем. Тяжелые ворота сотрясались под ударами.
Бледный и решительный Сумароков положил на стол пару пистолетов и взял в руку шпагу. Один за другим раздались два выстрела. Это по приказанию Дивинского перелезший через забор вахмистр разбил на воротах тяжелый замок. В комнату вбежал Яков.
– Скорей, в окно, – крикнул он. – Там лошади!
Сумароков бросился к окну, но едва вскочил на подоконник, как в горницу ворвался Дивинский и крикнул:
– Капитан, я буду стрелять. Стойте!
В то же мгновение вбежавший преображенец направил ружье на Якова: сопротивление было невозможно.
Сумароков все же хотел прыгнуть в окно, но, к ужасу своему, увидел у окна солдата, взявшего наперевес ружье со штыком.
Сумароков прыгнул назад. Со шпагой в руке, негодующий и озлобленный, он остановился среди комнаты.
– А, Федор Никитич, – произнес он. – Здравствуйте. Я думал, разбойники напали, ан оказался свой же брат, офицер гвардии. Чего вам надобно?
Дивинский побледнел и обнажил шпагу.
– Капитан Сумароков, – сурово начал он. – Я не разбойник. Разбойник вы, что хотите зла России. Сама императрица против вас… Я должен арестовать вас и доставить в Митаву, по приказанию Верховного тайного совета.
Лицо Сумарокова исказилось судорожной улыбкой.
– А, – произнес он. – Так, значит, сама императрица против меня! Что ж, – продолжал он. – Ваше счастье…
– Вашу шпагу, – прервал его Дивинский.
– Мою шпагу? – насмешливо повторил Сумароков. – Нет, я не отдам ее вам. В чем обвиняют меня? И в чем виноват я? Я приехал по поручению, коего ослушаться не мог. Вы сами знаете субординацию. Мог ли я ослушаться!
– Это разберут те, кто приказал мне задержать вас, – сдержанно ответил Дивинский. И, заметя, что присутствие остальных, по – видимому, стесняет Сумарокова, он приказал увести Якова и немца.
Яков покорно последовал за солдатом.
Оставшись вдвоем с Сумароковым, Дивинский спокойно вложил шпагу в ножны и сел к столу.
– А теперь, капитан, – начал он, – поговорим без помехи, начистоту.
Сумароков тоже спрятал шпагу и ответил:
– Я ничего лучшего не желаю. – Он сел и любезно предложил Дивинскому подкрепиться. – Я сам не успел кончить ужина, – с улыбкой добавил он.
Дивинский поблагодарил, и не прошло пяти минут, как молодые люди ели и пили, как добрые приятели. Сумароков был смел. Он понял, что ни бежать, ни сопротивляться невозможно, и мужественно глядел вперед. Он был уверен, что в Митаве его не казнят, а в Москве все же он надеялся на Ягужинского и его тестя великого канцлера Головкина и, главным образом, на императрицу. Не позволит же она казнить офицера гвардии только за то, что он ради ее пользы пренебрег верховниками!
– Вы победили, – говорил он Федору Никитичу. – Не знаю, будет ли то на благо России, но не будьте жестоки. Вспомните Меншикова. И что может ожидать вас! Императрица смела и лукава. Она не дастся без боя. Одно хорошо затеяли господа министры – это не пускать в Россию этого подлого конюха Бирона!
– Ага, – ответил Дивинский. – Он стал как шелковый. Прямо как собака смотрит в глаза князю Василию Лукичу.
– Дай ему только воли, он покажет себя, – заметил Сумароков.
– Так едем? – спросил Дивинский.
– Слово дворянина – я не сделаю попытки к бегству, – ответил Сумароков. – Но… – добавил он. – Вы захватили меня, но кто‑то был у нее до меня, быть может, важнейший…
– Как так? – с тревогой спросил Дивинский.
Тут Сумароков подробно рассказал Федору Никитичу дорожные приключения Якова и свои подозрения. Дивинский внимательно выслушал его.
– От кого же он мог быть?
На этот вопрос он не находил ответа. Только тревожное чувство сжимало его сердце. Где‑то в темноте терпеливо и настойчиво кто‑то подготовлял им гибель. Нет врага страшнее незримого.
Яков, узнав об обещании своего господина, заявил, что барина своего ни за что не оставит.
Солдаты с Яковом вывели за ворота лошадей и ждали офицеров. В это время вдали на дороге, ярко озаренной луной, показался несущийся во весь опор всадник.
– Надо задержать, – произнес один из солдат. Но едва он выехал на середину дороги и крикнул; – Стой! Кто едет? Как всадник уже наскочил на него.
– Прочь! – закричал незнакомец.
В ту же минуту блеснул огонек, раздался выстрел, лошадь преображенца встала на дыбы, шарахнулась в сторону, и незнакомец пронесся дальше.
– Он! Он! Это он! – как сумасшедший, закричал Яков. – Бей его, кто в Бога верует!